Парфюмер звонит первым
Шрифт:
– Матушка моя умерла, Татьяна Валерьевна, – сухо молвил ГЗ, – а жизнь не так проста, как вам по молодости лет кажется. Да, мы заключили с Догаевым сделку. И в итоге я стал богаче на несколько миллионов долларов. А Догаев привозил на склад своего химика. Тот взял пробы из бомб, а потом подтвердил: в самом деле, внутри – споры сибирской язвы. Но, во-первых, Догаев пообещал, что он не станет применять эти бомбы в Костровской области.
– Какой похвальный патриотизм! – прокомментировала в сторону Таня. – Жители Кострова должны вам в ножки кланяться.
ГЗ словно бы не заметил ее
– А кроме того, я мобилизовал двух слесарей золотые руки из своего инструментального цеха, и они втайне выточили пять стальных болванок, а потом их и покрасили, и маркировку нанесли, и искусственно состарили. Точь-в-точь получились те самые биологические бомбы, которые дважды видел Догаев.
– Значит, – усмехнулся отчим, – вы продали Догаеву пять стальных болванок за несколько миллионов долларов. И потому были особенно заинтересованы, чтобы он сломал себе шею. Чтобы он, рано или поздно, не узнал об обмане и не выставил вам счет.
– Скрывать не стану: на вас я Догаева навел именно ради этого, – шутливо поклонился ГЗ.
– Похвальная откровенность. Что, кстати, стало с теми слесарями, которые помогали вам Догаева обманывать?
– Ничего криминального. Я отправил их в годичную командировку, от греха подальше, на нашу дочернюю фирму в Благовещенск. С дураком Черединским мне пришлось провести профилактическую беседу: чтоб больше не совал нос в чужие дела. И, ради его же блага, не болтал.
– Опасную вы игру затеяли, – заметил отчим. – И для вас, и для всех вокруг.
– А жизнь вообще опасная штука.
– Но вы-то не пострадали. А вот другие – да. Они убиты, ранены, искалечены. Из-за вас.
– Так во все времена было. Богатые объявляют войны, а бедные на них погибают, – произнес Глеб Захарович с цинизмом настолько неприкрытым, что в нем даже было что-то обаятельное. – Иначе говоря: паны дерутся, а у холопов чубы трещат.
– Нас с Таней вы, как видно, зачислили в холопы, – вздохнул полковник. – Ну, да господь вам судья. Говорите: где настоящие бомбы?
– Они в надежном месте, на территории фабрики. У нас там заброшенное бомбоубежище имеется. Бетонный схрон, толщина стен и пола почти полметра, вентиляция. Рано или поздно я все равно собирался сдать бомбы властям.
– По-моему, время пришло.
– Я готов. Что называется, велкам.
Спустя пять часов после того, как закончился последний разговор с Пастуховым, литерный рейс возвращался в Москву.
Тане за это время не удалось покемарить даже полчасика.
Валера настаивал, чтобы она вернулась в столицу вместе с ним. И ей пришлось собирать вещи, писать заявление об увольнении по собственному желанию, пересылать его по факсу в Москву.
Она попрощалась с коллективом южного филиала русского отделения «Ясперс энд бразерс». Секретарша Изольда Серафимовна даже всплакнула, а потом сбегала домой и принесла Тане на память о Кострове две баночки собственноручно сваренного варенья – вишневого и абрикосового. Шофер Вас-Палыч прочувствованно сказал:
– Я, Татьяна Валерьевна, буду скучать за вами… – смутился и поправился: – Ну, то есть по вам… Или по вас…
Таня расхохоталась
и расцеловала трогательного парня.И только Черединский ходил по офису гоголем. Эрнестик не скрывал своего торжества: опять в южном отделении он оставался за главного. Он Садовникову пережил – и выжил. И только когда Таня уже насовсем уходила из филиала, у него в мозгах что-то наконец щелкнуло, он пригласил ее в свой кабинет и проблеял:
– Я очень, Таня, ценил вас как работника.
– Работника? – подняла бровь она.
– Ну, то есть как руководителя. И я надеюсь, что и вы, в свою очередь, дадите мне в Москве надлежащую аттестацию.
– Дам, – мстительно сказала Садовникова, – и именно надлежащую. И не сомневаюсь, что из головного офиса вам вскорости пришлют замену. Тем более что завтра вас, вероятно, вызовут для показаний в местный «большой дом», и, может статься, вы оттуда не слишком скоро выйдете.
И она победительно покинула офис, невзирая на вопли Эрнестика, который бежал за ней и умолял пояснить, что она имеет в виду.
Солнце во дворе шпарило абсолютно по-южному, пробиваясь сквозь листву платанов, и Таня подумала, что так и не выбралась в нынешнем сезоне на пляж, не прогуляла свой купальник от «Шанель». Но грустные нотки расставания с Костровым с лихвой перекрывались радостью оттого, что она, слава богу, отсюда уезжает. И не придется ей больше видеться ни с Черединским, ни с Пастуховым: она не могла представить, как после всего, что произошло, смогла бы с ними работать.
Этим утром Глеб Захарович продемонстрировал Ходасевичу и Ибрагимову место, где хранились настоящие бомбы, и на сем его роль в данной истории закончилась. Ходасевич обещал, что сдержит слово и Пастухов будет по-прежнему рулить своим парфюмерным флагманом.
Ибрагимов остался в Кострове, чтобы организовывать транспортировку найденных бактериологических бомб на один из складов-могильников в Челябинской области.
Все утро прошло в предотъездной суете, и только когда в час дня Таня с Валерием Петровичем поднялись следом за спецназовцами на борт «Гольфстрима», она наконец спросила у отчима о судьбе того человека, из-за которого закрутилась вся история:
– Может быть, ты знаешь, Валера, как там Леня?
«Восьмерка» с затененными стеклами неслась по улицам города – по широкому проспекту, по которому полчаса назад Леня с водителем въехали в город, – только теперь они следовали в противоположном направлении.
Удавка впивалась Лене в горло. Он сперва потерял сознание, потом хватку ослабили, и он пришел в себя. На грани беспамятства он вдруг явственно понял, что его ждет. Сейчас его привезут на какую-нибудь дачу. Там приведут в чувство, а потом начнут пытать: долго, со вкусом, методично. Леня знал, что неправда, будто кто-то может противостоять пыткам. Он не киношный супермен и рано или поздно расскажет все, что знает: и где находится кассета, и на кого он на самом деле работает, и что действительно знает, и о чем уже успел сообщить в Центр. Дальнейшие часы жизни ему ничего, кроме мук и предательства, не сулили.