Парень со шрамом

Дальше просмотрел бумаги. Речь шла о доме, его жильцах, о прислуге и двух членах семьи, которым дом принадлежал: Оливер Итан МакГрегари и Хэрри Оливер МакГрегари. Отец и сын?

Отец?

В голову возвращаются секундные воспоминания отчётливой вспышкой, как мальчишеский голос кричал о пощаде и просил её… у кого? У отца…

Мальчика хотел убить его родной отец?

Только сейчас я понял, что родителями уродливых шрамов могли быть осколки зеркала, которые валялись повсюду в комнате – и на кровати тоже. Означает ли это, что у преступника попросту не было другого оружия, и он взял первое, что попалось под руку? Если так, это значит, что у него сейчас нет оружия, как и у меня. Это нас немного уравнивает…

Я взял тяжёлый конверт. В нём находились фотографии. Почти на всех них была изображена пара: немного полный мужчина с тёмными волосами и женщина с длинными русыми локонами. На некоторых фотографиях она была беременна. Эти фотки мне ничего не дали, поэтому я убирал их обратно в коробку.

По итогу, у меня есть лишь фонарик. Если учитывать, что мой убийца – взрослый мужчина, то мне его никак не одолеть.

Тут я вспомнил, что бутыль из-под спирта стеклянная. А ведь в качестве оружия она могла подойти, разбить и… Да, подойдёт.

Пока я ходил по комнате, то понял, сколько лишнего звука издавали туфли. Снял их, а носки оставил.

Я попытаюсь не наткнуться на неприятности, если это возможно.

Взяв фонарик в левую руку, а бутыль – в правую, я медленно открыл дверь и тихо вышел из комнаты.

Коридоры были длинными, а двери мелькали чуть ли не постоянно. Повороты встречались редко. Я пытался не паниковать, но сердце билось как бешеное. Казалось, что только по одному его стуку меня найдёт кто угодно и где угодно: в этой тихой комнате, в этом слабом коридоре, в том тихом лесу… Торнадо внутри затихло, оно всё сожрало.

Я сжал фонарик и горло бутыли.

Нужно идти.

Везде постелены ковры, на стенах висели чьи-то суровые портреты. Свет слабый, но не стоило исключать, что где-то он мог и отсутствовать. Мне ещё повезло.

Из трёх возможных путей – направо, налево и вперёд – я выбрал первый. Шёл тихо, ничьих шагов не слышал. Это заставляло быть слишком внимательным, держать глаза открытыми и не моргать, стирать кровь рукавом и ждать, когда она сама загустеет.

Я часто оборачивался назад, проверяя, нет ли за спиной кого-нибудь, а потом боялся поворачиваться обратно, потому что думал, что передо мной может кто-то оказаться. Паранойя давала о себе знать. Так хотелось, чтобы пробежала хоть какая-нибудь мышка. Я был весь на иголках. Если эта тишина и будет дальше продолжаться, я боялся, что вообще перестану различать звуки.

Я дошёл до первого поворота и, громко сглотнув, резко заглянул за плечо. Никого не было. Назад хода нет. Я завернул и чуть не выронил бутылку и фонарик. На стене висело женское тело с вырванными руками, ногами и головой, вспоротым животом, который показывал все свои органы. Тонкая кишка отходила в сторону, возвращалась и шла дальше, словно новогодняя гирлянда. На шее, словно ожерелье, висела толстая кишка. Одна грудь была отрезана… нет, как и руки, и другие части тела, просто вырвана. Вырвана чем-то… кем-то огромным, невозможным…

От ужаса этого мерзкого зрелища, я отвёл голову в сторону и нашёл недостающие части тела на другой стене. Оторванная грудь была в середине, влево отходила рука, а вправо нога, снизу вторая рука и другая нога. Голова была выше груди, и изо рта, казалось, вот-вот выпадет желудок, неизвестно как зажатый между челюстями. Выше этого произведения искусства находилась надпись: «ДАВАЙ СМЕЯТЬСЯ!», и улыбающееся лицо. Всё было написано кровью.

Я сделал несколько шагов назад и хотел побежать обратно, но только развернувшись назад, понял, что туда нельзя. Только не туда. Я не могу. Там точно что-то ещё хуже, чем здесь. Дрожа, я стоял истуканом и смотрел, пока свет не погас.

Я хотел закричать, но лишь проскулил и быстро прошёл между изуродованным трупом девушки, закрывая глаза.

Мои скитания никаких плодов не принесли. Разве что я встречал новые трупы и надписи, а мои нервы этого представления не выдерживали. С каждым разом мертвецы были изуродованы более изощрённо и пошло.

Когда мне снова нужно было сменить маршрут, я увидел прямо перед собой подвешенную грудную клетку. Не часть тела, а целую кость, на которой остались ошмётки ещё свежего человеческого мяса, но этого кому-то явно было мало: внутри грудной клетки находилась мужская голова, из глазниц вылезали печень, селезёнка, изо рта торчало сердце, а из шеи выходила кишка.

После статуи я увидел приклеенные к стене ноги, изображающие походку, а рядом надпись: «ГУЛЯЕМ». Написано, конечно, кровью. За ногами приклеены руки, расположены они так, словно сейчас их ладони соприкоснутся друг с другом, рядом надпись: «ХЛОПАЕМ». А последним, что вызвало у меня рвотные позывы, была куча органов, сваленных вместе. Там было всё, что не было использовано для предыдущих конструкций. Там же были и глаза, мозг, язык, кожа с мясом и мышцы с грудной клетки. Всё, что было когда-то внутри, оказалось вываленным наружу и собранным во что-то единое. Надпись «МУСОР», стрелка, которая указывала на кашу из мяса, и недовольная рожа.

Конец ознакомительного фрагмента.