Парфэт де Салиньи
Шрифт:
Тенсе вскарабкался на выступ под окном мезонина и бросил взгляд внутрь через грязное стекло: ни звука, ни света. Фасад по всей своей длине пребывал в темноте и запустении. Тишина вновь поглотила улицу… Он коснулся окна с выбитыми стеклами, и вдруг у него закружилась голова. Обессиленный, он перегнулся через подоконник, нырнул вниз и кубарем покатился в комнату, более черную, чем дно чугунка, свалился на паркет, затрещавший под тяжестью его тела.
Когда он пришел в себя, туманная заря освещала комнату, скорее всего, бельевую, так как вокруг стояли большие высокие шкафы. Тенсе с любопытством рассматривал эти сооружения. Где он очутился? Он ничего не помнил; хотел было встать, но не смог. Тогда он сел, удивившись тому, что ощущает такую большую слабость. Тело его исхудало,
Несколько часов спустя Тенсе пришел в себя. Он чувствовал себя лучше и бодрее. Память возвращалась к нему, и он попытался сообразить, что же с ним произошло. Однако вспомнить удалось немногое: как он карабкался по глицинии, как прыгнул в окно с выбитыми стеклами. Вот и все, больше ничего. У него, должно быть, из-за раны начался сильный жар, и он впал в беспамятство. Тем не менее, он ел и пил, поскольку, как он потом обнаружил, котомка опустела. Очнувшись, он нашел в ней лишь крошки сухого козьего сыра. Тогда он рискнул покинуть свое убежище.
Бельевая выходила в коридор. Держась за стены, Тенсе дошел до черной лестницы и спустился на кухню. Судя по обширным размерам служебных помещений, он, очевидно, попал в один из тех прекрасных нантских особняков, которые освещались когда-то множеством свечей, были наполнены слугами в ливреях и посещались именитыми гостями За кухней с двумя печами шли помещения для разделки мяса и хранения фруктов, хлебохранилище, пекарня, разного рода кладовые. Когда-то отсюда наверх на больших подъемниках, подобных тем, что используют для установки декораций в оперном театре, поднимались куски говядины, рыба, плавающая в белом масле, и самые затейливые соусы. Теперь же ничего из той прежней кулинарной роскоши здесь не сохранилось, кроме разве что запаха подгорелого сала да фруктовой плесени. Сквозь подвальные окна в помещение проникал скудный свет. Каким-то чудом вся кухонная утварь осталась на месте; котелки для тушения мяса и медная посуда для варки рыбы, поддоны для мясного сока и шампуры, супницы и чайники, сковороды и дуршлаги — все это выстроилось в ряд на полках, висело на крючках или на рейках над кухонной плитой.
— Умирать от голода в таком окружении! — вздохнул Тенсе.
Тщательно обшарив пустые комнаты, он в конце концов обнаружил за кухней, возле собачьих конур, большой мешок с остатками риса с Антильских островов, из которого сделал месиво, размочив его в холодной воде, — разводить огонь, хотя у него и было огниво, он не решился. Ему хотелось заглянуть и в другие помещения, но все двери, ведущие из подвала, были заперты на засов. В окно ему был виден парадный двор, облицованный плитками, скованные цепями тумбы, стоящие полукругом, окна, закрытые решетчатыми ставнями в виде крыльев ангела.
Кому же мог принадлежать этот прекрасный особняк? Скорее всего, какому-то эмигранту.
Тенсе вновь поднялся в бельевую. День тянулся медленно; скуки ради он стал открывать все двери и дверцы, вдруг почувствовав детский интерес к закуткам, гардеробу, закрытым комнаткам, потайным ящичкам, ко всему, что могло скрывать какую-то тайну… В лицо ему пахнуло затхлостью. Он сбросил на пол кипы белья, скопившегося на полках: кружевные покрывала, простыни с гипюром, отороченные валансьенским кружевом наволочки, скатерти из камчатой ткани с изображенными на них сценами суда Соломона, наматрасники, банные полотенца, простыни для кровопусканий… Потом умял все это, словно кабан, делающий себе логово из веток. От скуки он принялся считать белье, как заключенный, пересчитывающий камни своей темницы, и насчитал семь дюжин салфеток и двести пар простыней из ирландского льна. Почему же все-таки этот особняк пощадили? И долго ли его не будут грабить?
Тенсе задавался вопросами, сколько еще времени он сможет здесь скрываться, лежа вот так на этой кружевной постели и питаясь рисовым месивом. Как вандеец он понимал, что если Вандее не удастся соединиться с Бретанью, война на западе будет проиграна. Нант клином врезался между двумя провинциями; этот город господствовал над Луарой. К несчастью, Нант принадлежал
республиканцам, и взять его было нелегко.Во всяком случае, Тенсе не оставалось ничего иного, как выждать, стараясь любой ценой продержаться как можно дольше, днем скрываясь в этом покинутом особняке, а ночью бродя по улицам в поисках какого-нибудь знака, какой-нибудь случайной встречи, которая могла бы вывести его на след Парфэт де Салиньи. В тот же вечер Тенсе, неприметный в своей якобинской куртке и колпаке, вышел через маленькую дверь для прислуги, которая была заперта изнутри, и, захватив с собой ключ от нее, отправился бродить по городу.
Он всматривался в лица жителей Нанта. Мимо него шли торговцы мидиями, ловцы сардин, департаментские волонтеры, почетная гвардия Конвента, посланная для подкрепления из Парижа, прибывшие с границ солдаты, украшенные султанами делегаты от департамента Сены, армейские комиссары с трехцветными плюмажами, гусары, кровельщики, баульники, которые везли на тележках сундуки с захваченной солдатами Конвента добычей, негры, креолы, испанцы — все пламенные патриоты. Затрудняло поиски то, что Лу не осмеливался произносить имя де Салиньи и выходить на самые многолюдные и оживленные улицы, чтобы какой-нибудь патруль или ревностный санкюлот не задал ему затруднительные вопросы. Помочь ему мог лишь случай: слово, услышанное на ходу, неожиданная встреча с каким-нибудь земляком, например, слугой из Юшьера, а то и с самой Парфэт… При одной только мысли об этом его сердце билось сильнее, и он спешил продолжить свой путь по городу.
Как-то раз на рассвете Тенсе услышал четкие шаги и стук прикладов во дворе особняка. Он сразу понял, что дом охраняют часовые.
— Вот ты и попался, Лу… — прошептал он.
Два часа спустя распахнутые створки ворот ударили о стены, и во двор въехала карета. Сидя в бельевой, вандеец уловил обостренным от одиночества слухом посторонние звуки. Потом услышал скрип открываемых ставней, крики, свистки, голоса, отдающие распоряжения. Неожиданно послышался глухой грохот, от которого задрожал потолок, шум стоял такой, словно сам дом тронулся в путь… К восьми часам все смолкло, но вдруг тишину разорвал резкий звук. Затихнув на мгновение, шум голосов возобновился с новой силой, затем последовал властный удар, словно это учитель стукнул линейкой по столу, призывая к порядку расшалившихся учеников.
Внезапно Тенсе понял, что он слышал стук молотка оценщика на аукционе. Очевидно, продавали особняк. Значит, рано или поздно в бельевую непременно кто-нибудь войдет…
«И я пойду с торгов вместе с этим лотом!» — подумал он.
Надо было как можно скорее найти выход из положения. Он начал строить планы побега, один фантастичнее другого, потом сообразил, что мебель с первого и второго этажей с обстановкой пойдут в продажу раньше, чем содержимое служебных помещений, и что лучше всего переждать здесь не двигаясь, пока не подвернется счастливая возможность незаметно скрыться.
К двум часам торговля прекратилась, молоток перестал стучать по столу, а ворота заперли. Но часовые остались расхаживать по двору. С невероятными предосторожностями Тенсе рискнул спуститься по лестнице в кухню. Оттуда еще ничего не вынесли, дверь в коридор, ведущий в столовую, была открыта, и доступ в парадные комнаты оказался свободным. Тенсе, ведомый любопытством, отважился войти туда. Он пересек анфиладу гостиных, великолепие которых потрясало, и оказался в вестибюле. И тут его взгляд упал на большую трехцветную афишу. На ней было написано:
ОСОБНЯК БАБЮ ДЕ САЛИНЬИ
9 термидора 1-го года единой и неделимой Республики
РАСПРОДАЖА
по решению правосудия после наложения печатей
ЦЕННОСТЕЙ, МЕБЕЛИ И НОСИЛЬНЫХ ВЕЩЕЙ
бывшего барона Бабю де Салиньи
Пораженный, Тенсе замер на месте, читая и перечитывая слова, поверить в которые было невозможно. Значит, судьба привела его в дом Парфэт, буквально в ее гостиную!