Паранойя. Почему он?

– Ошейник у меня уже готов, Максимыч, так что мне «поглаживать пса» совершенно ни к чему. Да и вообще… Я задницу никому никогда не лизал и лизать не стану!

– И что же это за ошейник такой?

– А вот это уже не твоего ума дело, - холодно улыбнулся я, с удовольствием наблюдая, как тесть багровеет.

– Надеюсь, это действительно что-то стоящее, - сквозь зубы процедил Прохода, проглатывая завуалированное оскорбление, зная, что сейчас лучше не закусывать удила.

– Не переживай, импичмент обеспечен, - успокоил я его, но на Максимыча моё заявление оказало обратный эффект.

– Тогда почему бы не убрать его сейчас, пока он не начал наводить свои порядки? Ты ведь знаешь, что как только пройдет инаугурация, он тут же посадит своих людей на нужные места и в первую очередь, он постарается убрать с должности меня.

– Потому что, дорогой мой тесть, - издевательски протянул я. Мне всегда нравилось доводить его до белого каления – невинная ответка в счет тех дней, когда эта сука смотрела на меня свысока, - моя цель – заставить его плясать под мою дудку, а не убрать с поста.

Прохода скептически фыркнул, я же, не заостряя внимание, продолжил.

– Что касается перестановки кадров, так не мне тебе рассказывать про вотум недоверия, коллективный прессинг и другие инструменты воздействия.

Прохода собирался что-то возразить, но я жестом остановил поток очередного ссыклячества.

– Уймись уже, Максимыч, ты на этом деле собаку съел, за тобой вся наша элита и местное самоуправление, он же - всего лишь новичок с громким именем, а управлять краем – это не в Тбилиси митинги разгонять, тут нужны хотя бы административно – хозяйственные навыки, а не генеральские замашки.

– Ты недооцениваешь его и в этом твоя ошибка. Будь уверен, он нам еще задаст жару. Служаки они идейные, принципиальные.

– Я тебя умоляю, - закатил я глаза. – Все до единого - продажные шкуры, а этот в особенности, иначе с Елисеевым бы не спелся. В любом случае, всегда есть проверенное успокоительное для особо ретивых.

– Серёжа, оставь эти свои… методы! Поднимется страшная шумиха.

– Вот и славно, - усмехнувшись, спокойно заключил я. – Пусть шумит, чтоб другим неповадно было.

– Как у тебя всё просто, - съязвил тесть с таким трагичным видом, что мне стало смешно.

– А жизнь вообще простая, Максимыч, - весело резюмировал я. – Особенно, если придерживаться правила двух ударов: первый – в лоб, второй-по крышке гроба.

– Лучше бы ты придерживался правила не разбрасываться такими людьми, как Ишутин. Что ты за человек, Долгов, я тебя не пойму?!
– раздражённо воскликнул тесть, качая сокрушенно головой.

– Я не человек, Максимыч. Я – упёртый баран, - с издевкой напомнил, поднимаясь с кресла. Разговор себя исчерпал, но я все же решил добавить. – А понимать тут абсолютно нечего: каждый должен знать своё место и не зарываться. И тебя это тоже касается, так что прекрати истерить, как малолетний п*дрила и начинай готовиться к приезду нашего героического губернатора.

– А ты своё место знаешь, Серёжа? – пробормотал тесть, думая, наверное, что не услышу.

Но я услышал. Правда, отвечать ничего не стал и молча вышел из кабинета. Раньше я, не задумываясь бы, сказал, что нахожусь на своём месте, а сейчас всё чаще стали посещать какие-то меланхоличные мыслишки, что чего-то в моей жизни не хватает, чего-то в ней нет, и что я, возможно, что-то упустил. Видимо, кризис среднего возраста всё же не пустой звук. К счастью, у меня было слишком много дел, чтобы позволить себе страдать хернёй и рефлексировать.

Спустившись в столовую, где собралась вся родня Проходы, нашёл взглядом жену. Она тут же повернулась, словно почувствовала моё присутствие.

Собирайся, Лар, - бросил я, прерывая рассказ какой-то двоюродной тётки. Тёща неодобрительно поджала свои тонкие губёнки и покачала головой, горестно вздыхая.

Да-а, тяжела доля интеллигента, когда зять отъявленный люмпен, хотя у неё и муженёк не далеко уехал. Пожалуй, я бы посочувствовал, если бы не знал, как эта двуличная паразитка любит зелёненькие, скрывая свою алчность за вечно кислой физиономией.

– К чему такая спешка? Где папа? – поинтересовалась жена, подойдя ко мне.

– Поехали, я устал, - напустил я на себя вид вселенской усталости, чтоб Ларка не доставала вопросами.

– Опять что-то не поделили, – тяжело вздохнув, резюмировала она.

От необходимости отвечать избавил сын, влетевший в столовую, словно ураган, а точнее ошалевший свинёныш: огненные волосы торчали в разные стороны, как у Эйнштейна, глазёнки по пять копеек лихорадочно горели, а лицо и одежда были измазаны то ли шоколадом, то ли какой-то грязью, как и руки, в которых он держал брыкающегося кота. В общем, нормальный такой видок десятилетнего пацана. Но у моей жены были другие представления о том, как должен выглядеть наш сын, поэтому она недовольно поджала губы, становясь точной копией своей мамаши. Меня аж передёрнуло, стоило только представить, как проснусь однажды с двойником тёщи.

– Денис, что за вид?! – воскликнула Лара, но сын, будто не слыша её, повернулся ко мне и протараторил:

– Пап, можно я у бабушки останусь? Никичу разрешили.

– Нет, никаких… - начала было жена, но я тут же прервал её.

– Оставайся, сына, - заговорчески подмигнув, потрепал его по всклоченным вихрам.

– Серёжа! – возмутилась Лара, но её голос потонул в восторженном вопле Дениски. Перепугав беднягу-кота, сын помчался к выходу из столовой, где его поджидал двоюродный брат.

– Денис, вернись сейчас же!
– сделала жена попытку достучаться до сына, но это был дохлый номер. Получив своё, Дёня поспешил слинять.

– Спасибо, пап! Пока, мам! – крикнул он напоследок и скрылся за дверью.

– П*здец! – психанув, ёмко высказалась Ларка, одарив меня взбешенным взглядом.

***

– Лариса! – ахнула тёща, хватаясь за сердце. Вся родня застыла в изумлении, я же едва сдерживал хохот. В кои-то веке жёнушка сделала мой день.

Она явно собиралась сказать мне еще пару ласковых, но сдержалась: в очередной раз поджала дрожащие от ярости губы и круто развернувшись на каблуках, быстрым шагом покинула столовую, ни с кем не попрощавшись. Я решил добить это тухлое сборище и театрально провозгласил:

– Вот, тёща, это всё твоё воспитание! Красней мне теперь из-за твоей доченьки.

– Долгов, когда ты покраснеешь, случится всемирный потоп, - сыронизировала Ларкина бабка, хотя «бабкой» её можно было назвать с огромной натяжкой. В свои восемьдесят она выглядела намного лучше тёщи и вела настолько активный образ жизни, что оставалось только позавидовать её энергии. Из родственников жены она была единственной, к кому я испытывал симпатию. Поэтому, улыбнувшись, сердечно распрощался с ней. Расцеловал в обе щёки, на что она выдала: