Парфэт де Салиньи. Левис и Ирэн. Живой Будда. Нежности кладь

Но вот фонарик, разрезав ночную тьму, выхватил золотые буквы на корме: «Василий II».

XVII

Он застал ее в каюте. Деревянная спинка кушетки, закрытый иллюминатор, в тазу — только что выстиранное белье, открытые чемоданы. Вентилятор гонял спертый воздух, было душно.

— Ирэн!

— Не подходите!

— Но вы позвали меня…

— Знаю. Не будем терять времени. Мне надо сказать вам нечто важное. Поднимемся на палубу.

На палубе от сильного ветра трудно было устоять на ногах. Судно дрейфовало на якоре. Вдали мигали красный и зеленый огоньки. Над их головами висели спасательные шлюпки, вырисовываясь на фоне пустого беззвездного неба, словно черные дирижабли; волны перекатывались за бортом, как груда орехов.

— Как вы здесь оказались?

— Нас остановили итальянцы. Я села в Марселе, чтобы плыть в Афины.

— Чтобы сбежать.

— Конечно.

— Ирэн, простите меня.

— Неужели вы еще не поняли, что я уже больше не жена вам? И не для того позвала я вас сюда в эту январскую ночь, чтобы повторить, что наш счет закрыт навсегда. Пожалуйста, не будем терять времени. Вот телеграммы, полученные нами из Триеста. Подтверждается информация, полученная на этих днях. Вы в курсе политических неурядиц. И, наверное, знаете, что мы отказали итальянцам в иске по возмещению ущерба. Теперь они мстят. Это вполне в их стиле. Они наложили эмбарго на всю греческую собственность в Италии. Нам придется продавать Сан-Лючидо — как раз теперь, когда дела идут отлично. Впрочем, именно этого нам не может простить итальянское правительство. Мы купили этот рудник, когда Италия, пострадавшая от обесценения денег, была наполовину коммунистической. Теперь против нас — Италия националистическая, зараженная ксенофобией, опьяневшая от своих прав. «Миланский кредит», с которым, как вы знаете, мы были в добрых отношениях и о чьих фашистских симпатиях вы тоже знаете, вежливо предлагает нам выкупить наши разработки, но за предложениями явно скрываются угрозы.

— Не хотите ли вы осуществить фиктивную передачу акций и эксплуатировать разработки через посредников, пока не разрешится кризис?

— Нет, они решительно настроены забрать дело из рук греков. Такова их политика на всем востоке Средиземноморья. У нас нет выбора. Взгляните на телеграммы, надо продавать, и лучше незамедлительно.

— Какие условия ставит вам «Миланский кредит»?

— Не такие уж тяжелые. Лучше, чем можно было ожидать. Но мы ни за что, слышите, ни за что не продадим итальянцам. Перехожу к делу. Мое предложение: согласны вы снова взять дело в свои руки?

«Вот как все обернулось…» — подумал Левис. Воспоминания об этих разработках в Сан-Лючидо целый год звучали в его жизни мотивом поэтическим, абсурдно-романтическим. Он снова увидел праздничное море, взрезаемое загорелыми руками молодой женщины. Снова увидел очертания сицилийских холмов и голубое подрагивающее небо. Первый раз в жизни он взмолился:

— Ирэн, не уходи!

— Значит так. Я вам все сказала. Думайте. Будьте на высоте — это ведь наш последний разговор. Просчитайте все. Вы здесь только для этого. Прогулка была бы слишком обременительной, если бы вы приехали просто из-за меня.

— Не продолжайте. Я знаю, что такое ваша гордость.

Ирэн почувствовала, как пьянит ее желание наговорить грубостей. Но она взяла себя в руки.

— Давайте держаться на равном расстоянии от дерзости и от слезливости. Хорошо?

После этих слов разговор вошел в более спокойное русло.

— Вот мы и начали в этой жизни бороться поодиночке. Давайте покоримся этому. И будем вести честную борьбу.

— Ирэн, я вас…

— Прошу вас замолчать, чтобы вы не произнесли слово, от которого небо упадет нам на голову. Любовь — не для вас и не для меня. На краткий миг я попробовала жить на земле не ради работы: наказание не заставило себя ждать. Ну так да или нет? Берете вы разработки? Отвечайте.

— Я обдумаю это, — ответил Левис. — Во всяком случае, ваши акции, удвоившие свою цену в июне, мы сможем выкупить только по номинальной стоимости. Отчисления за страхование не будут учитываться при расчетах.

Он разрыдался. Сквозь сплетения мачт из облаков показалась маслянистая луна.

«Горе не сбило его с толку, — подумала Ирэн. — Его условия жестче, чем те, что ставят нам итальянцы».

XVIII

Банк «Апостолатос» продал разработки серы в Сан-Лючидо. Франко-Африканская корпорация выкупила их по самой низкой цене с молчаливого согласия итальянского правительства (которому она, впрочем, оказала финансовую поддержку в некоторых делах в Малой Азии). Пока шли переговоры — а они были затяжными — корреспонденция между фирмами была безличной; Ирэн и Левис составляли и подписывали отправляемые другой стороне письма и меморандумы, то и дело вступая друг с другом в какие-то отношения. Эти разговоры на расстоянии, установившиеся мало-помалу на спокойной, бесстрастной ноте, показывали, что их точки зрения на политику в Средиземном море во многом совпадают. Их интересы шли в одном направлении. И результаты были обнадеживающими, словно судьба, сделавшая все, чтобы их разлучить и помешать им быть счастливыми, теперь спешила благословить этот финансовый союз и подарить им благосостояние именно тогда, когда им стали безразличны жизненные блага. Все, что их раньше мучило, теперь сближало. Случай опять помог им. Иногда они удивлялись, почему раньше не работали вместе; отбросив стеснительность, они признавались друг другу, что если бы сумели быть счастливыми, то к настоящему моменту разорились бы. Любовь ведь быстро разоряет жизни, которые к ней не готовы.

После свидания на Корфу Левис и Ирэн не встречались, но писали друг другу каждый день.

XIX

ЧТО ГОВОРЯТ НА БИРЖЕ

«Давно уже ходят слухи о возможном слиянии банка „Апостолатос“ из Триеста и Франко-Африканской корпорации; сегодня мы, кажется, можем подтвердить, что момент этот близок. Новое общество будет носить название „Средиземноморский ОМНИУМ“. На очередном собрании, которое состоится в следующем месяце, — если наша информация верна — будет решено, что акционеры получат право на одну новую акцию вместо двух старых и на одну новую акцию вместо четырех старых, соответственно принадлежащих банку „Апостолатос“ и Франко-Африканской корпорации. После котировки, которая ожидается в январе, вполне вероятно, что акции нового общества будут иметь столь высокий курс, что ему будут отдавать предпочтение при вложении ценных бумаг».

(«Финансовая информация»)

Компьень 1922 — Афины 1923.

ЖИВОЙ БУДДА

Перевод В. Г. Исаковой

Запретный город

I

Автомобиль двигался по возвышавшейся над рисовыми полями дороге, на всем протяжении которой снизу доносилось кваканье лягушек; это была старомодная, высокая и тяжелая машина — типичный королевский автомобиль. На сиденье возле шофера никого не было. На заднем сидели наследный принц и его адъютант. Шины мололи гравий, словно мельница зерно, и разбрызгивали оставшиеся от ежедневных гроз лужи, которые не успевала впитать за ночь умиротворенная земля. Запах влаги, проникший через опущенное до уровня носа стекло, возвестил о том, что впереди лес. И действительно, они почти тотчас въехали под его густые зеленые своды. Шофер придерживал руль только правой рукой, левой — мигал фарами, освещая мелькающих в воздухе летучих мышей и убегающих прочь диких, с металлическим блеском в глазах, собак.

Так продолжалось минут десять. Затем машина замедлила ход и остановилась, фары погасли. Только сейчас стало видно, что дороги дальше нет и что они приехали на берег широкой реки, отражающей сиявшие в небе звезды. Лес подступал вплотную к стремительно несущемуся потоку ровно поблескивающей воды, завладевшей пространством до самого горизонта. Луна не просматривалась, но ощущалась повсюду. Трое мужчин молчали, оставаясь на своих местах. Вместе со скоростью исчезла и прохлада: их высохшие было спины снова стали влажными, и на белых куртках проступили пятна. Вспыхнул огонь сигареты. Шофер прихлопнул нескольких москитов. В воду шарахнулась крыса.

Почти каждый день принц Жали приезжал сюда во время полуночной загородной прогулки после ужина у короля-отца. Здесь река, становившаяся особенно стремительной в сезон дождей, спешила к океану. Никакой берег уже не смел ограничить ее, ни один мост — набросить на нее свое ярмо. Здесь она вздымала на своих волнах последние плавучие домики, которые приходили в движение, сталкиваясь друг с другом; она проникала под строения, стоявшие на сваях, размывала почву, окрашиваясь в шоколадный цвет, и терзала берега. Оставаясь тем не менее судоходной, она от юга и до севера кормила это маленькое азиатское королевство (являющееся, как и его соседи — Камбоджа, Сиам и Бирма — лишь коридором для ее ноздреватых наносов и илистых почв), а теплым индийским морям несла снежную прохладу Тибета. В местном церемониале эта река-кормилица имела свой особый статус и даже носила герцогский титул.

Через некоторое время принц вышел из машины и в сопровождении адъютанта смело ступил в лес, под сень гигантских папоротников. Место это, видимо, было ему хорошо знакомо, так как, не обращая внимания на топкие берега, которые то выдавались вперед, то отступали, он свернул на слегка поднимавшуюся над землей мощенную досками тропинку. Пройдя метров пятьдесят, мужчины остановились и трижды простерлись ниц. На какое-то время они замерли в этой позе, словно в молитве… Принц поднялся первым и, обернувшись к тому, кто следовал за ним, взял у него палочки из сухих трав: в кромешной тьме вспыхнул огонь. Теперь, подняв голову в просвете между деревьями, можно было увидеть безмолвно возвышающуюся над лесом глыбу — то было гигантское, отполированное временем изваяние Будды, стоящее среди поросших зеленью руин разрушенного каменного храма. Когда-то глаза у статуи были открыты, но дожди размыли выпуклые зрачки и загнутые кверху ресницы, так что теперь она казалась спящей: неумолимое время закрыло ей глаза, словно человеку…