Параллельные прямые

Такс рванул из руки полковника Дёмина связку, разрывая ещё тёплые пальцы, и бросился к вершине.

Суки-суки-суки-суки! Я буду вас грызть. Что так громко стучит внутри, мешая бежать? Суки! У меня ваша смерть. Суки! Хозяин, ты не думай — я храбрый. А ты меня похвалишь? И мы пойдём гулять? Суки! Это вы виноваты, что хозяин молчит и смотрит в небо. Суки! Я принёс вам смерть. Это ты посылаешь летающих ос? Глотку порву!

Глухой взрыв выплеснулся из бойниц и выбросил наружу покорёженный пулемёт.

Есаул Хванской плохо запомнил дальнейшее. Только метнувшуюся к амбразуре тень, вспышку внутри, и собственный крик:

— Пленных не брать!

Он первым прыгнул внутрь, в упор разнёс голову оглушённому пулемётчику, и пинком открыл покорёженную дверь в следующее помещение. Вроде бы потом была стрельба, кого-то дорезали ножами.

В памяти всплывал стоящий на коленях немец в морской форме и его голос:

— Я капитан первого ранга Канарис!

Хванской ударил прикладом в лицо и бросил через плечо:

— Добейте каналью.

Кажется, подпёрли бревном двери второго укрепления и заливали в отдушины бензин. Есаул прикурил папиросу и бросил горящую спичку туда же. Крики снизу не помешали расслышать:

— Дмитрий Иванович, а генерал-то, похоже, живой. Почти живой.

— Срочно врача! И радируйте в Минск, пусть самолёты вылетают. И Деникину сообщите.

Глава 25

А вчера у поэта в гостях, был прозаик Эжен Несознанский.Кушал водку и горько рыдал о святой, православной Руси.А потом матерился, крестясь. Стукнул тёщу селёдкой исландской.И под жуткий семейный скандал был отправлен домой на такси.Сергей Трофимов

Есаул ещё не успел отойти от горячки боя, как навалились новые заботы и обязанности. Раненым нужно было срочно оказывать помощь, много тяжёлых, а на весь полк только один врач. И тот из земских, хирургию чуть ли не по журналам самостоятельно изучал ещё перед войной. И радиостанция сдохла, не перенеся грубого обращения. Найти бы ещё, какая сволочь её уронила в лужу.

— Принимай командование, Дмитрий Иванович, — капитан Башаров отбросил трофейную винтовку, которую использовал вместо костыля, и сел прямо на грязный бруствер, осторожно вытянув раненую ногу.

Хванской оглядел его — красавец! Порванный в нескольких местах китель, на белой эмали Георгиевского креста следы вражеских зубов, разрезанная штанина, из-под которой выглядывает край повязки, да ещё и фуражку где-то потерял.

— Тебя каким шайтаном сюда принесло, Алишер? Ты у нас артиллерия, или кто? Так какого чёрта пушки бросил?

— А ты не ори на меня! — огрызнулся князь. — Мне что, с неба снаряды свалятся? Или прикажешь банками с тушёнкой заряжать?

— Я не про снаряды говорю. Чего в атаку попёрся?

— Не твоё дело, понял? У меня с немцами свои счёты.

— Это, какие же?

— Сначала полк прими, потом и спрашивай.

— С ума сошёл? И постарше меня званием имеются.

Капитан ответил не сразу:

— Зараза, больно то как. Вроде бы только мясо продырявило.

— Зубы не заговаривай.

— Угу, стоматолога нашёл. А что до старшинства — так говорил я уже со всеми. Тебя и предлагают. Подожди отнекиваться. А кого ещё?

— А ты сам?

— У меня пушки есть.

— Полковник Величко?

— Отказался. Не знаешь разве о его увлечениях? Сходи, посмотри — если сможешь из самолёта вытащить. На старости лет решил в лётчики податься. Говорит: — «Попрошу отпустить на Дальний Восток, к Егорову. Очень уж хочется японцев побомбить.» Всё Порт-Артур простить не может.

Услышав про самолёт, Хванской оживился:

— А он летать умеет?

— На этом? Пожалуй, что нет.

— Чего там уметь? Завел мотор, нажал на газ, и рули себе потихоньку до самой Первопрестольной. На других то получалось? Зря в Париже учился?

— На маленьких…, а этот, смотри какая громадина, — Башаров внезапно замолчал, покрутил головой, вслушиваясь, и потянулся за брошенной на снег винтовкой.

Есаул положил руку на кобуру и попытался разглядеть приближающуюся опасность. Недобитые немцы?

— Что случилось?

Вместо ответа капитан поднялся, опёрся об импровизированный костыль и быстро похромал прочь, только потом бросив на ходу:

— Смываюсь, Иваныч. Сюда наш лекарь идёт. Отдувайся сам, а я лучше временно дезертирую.

Подошедший спустя пару минут доктор был как две капли воды похож на Антона Павловича Чехова. Или на изобретателя радио — Попова. Хванской их часто путал, постоянно забывая, кто из них написал «Вишнёвый сад». И ещё чем — маслом или акварелью. Просто братья-близнецы — пенсне, борода клинышком.

Полковой врач тоже не чуждался литературной деятельности, споры о которой порой приводили к бесплодным попыткам вызвать критиков на дуэль. Но кто согласится дать сатисфакцию штафирке?

Со временем желающих спорить становилось всё меньше и меньше, и Александр Дорофеевич перенёс свои творческие эксперименты на пациентов. Правда, многие предпочитали переносить лёгкие ранения в строю, чем слушать бесконечные рассказы о своих произведениях, состоящих из весьма вольных переделок Овидия и Горация. Сам Дмитрий Иванович их не читал, но вполне доверял мнению специалистов.

— Господин есаул, я к Вам по делу! — издали крикнул лекарь.

— Внимательно слушаю, господин Обердовский.

— Мне сказали, что Вы наш новый командир полка. Так?

Хванской замялся, но отступать было некуда и пришлось принимать решение:

— Ну-у-у…в какой-то мере.

— В любой, — решительно отрезал служитель Эскулапа. — Кому-то нужно взять на себя ответственность за жизнь генерал-майора Архангельского. Ему срочно нужна операция.

— Так делайте. Я то причём?

Обердовский скромно потупил глаза, явно не желая признаваться в некомпетентности, и пояснил:

— Не могу! Знаете, это мистика какая-то — скальпель не берёт.

— Кто не берёт? — не понял есаул. — Генерал не берёт? Так, наверное, не нужен, всё равно без сознания лежит.

— Нет, скальпель кожу прорезать не может.

— Доктор, Вы сегодня лишнего…не того?

— Не учите меня хирургии, молодой человек. Вам мама в детстве не объясняла, что нужно уважать седины старших? Если говорю — не могу, значит, так оно и есть. Нужно срочно отправлять его в Москву, пусть там разбираются со своими железными генералами.