Парижская любовь Кости Гуманкова
Шрифт:
– Шампанское на все столики! – сорвав телефонную трубку, крикнул Поэт-метеорист.– Гарсон! Ин циммер!
Клипы в телевизоре становились все круче и круче. Один изображал скандал в дорогом борделе. Мы сгрудились вокруг экрана и разнузданными криками приветствовали смертельно-сексапильную мулатку, которая, подпрыгивая на батуте, закамуфлированном под кровать, творила в полете стриптиз. Первой заметила стоящего в дверях элегантного официанта Алла, она улыбнулась ему, что-то сказала и стала искать глазами Поэта-метеориста, но он уже выпал из нашего праздника и спал, сжимая в руке стоптанный Пейзанкин туфель. Проследив взгляд Аллы, официант тонко улыбнулся, потом, шевельнув бровью,
– Кто-нибудь заказывал шампанское или это ошибка? – перевела Алла.
– Скажите ему, у нас возникли определенные организационные трудности!
– заплетающимся языком распорядился товарищ Буров.
– Я ему завтра подарю матрешку! – пьяно пообещал Друг Народов.– Завтра будет все!
Официант терпеливо ждал, рассматривая пятна вина и обломки галет на паласе. Возникла неловкая пауза.
– Я заказывал!
Алла посмотрела на меня с удивлением и перевела. Гарсон что-то уточнил.
– Сколько? Одну, две…– разъяснила она.
– Две! – самоотверженно потребовал я.
Алла снова перевела, и официант снова уточнил.
– Какой сорт предпочитаете?
– «Вдова Клико»! – не задумываясь, выбрал я, потому что о других сортах не имел ни малейшего представления, а про этот читал в каком-то французском детективе.
Алла перевела. Официант уважительно приподнял брови, поклонился и вышел.
– Безумству храбрых поем мы песню! – крикнул Спецкор и хлопнул меня по плечу, а я тем временем прикидывал, что, пожалуй, нашел лучшее применение моим сэкономленным 50 франкам. В конце-то концов! Тварь я дрожащая или право имею?!
Официант вернулся через несколько минут. В одной руке он держал серебряное ведерко, из которого торчали два серебряных бутылочных горлышка, похожих на любовников, купающихся в ванне; а в другой руке, между пальцами,– восемь бокалов с длинными и тонкими, как у одуванчиков, ножками-стебельками. Он расставил все это на краешке нашего засвиняченного стола, обернул бутылку белоснежной салфеткой, осторожно хлопнул пробкой и принялся плавно разливать шампанское по бокалам. Делел он это без особой бдительности, улыбаясь нам, но ни разу пена не переползла через края, а когда она с шипением опала, выяснилось, что в каждом бокале аптекарски равное количество шампанского.
– Снайпер! – изумился Гегемон Толя.– Махани с нами! А?
Но официант, наверное, по жестам поняв, о чем идет речь, только покачал головой и, поклонившись, вышел из номера.
– Ну, вот, товарищи…– трудно молвил наш руководитель.– Что хотелось бы сказать… Хороша страна Франция, но только за рубежами по-настоящему понимаешь, как дорога тебе родина…
– За родину! – подхватил Друг Народов.
– Обожди… – поморщился товарищ Буров и потерял ход мысли.– Что хотелось бы сказать…
– Так за что пьем? – пожал плечами Спецкор.
– Какая разница! – воскликнул Торгонавт.– Я всем оставлю мой телефон. Если нужны будут перчатки, кошельки, сумки – звоните, не стесняйтесь…
– Давайте за мужиков! – предложила Пипа Суринамская.– За наших защитников!
– Как сказал поэт Уитмен…– Это снова был Поэт-метеорист, запах спиртного действовал на него, как заклинания на зомби.– Чем болтать, давайте…
– Выпьем! – закричали все хором. «Вдова Клико» показалась мне кисловатой. Вторую бутылку, приговаривая: «Ну, я его, гниду, урою!», взялся открывать Гегемон Толя. Он долго возился с пробкой, и дело закончилось пенной, как из огнетушителя, струей. Каким-то чудом струя прошипела в сантиметре от Пейзанки, так и не снявшей своего нового
платья, и точнехонько ударила в Аллу.– У-у, косорукий! – ругнулась Пипа Суринамская и шлепнула сконфуженного Гегемона Толю по затылку.
– Срочно нужно присыпать солью! – посоветовал Торгонавт.
Алла со смехом вскочила – ее белая кружевная блузка прямо на глазах становилась прозрачной. И прикрыв свою проявляющуюся, как на фотобумаге, наготу (сначала проклюнулись два черешневых пятнышка), Алла выбежала из номера.
– Дианы грудь, ланиты Флоры! – крикнул ей вдогонку Поэт-метеорист.
Несколько минут все смеялись, охали, обсуждали происшествие, а Пипа Суринамская рассказала, как однажды во время гарнизонного спортивного праздника она играла в волейбол и у нее отскочила пуговица лифчика… Что тут началось! Кошмар! Начсанчасти приказал на ужин всему личному составу дать двойную порцию брома!
А товарищ Буров, уверенный, что на него никто не обращает внимания, вытер носовым платком лоб и шею, поправил галстук, и помотав головой, то ли приводя себя в чувство, то ли отгоняя сомнения, встал и двинулся к двери.
– Иди! – приказал мне шепотом Спецкор. – Я его задержу!
– Давай набьем ему морду! – предложил я, ощутив готовность к активным действиям.
– Иди, тебе сказали! Это твой последний шанс, лопух!
В коридоре с разбегу я наскочил на обвешанного коробками и свертками Диаматыча.
– Простите за опоздание! – отрапортовал он.
– Прощаю! – крикнул я на ходу.
Дверь в номер Аллы была чуть приоткрыта…
XVIII.
Проснулся я от странного звука: словно кто-то рвал бумагу. Открыл, глаза – в номере никого не было.
Спецкор отсутствовал, но на столе, посреди мусора, оставшегося от вчерашнего веселья, лежал сверток с дубленкой, купленной Аллой. Впрочем, нет, он не лежал, а покачивался и пульсировал, будто внутри сидел огромный цыпленок, старающийся выбраться наружу из огромного перетянутого шпагатом бумажного яйца. Обертка в нескольких местах уже лопнула, и с громким треском (он-то и разбудил меня) появлялись все новые надрывы. Вдруг веревки окончательно разорвались, листы бумаги опали, и дубленка, свернутая в замысловатый замшевый эмбрион, медленно начала расправляться, а потом так же медленно поползла в мою сторону, не задевая почему-то бутылок и бокалов, загромождавших стол.
«Боже, какой дурацкий сон!» – подумал я, перевернулся на другой бок и накрылся одеялом с головой: сразу стало тепло и спокойно.
Но я рано обрадовался – одеяло было содрано, и дубленка медленно навалилась на меня своим душным меховым нутром. То, что я принимал за толстые складки, оказалось тугими страшными мускулами, а мягкие, пушистые манжеты из ламы вдруг сжали мое горло с удушающей силой, словно это были тиски, на которые зачем-то надели пахнущие нафталином меховые чехлы. И я понял тогда, что вся моя глупая жизнь – прошлая, настоящая и будущая – не стоит одного-единственного свободного глотка воздуха. Манжеты немного ослабили нажим, видимо, чтобы удобнее перехватить мое горло.
– А-а…– захрипел я.
И тут из нежного меха, как из кошачьей лапы, выдвинулись и впились в мое горло острые холодные когти, я даже ощутил, как они сомкнулись там, внутри моей гортани – сомкнулись с хрустом…
«Боже, какой дурацкий сон!» – подумал я, очнувшись. В горле першило – шампанское вчера было холодное. Глаза резало от похмельного непросыпа, а в том месте, где у непьющих находится желчный пузырь, у меня сидел тупой деревянный гвоздь. Во рту была гадкая скрежещущая сухость. Но тело, тело мое переполнялось томительно-счастливой ломотой.