Пари

Нас проводят в холл гостиницы, где девушки с ресепшена уже позаботились об аптечке. Наперебой предлагают оказать первую медицинскую помощь или отвезти в больницу, но Лекс отказывается и упрям прет до лифта. Я хватаю аптечку и бегу за ним.

— Я в порядке, Вик, — говорит он очень холодно и сдержано, когда кабинка ползет вверх.

В порядке?! С кровью на подбородке и синей щекой размером с дыню — это называется «жесть!», а не «в порядке». Хотя, конечно, я не представляю Лекса рыдающим и причитающим. Не могу даже вообразить обстоятельства, при которых он бы ныл и просил обезболивающие. Марата однажды просто пчела укусила — так вони и предсмертных стонов было столько, что мне пришлось вызывать ему «скорую», хотя никакой аллергии, как потом выяснилось, у него и в помине никогда не было.

— Давай я побуду тебе родной матерью, — говорю я, подталкивая Лекса к дивану, как только мы заходим в номер.

— А можно не так радикально? — все еще угрюмится он.

Надо где-то записать, что злой мужик шуток не понимает.

Я усаживаю щенка на пол, на заранее купленную пеленку, а чтобы он не совал свой мокрый любопытный нос с в наши дела, сразу предлагаю погрызть резиновую утку, в которую он тут же цепляется с видом потомственного охотника на крупную дичь.

— Так, а теперь ты. — Открываю аптечку, нахожу хлоргексидин, тканый медицинский скотч и еще кучу всего, кроме одного — ваты. Плюнув, лихо отдираю кусок от подола рубашки, смачиваю его в дезинфекторе и прикладываю к тому месту на щеке Лекса, которое полностью залито кровью.

Он только еле слышно шипит, но даже не дергается, пока я аккуратно промываю кожу, добираясь до раны. Заранее страшно, что я могу там увидеть. А что, если мясом наружу?

— Вика, — Лекс несколько раз повторяет мое имя, мешая сосредоточиться. — Вот.

И протягивает маленький тубус с ватными дисками, которые все это время лежали у меня перед носом.

— Ну… значит, будешь должен мне новый костюм, — беззаботно пожимаю плечами. Ну а что? Пусть скажет спасибо, что я в обморок от вида крови не упала, хотя такое за мной пару раз водилось.

— Да я как бы и не против… — уже изменившейся, подозрительно тягучей интонацией, говорит он.

Скосив взгляд понимаю, что пока я согнула его голову вниз, чтобы лучше промыть еще одно место около уха, Лекс разглядывает мой практически полностью оголенный живот.

— Протянешь руки, Яновский, и я знаешь куда тебе это затолкаю? — Под «этим» не подразумеваю ничего конкретного, потому что под рукой кроме ватных кругляшей и пары бутылочек ничего нет. Разве что попытаться использовать в качестве профилактики наглости тюбик с ранозаживляющей мазью сразу после того, как использую ее по назначению. — А теперь, когда жизни моего драгоценного начальника больше ничего не угрожает, может, расскажешь, что случилось.

— Может, не расскажу, — довольно грубо отвечает Лекс.

— Твой лучший друг назвал меня ебучей шлюхой и блядиной, тебе не кажется, что я имею право знать, в чем провинилась на этот раз?

Пока я мажу Лекса толстым слоем мази, от которой он шипит словно черт от ладана, прокручиваю в памяти все, что кричал Тихий. Звучало это так, будто между Лексом и его Эстеткой не просто пробежала черная кошка, а пронеслась целая эскадрилья чертей. Но вдруг я чего-то не понимаю?

— Я прошу прощения за его слова, Вика.

— Да больно плевать на него с высокой колокольни, — хмыкаю, потому что Тихого в глубине души всегда считала крайне отбитым типом, способным вообще на все. Обматерить женщину — это вообще самый минимум в списке его «возможностей». Подозреваю, что если бы между ним и мной не стоял Лекс, то у Тихого ничего бы не ёкнуло голыми руками закопать меня в чернозем. — Если это из-за ссоры с твоей… гм-м-м… девушкой, то я могу…

Собираюсь сказать «уехать прямо сейчас», но Лекс снова громко шипит, когда прикладываю палец с мазью к самой крупной царапине, из которой до сих пор идет кровь.

И понимаю, что сказала это не для красного словца, а потому что так будет правильно.

Господи, да что у меня вообще в голове было, когда я планировала за три дня увести Лекса из отношений длиною в год? Зачем? Чтобы что?

— Мы расстались, — говорит Лекс, вставая, как только я сворачиваю разложенный на журнальном столике «медицинский пункт». — Точнее, я сказал, что отношения закончены. Тупо, по телефону. Так получилось. Знаю, что звучит по-гондонски, но хуйня уже случилась. Поэтому я решил ничего не говорить — хотел сначала поговорить с ней глаза в глаза, обсудить все и договориться как взрослые люди.

— Расстались? Почему? Зачем?

— Блин, Вик. — Лекс стоит спиной, но я вижу, как нервно он ерошит пятерней и без того растрепанные волосы. — Ты реально не понимаешь? Вообще? Серьезно?!

Я не знаю, как сказать ему, что боюсь предполагать. Боюсь признаться, что больше всего на свете хочу услышать то, что он сказать не может. После всего, что я сделала, даже мои розовые слоники в голове не настолько наивны, чтобы верить во всепрощение. А тем более в то, что Лекс может разорвать длительные счастливые отношения ради возвращения к женщине, которая однажды уже… предала его.

Гораздо проще поверить в то, что где-то здесь, на пахнущих пирогами пражских улицах он встретил свою Идеальную женщину. Роковуху. А щенок и цветы… просто потому что теперь это другой Лекс. И я его почти не знаю, даже если иногда он ведет себя совсем как тот, который однажды подарил мне те чертовы акции вместо кольца. Сейчас из рук того Лекса я согласилась бы даже на ободок из проволоки. Только, как иронично говорят в таких случаях, теперь никто не предлагает.

— Вик, я… Черт! — Лекс разворачивается на пятках, водит рассеянным взглядом по разбросанным по комнате корзинам с цветами, по пакетам со щенячьими игрушками, а потом снова смотрит на меня. — Я думал, что никогда не смогу тебя простить. Правда. Реально так думал и первый год, который учился заново ходить и подтирать себе задницу, каждый день засыпал и просыпался с мыслью, что однажды столкнусь с тобой на улице и ни хрена к тебе не почувствую. Потом я однажды проснулся и понял, что эти мысли заебали меня самого и решил от них избавляться. Просто потихоньку, кусок за куском, вырезал тебя из своего сердца. И знаешь…

Он снова скребет затылок, снова становясь похожим на того Алексея Яновского, которого я однажды не хотела пускать дальше порога своего подъезда, и который, приложил двести процентов усилий, чтобы сломать мое сопротивление. Этот новый Лекс с первого дня нашей встречи просто набрасывался на меня как на мясо. И хоть это будоражило во мне некоторые грязные мыслишки, я все равно не хотела верить, что стала для него просто «мяском».

— Знаешь, я думал, что больнее всего было пережить твое предательство, — с горечью продолжает Лекс, с каждым новым словом подталкивая меня просто заткнуть ему рот поцелуем, потому что слушать его исповедь просто невыносимо. — Но на самом деле тяжелее всего было тебя разлюбить. Идти по улице и не видеть тебя в каждой телке с рыжими волосами. Случайно не назвать свою новую девочку твоим именем. Просто перестать жить с мыслями: «Что будет, если мы когда-нибудь встретимся?» или «Я же могу поехать к ней в любую минуту!»

— Лекс, я очень сожалею о том, что…

— Нет! — грубо перебивает он. — А потом был третий год, Вик. Целый гребаный год, когда я, клянусь, почти не думал о тебе. По крайней мере не делал этого нарочно. Я нашел хорошую девушку — умную, красивую, с такой же, как и у меня, преданной кем-то близким душой. Я чертовски сильно боялся снова вляпаться в кого-то вроде тебя, но она оказалась полной твоей противоположностью. И все как будто наладилось. Все было… блядь, просто хорошо. Без искр из жопы, без фокусов и кренделей. Хочешь правду?