Пари
Шрифт:
— Разговаривать матом совсем не обязательно, — в своей привычной манере дуется Вика.
Три года прошло.
Три, блядь, года!
Но я помню все оттенки ее голоса так хорошо, как будто мы разговаривали по несколько часов каждый ёбаный день. А ведь я удалил ее из своей жизни, буквально и без преувеличений. Стер все переписки, все голосовые и фотографии. Почистил абсолютно каждый след, оставленный в моей жизни этой корыстной сукой. Я не оставил на память ничего, даже те ее подарки, которые вызывали у меня улыбку — брелок на ключи в виде долбаного розового одноглазого медвежонка, носки с надписями
— Откуда у тебя мой номер? — Я поглядываю на Катю, которая уже спрыгнула со стола и привела одежду в порядок. И просто стоит в стороне, давая понять, что мне стоит лишь дать отмашку — и она оставит меня наедине с явно неприятным разговором.
— Я просто спросила кое у кого, — расплывчато отвечает она.
Ну да, конечно. Она же типа светская львица — всех вокруг знает и может найти кого угодно. Как-то между делом сказала, что это просто свинство — ограничивать телефонную книгу всего лишь пятью сотнями контактами. Я тогда не сразу понял, что ее это «всего лишь» — на серьезных щах, а не просто ради красного словца.
Похоже, за три года она решила проблему с телефонной книгой.
Хотя, справедливости ради, я ни хрена ни от кого не прятался. Просто жил своей жизнью в городе-миллионнике, и сделал все, чтобы воспоминания о Вике просто испарились из моей головы.
— Что тебе нужно? — Хотя для ее внезапного воскрешения может быть только одна причина. Возникшая, конечно, целиком и полностью при моем участии.
— Я хотела… — Вика вздыхает, и театральность этого звука снова подкручивает мое нутро. — Лекс, кажется, нам нужно поговорить.
— Кажется? Кому кажется? Тебе?
— Ты против?
— Я вообще не хочу тебя видеть, если до твоей тупой головы еще не дошло.
— Не обязательно быть таким грубияном.
— Я всегда крайне вежлив, Виктория, но не с продажными тварями.
Катя, все еще стоящая в кабинете, поджимает губы и молча выходит. Я вижу, как она покидает приемную без единого звука.
Отлично, теперь мне придется объяснять, что это за женщина, которая за пятнадцать секунд нахуй вывела меня из равновесия.
— Я не собираюсь ни за что оправдываться, Лекс.
— Тогда иди нахуй, Вик!
— Лекс, стой! Погоди! — кричит она в трубку, которую я уже держу на вытянутой руке с пальцем, занесенным над красной кнопкой отбоя.
Какого хрена я не могу просто бросить трубку, заблокировать ее и сделать так, чтобы это существо больше никогда не всплыло на горизонте моей жизни? Почему медлю? Чего жду? Что хочу услышать? «Прости, Лекс, я люблю тебя! Я ждала тебя все эти годы! Это была чудовищная ошибка!»
Даже если Виктория скажет все это, стоя передо мной на коленях, я все равно никогда ее не прощу.
Но, блядь, и трубку тоже не бросаю!
— Лекс, пожалуйста!
— У тебя есть десять секунд, — цежу сквозь зубы. Уже полностью на пределе своего терпения.
— У меня деловое предложение! — на одном дыхании, почти скороговоркой, выпаливает она.
— Собираешься продать мне несуществующую девственность?
—
Очень смешно.— Ни хуя не смешно, Вик. Осталось пять секунд.
— Я продам тебе акции «Гринтек»! — снова очень спешит она. — Все двадцать процентов! Ты ведь этого хочешь? Окей, они твои!
Я охуеваю в квадрате.
Хотя, скорее, охуеваю в той степени, которая не поддается никаким математическим исчислениям, потому что величина ее стремится в космос.
Она хочет продать мне акции, которые я когда-то ей подарил.
— Лекс? Лекс, ты там?
— Ага. Просто немного охуел от такой наглости. Или тупости. Даже не знаю, что хуже.
На том конце связи раздается сокрушительный вздох. Уверен, в той фантасмагорической Вселенной, которая существует в ее рыжей башке, я выгляжу как существо, болтающееся около плинтуса пищевой цепочки. Которому Ее Величество вынуждена объяснять элементарные вещи, а в отместку еще и терпеть ругательства. Конечно же, абсолютно незаслуженные.
Ёб твою мать.
Я разворачиваюсь в кресле, и когда натыкаюсь на свое отражение, то оттуда на меня смотрит ухмыляющаяся и полностью офигевшая от происходящего рожа. За эти три года я так отвык от неадекваток, что начал вообще забывать об их существовании. А ведь вот она — яркая представительница вида: безмозглая, поймавшая звезду и совершенно оторванная от реальности.
— Лекс, мы же взрослые люди, — наконец, подает голос Виктория. — Взаимный обмен оскорблениями никак не поможет решить возникшее между нами напряжение.
— А между нами напряжение? — Вообще-то, у меня есть парочка более крепких эпитетов, гораздо более точно описывающих ситуацию, но в чем-то Вика права — погоды это не изменит.
И вообще — почему я до сих пор с ней разговариваю?
Время моего терпения давно вышло — и основное, и дополнительное.
Но, черт подери, мне реально любопытно посмотреть финал этого шоу. Потому что, блядь, она меня заинтересовала. Не ее предложение, которое абсолютно лишено всякого смысла (подозреваю, Виктория и близко не представляет, как реально обстоят дела), а чисто в исследовательских целях — посмотреть, каких глубин достигает ее тупость и самолюбование.
— У меня завтра свободный вечер, с шести до восьми. Тебя устроит это время?
— Нет, я занят.
Ничего такого, что я не мог бы отменить, но хрена с два я буду под нее подстраиваться.
— Как насчет… четверга? Между половиной первого и половиной второго?
Она там что, мать его, пытается великодушно найти для меня пару минут в своем страшно загруженном распорядке дня? Прикидывает, будет ли готова увидеться со мной сразу после бровиста или лучше перед сеансом к гинекологу? Я реально отвык от всего этого дерьма.
— Вик, боюсь, ты немного не понимаешь, как обстоят дела, — придаю своему голосу снисходительный тон.
— Ну, знаешь… Я не сильна в котировках, так что да, ты прав.
— Удивлен, что ты знаешь это слово. Давай так — если за три секунды дашь его точное определение, то я освобожу для тебя час своего времени сегодня.
Я уже набираю в легкие побольше воздуха, чтобы триумфально ее послать, но Виктория, неожиданно без заминок, голосом чистокровной зубрилки, выдает:
— Это текущая цена финансового актива.