Парижские могикане. Том 1
Шрифт:
«Либо я допустил оплошность, сударь, либо я невиновен. Если я виноват, вы можете меня прогнать, и я не имею права требовать возмещения убытков. Но если я ни в чем не виноват, вы не должны меня прогонять, и никакие деньги не окупят страдание, которое вы мне причиняете».
Он повернулся ко мне спиной.
«Прощайте, сударь! — проговорил он. — Вы раскаетесь в том, что делаете!»
Я пошел в замок, а за моей спиной несчастный старик приговаривал: «О бедные мои дети!..»
«Ну вот, я сделал, как вы хотели», — сказал я Ореоле.
«Я? А разве я что-нибудь приказывала?» — удивилась она.
«Вы приказали прогнать садовника».
«Да разве здесь я распоряжаюсь?» —
Я пожал плечами: я не понимал, что значит этот каприз.
«А что он сказал?» — спросила она.
«Он сказал, — ответил я дрогнувшим голосом, — он сказал:» О бедные мои дети!»«
«Значит…»
«…значит, первый раз в жизни я испытываю нечто похожее на угрызения совести».
«Если вам так кажется, а вы, как известно, человек справедливый и добрый, стало быть, вы совершили дурной поступок по моему наущению».
Я сидел в кресле, обхватив голову руками. Услышав ее ответ, я вскинул голову и увидел, что она подходит ко мне, опускается на колени и нежнейшим голосом говорит на родном наречии, всегда оказывавшем на меня необычайное воздействие.
«Друг мой! Прости мне мою злобу!.. Я готова была тебя окликнуть, когда ты пошел к садовнику, но ты был уже слишком далеко».
Меня переполняла гордость.
«Нет, Ореола, — возразил я, — вы не злая!»
Она продолжала настаивать: «Если бы я знала, что вам в самом деле грустно расставаться с садовником, я никогда не попросила бы вас выгонять его».
«Значит, вы не будете возражать, если я его верну?» — обрадовался я.
«Ну, конечно, ведь я вам говорю, что не меньше вас огорчена его уходом».
«О Ореола! Как ты добра!» — вскричал я.
Я поднялся и хотел было бежать за стариком.
«Нет, — возразила она, — раз я была причиной отчаяния этого славного человека, мне и исправить эту ошибку!»
Она силой оставила меня в комнате, а сама побежала объявить папаше Венсану, что он снова в милости. Только этого ей и было надо. Разумеется, старик так потом и считал, что прогнать его хотел я, а Ореола вымолила ему прощение.
Несколько месяцев все оставалось in statu quo 27 . Лишь позднее я понял, какая чудовищная работа была проделана за это время у меня под боком.
Как все южане, я был с рождения неприхотлив в еде. Еда и питье были для меня до сорока лет лишь потребностью, а не наслаждением. Но мало-помалу я стал уставать от чрезмерных любовных утех, однако не мог отказывать Ореоле и, подстрекаемый ею, стал искать возбуждения в вине. Как дикие звери, которых показывают в цирке и которых дрессировщики лишают сил особыми тайными, только им известными способами, так и Ореола, желая окончательно меня приручить, прибегла к самым что ни на есть вредным средствам — дурманящим напиткам. Абсент и вишневая водка, эти страшные яды, принимаемые в определенных дозах, стали моими любимыми напитками. Теперь по утрам мой бессмысленный, блуждающий взор выдавал меня с головой: сразу становилось ясно, в какой постыдной оргии я провел часть ночи. По утрам я лишь смутно помнил события ночи; мне казалось, что чувственность принимала какие-то болезненные формы. Потом мне чудилось, что в пьяной полудреме я слышал голос, нашептывавший мне о тайных и чудовищных желаниях! Особенно ясно я помнил, что Ореола постоянно жаловалась на гувернантку детей, как прежде она была недовольна садовником. Утром я с трудом припоминал, что в минуты, когда я совершенно терял волю, я обещал уволить несчастную женщину; но, когда я просыпался, ночное обещание развеивалось как дым вместе с винным парами.
27
В
том же положении (лат.)Однажды утром Ореола обратилась ко мне с необычным вопросом:
«Вы давно обещаете мне прогнать Гертруду, но она до сих пор здесь. Что вас так привлекает в этой женщине?»
У меня голова шла кругом. Я смутно припоминал свое обещание. У меня не было никаких причин увольнять Гертруду, женщину безобидную; она была кормилицей моей невестки, обожала ее детей, да и они ее обожали. На сей раз я наотрез отказал Ореоле. Мне было стыдно отнимать у несчастных сирот нежную, заботливую няньку, в которой они так нуждались; я сам совсем ими не занимался, оставив их на попечении этой славной женщины.
Как раньше в случае с садовником, она стала донимать меня бесконечными и невыносимыми просьбами прогнать гувернантку. Каждую ночь я, подпадая под роковое влияние поработившего меня демона, обещал завтра же уволить Гертруду, а утром отказывался от обещания.
Ореола опять заперлась в своей комнате, как четыре месяца назад, когда произошел тот случай с садовником. Но я выдержал испытание. Признаюсь, что я еще не пропил весь свой стыд: я боялся и упреков господина Сарранти, и детских слез. На этот раз первой уступила Ореола. Она раскаялась в своем новом капризе и пришла просить у меня прощения. Можете себе представить, с какой радостью я ее простил.
Раскаяние Ореолы совпало с двумя обстоятельствами, которые показались мне тогда незначительными; но потом я убедился, что они сыграли роковую роль. Накануне Жан отпросился на два дня: ему нужно было отправиться в Жуаньи, чтобы уладить там дело о небольшом наследстве. А утром господин Сарранти нас предупредил, что ему совершенно необходимо уехать на два-три дня в Париж. Итак, в замке остались только дети, Гертруда, я и Ореола. Я сказал об этом Ореоле.
«Разве я не ваша служанка как в постели, так и за столом?» — отозвалась она.
При это она так на меня взглянула, что от предвкушаемых наслаждений у меня закружилась голова.
Наступил вечер. Ужин был подан, как обычно, в комнату Ореолы. Около десяти часов мы заперлись… Она соблазняла меня, как настоящая вакханка: мне чудилось, что вместо вина я пью огонь, зажженный ее пламенным взором. Около одиннадцати часов мне послышалось, что кто-то стонет.
«Что такое?! — спросил я Ореолу.
« Не знаю… Ступайте поглядите!»
Я попытался подняться со стула, ступил три шага и упал в кресло.
« Ладно, допивайте вино, а я пока схожу посмотрю «.
Бывали такие минуты, когда я безропотно подчинялся Ореоле. Я осушил стакан до последней капли. Она встала и вышла.
Не знаю, сколько времени она отсутствовала: в пьяной дремоте я не слышал, что происходит вокруг, и проснулся оттого, что кто-то поднес к моим губам стакан. Я открыл глаза и узнал Ореолу.
« Ну что?» — спросил я, смутно припоминая, что кто-то стонал.
« Гертруда занемогла «, — ответила она.
« Гертруда… больна?!» — переспросил я.
« Да, — подтвердила Ореола. — Она жалуется на спазмы в желудке и не хочет ничего принимать из моих рук. Вам бы следовало спуститься вниз и дать ей чего-нибудь выпить, ну хоть воды с сахаром «.
« Проводи меня «, — приказал я Ореоле.
Помню, как я спустился по лестнице, Ореола провела меня в переднюю, подала сахар, чтобы я всыпал его в стакан с водой, и, подтолкнув к двери в комнату больной, напутствовала такими словами:
« Отнесите ей это и постарайтесь держаться прямо, чтобы она не заметила, как вы пьяны «.