Париж на три часа
Шрифт:
Роялисты приуныли, и только Мале оставался весел.
— Чему вы радуетесь? — обидчиво спросил его Бертье де Совиньи. — Гороскопы гадалки Кленорман подтвердились: Наполеон уже сидит в берлоге русского медведя.
— Ну, — отшутился Мале, — он свалился в эту берлогу по недоразумению. Посмотрим, каково-то он из нее выберется, когда одноглазый медведь проснется с рычанием.
— Вы имеете в виду Кутузова? — спрашивали его… Мале не поленился принести карту России.
— Смотрите! — сказал он. — Наполеон попал в условия, в каких ему бывать еще не приходилось… нигде в Европе. Отступление Барклая
В мемуарах людей того времени мы находим одно удивительное совпадение. Именно в эти дни умнейший человек Парижа, князь Талейран де Перигор, — в частной беседе с маркизою Куаньи — сказал буквально следующее:
— Вот самый удачный момент, чтобы ЕГО низвергнуть…
В лечебнице для душевнобольных, почти одновременно с Талейраном, точно так же думал и генерал Мале.
«Конспирация» — «Кампания»
А затем всякие известия из России перестали поступать в Париж; по осенней, затянутой дождями Франции расползались мрачные слухи об ужасах русской зимы, о неизбежной гибели от русских дикарей самого императора и всей его армии…
Вечером 19 октября Мале без предупреждения вошел в комнату Лафона.
— У меня серьезный вопрос… Можете ли вы представить, что императора более не существует?
В поднятой руке Мале держал шандал со свечами.
— Разве получены новые депеши из России?
— Нет, — отчеканил Мале. — Но советую заранее проникнуться мыслью, что императора более не существует.
— Куда же он денется? — недоуменно спросил аббат.
— Наполеон уже пронзен пикою русского казака.
— Кто-нибудь во Франции знает об этом? Мале выступил из тени, задул пламя свечей.
— Пока что об этом знают только два человека: я и вы! Причем, — добавил он, — смерть императора наступит тогда, когда мы с вами определим ее дату… Готовьтесь!
Руки аббата судорожно дернулись, рванули нитку, и горошины четок вдруг весело закружились по комнате.
— Генерал… Что вы задумали, генерал?
— Восстановить лишь то, что разрушил император. — Аббат при этих словах обессиленно рухнул в кресло, но генерал Мале безжалостно закончил:
— Да, я понимаю, что республика вам не по душе, но все-таки вам предстоит примириться с нею…
Выступление было назначено на конец октября, о чем Аделаида Симоне и предупредила генералов Лагори и Гидаля в их заточении. Мале велел жене приготовить крупные боны государственного казначейства, вынуть из нафталина мундиры.
— Один мундир, — наказывал он, — с выпушкой и басонами, генеральский. Другой — адъютантский, с аксельбантами. Шпаги возьми у Роже, он тебе не откажет. Пистолеты зарядишь сама потуже, как перед боем. И раздобудь полицейский шарф. Все это привезешь на квартиру испанца Каамано…
Филадельфы уже заготовили поддельный «сенатус-консульт», в котором говорилось о гибели Наполеона 7 октября под Москвой, далее следовал декрет, гласивший: «Так как императорская власть не оправдала надежд тех, кто ждал от нее мира и счастья
французам, эта власть с ее институтами упраздняется». К власти должно было прийти временное правительство с президентом — генералом Моро, вице-президентом назначался знаменитый республиканец и ученый-математик — Лазар Карно…— Осечки не будет, — сказал Мале жене.
Осечка в заговоре возникла по вине герцога Ровиго, который посетил Ла-Форс, любезно побеседовав с узниками-генералами:
— Лагори, ваше дело закончено. Нет смысла томить вас по тюрьмам империи, и вы скоро вернетесь в Америку к своему генералу Моро. — После чего министр повернулся к Гидалю:
— Ас вами у нас сложнее. Вы предстанете перед судом военного трибунала в Марселе… Прошу вас, господа, заранее экипироваться для столь дальнего дорожного путешествия.
Гидаль и Лагори тревожно переглянулись: заговор трещал по всем швам, и они заявили почти в один голос:
— Просим повременить с нашим удалением из Парижа, ибо вы сами должны понять, что надо собрать вещи, вернуть белье из стирки… уладить кое-какие дела.
Савари разрешил им отсрочить отъезд, а надзирательница Симоне в тот же день повидалась с Мале, предупредив его, что сроки мятежа следует перенести на ближайшие дни. Мале взвесил все обстоятельства и наказал сообщнице:
— Передайте Лагори и Гидалю, что в ближайшую из ночей их сон будет мною потревожен… неожиданно!
Встретив аббата Лафона, который при виде генерала пытался шмыгнуть за угол, Мале остановил его сердитым окриком:
— Стойте! Куда вы спешите?
— Я хотел бы навестить цирюльника, — растерялся аббат. — У меня уже заросла тонзура, не мешает ее выбрить…
Генерал бесцеремонно обнажил его плешивую голову:
— О создании тонзуры, я вижу, давно озаботилась сама природа, и потому не советую тратиться на цирюльников. Вы, мой друг, от меня не отвертитесь. Укрепитесь в греховной мысли, что всевышний уже прибрал к себе вашего императора.
— Генерал, — понуро отозвался аббат, — не могли бы вы расправиться с его величеством без моего участия?
— Увы… но я спешу. И мне уже некогда подыскивать соратников более решительных. Придется брать за собой в бессмертие ту тряпку, из которой никак не выкроить знамени…
Днем 22 октября капрал Рато явился в больницу, выложив на стол генерала последние перебеленные им страницы «Хрестоматии Революции». Мале похвалил юношу:
— У вас отличный почерк. Если бы вы пошли по гражданской службе, из вас получился бы недурной канцелярист.
— Но я мечтаю быть офицером, — признался Рато.
— Вы заслуживаете этого. И скоро станете офицером.
— Я? Какое счастье… Да здравствует император!
— Не орите, — строго одернул его Мале. — Вы находитесь не в кабаке, а в приличном заведении для благородных психопатов. И здесь никому не позволяется выкрикивать глупости…
— Извините. Но я так рад, так рад… а мои сестры теперь будут приняты в обществе… Правда, что я буду офицером?
— Завтра, — ответил Мале уверенно. — А сейчас слушайте меня с крайним вниманием. Вечером, сразу после девяти часов, вы должны быть на улице Нев-Сент-Жиль у известного вам испанца Каамано, туда же приведете и студента Бутри.