Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски

Я ушел от обсуждения этого дела именно потому, что намек был абсолютно прозрачен. Слепко работал в семидесятые годы в нашей резидентуре в Сингапуре, купался в работе, не скрывая, стремил ся сделать карьеру, но не особенно преуспевал в этом. Все шло у него ни шатко ни валко, пока однажды по пьяному делу он не въехал на служебной машине в фонарный столб. Оглядев разбитый автомобиль и обдумав возможные последствия своего проступка, Слепко выбрал кардинальное решение проблемы и на такси отправился в американское посольство. Там дежурному сотруднику он сообщил о намерении предложить свои услуги звездно-полосатому флагу.

Американцы не сразу поверили Слепко, а поверив, отправили в Штаты. Там он выложил все, что знал о «конторе» в целом, о нашей резидентуре в Сингапуре в частности, а заодно — о работе военной разведки. Затем его судьба сложилась, как в заурядном кино. Получив некоторую сумму, Слепко был устроен новыми хозяевами в торговую фирму. Но очень скоро начал пить и через несколько лет потерял работу, дом и все нажитое. В конце семидесятых Слепко в отчаянии решил принести покаянную голову в родные пределы и обратился в посольство, на этот раз в советское. Он вновь обрел Родину, но на тринадцать лет загремел в лагеря. В начале девяностых он вышел на свободу и стал звонить своим бывшим сослуживцам, которые по мере возможности уклонялись от беседы с ним. Наименее сдержанные успевали в деталях обрисовать свои пожелания Слепко до того, какой бросал трубку.

На втором плане этой истории остались многочисленные коллеги Слепко, работавшие с ним в Сингапуре. Сдав их американцам, Слепко навеки загубил им карьеру. В числе пострадавших был и Сибилев, переведенный на работу в кадры, который с тех пор упоминал имя Слепко только с многочисленными и изощренными дополнениями и определениями. Попасть в глазах Сибилева в один ряд с предателем Слепко означало конец всем надеждам на спасение от безжалостного преследования. Слабонервный человек в такой ситуации либо топится, либо бежит, куда глаза глядят.

Вся эта история и краткие выводы из нее пролетели у меня в голове, пока я разговаривал с Панченко. Неясно было только одно — зачем Игорь дружески напомнил мне эту историю. Может, он надеялся на то, что я под воздействием его слов с криком брошусь в канал или скроюсь в неизвестном направлении?

* * *

Сегодня вместо занятий нас везут в Министерство внутренних дел для продления регистрации. До Министерства — огромного серого здания кубической формы — мы добираемся в течение сорока минут на автобусе.

Оторвав на входе от длинной зеленой ленты талончики с номерами, мы садимся в коридоре на диванчики, отделенные друг от друга перегородками. Талоны на всю делегацию отрывал я, сам и раздавал. Инициатива, как всегда, оказалась наказуемой: в итоге у меня был последний номер. По коридору с шумом носятся цветные детишки, родители которых, как и мы, только более нервно, ждут продления вида на жительство. Разница в том, что для нас эта процедура всего лишь неинтересная формальность, а для их родителей! — вопрос будущего.

В ожидании своей очереди неугомонный Билл начинает моделировать свою беседу с сотрудником Министерства внутренних дел. В свойственной ему философско-меланхолической манере он неторопливо рассуждает:

— Я вот думаю, что будет, если войти и, поздоровавшись, показать чиновнику язык. Он скорее всего ничего не сделает.

Лзат заливается смехом. Потом вдруг становится серьезным и возражает:

— Ну да, не сделает! Он просто не продлит регистрацию, и тебя вышлют отсюда.

После недавней истории с петицией Лзат боится конфликтов с властями вообще и осторожничает по поводу и без повода. Билл наставительно поясняет:

— Ошибаешься. Затем я буду с ним разговаривать вполне нормально, и это заставит его сомневаться в своем рассудке. Он решит, что ему показалось, и неосмелится отказать мне в продлении. Потом, что он скажет начальству — что я дразнился и показывал язык? Ему просто никто не поверит.

Парадоксально, но Билл прав. Человек дал скопе всегдаскло-нен доверять своему рассудку. Тем более это верно в ситуациях, которые наступают неожиданно и кажутся абсурдными. Так что, вполне вероятно, подобный трюк мог бы и сойти с рук нашему приятелю, реши он испытать судьбу.

Наконец бегущая электронная строка высвечивает номер моего талона, и я иду к двери, над которой горит зеленый огонек. Открыв её, оказываюсь в небольшой кабинке. Одна ее стена забрана стеклом с небольшим окошком, за которым сидит молодой сотрудник министерства в голубой рубашке с синим галстуком. За его спиной — огромный зал с компьютерами, по которому деловито снуют люди.

Посмотрев на протянутый паспорт, офицер нажимает на какую-то кнопку на пульте и начинает задавать вопросы о цели и предполагаемых сроках пребывания в Голландии. Беседа вполне формальна, так как все эти сведения и без того указаны на листке, который я подал вместе с паспортом. Офицер бубнит вопросы, я бормочу ответы, и разговор плавно катится к завершению.

За спиной офицера останавливается скучного вида мужчина средних лет с бесцветным незапоминающимся лицом, одетый в серый костюм, и через его плечо рассматривает мой паспорт. Затем с отсутствующим видом проглядывает заполненную мной форму. Все это время он продолжает прислушиваться к нашему разговору.

Пролистав паспорт, блеклый перебивает офицера:

— К сожалению, мы не можем продлить вам регистрацию.

Гром среди ясного неба — довольно избитое, но оттого не менее точное определение для моих впечатлений от этих слов. Первая реакция — спросить этого типа, кто он такой. Поскорее всего, право для подобных заявлений у него есть, а глупыми вопросами делу не поможешь. Все мои документы в руках у офицера, и я мучительно пытаюсь вспомнить, когда истекает срок моей регистрации. Безликий между тем продолжает:

— В принципе в подобных случаях мы не обязаны давать никаких объяснений. Но в виде исключения могу сказать, что за время пребывания в Голландии вы уже несколько раз попадали в поле зрения полиции в связи с различными инцидентами. Никаких претензий, тем более обвинений мы вам предъявить не можем. Но считаем, что и для вас и для нас будет спокойней, если вы вернетесь к себе на родину. Когда у вас истекает срок регистрации? Шестнадцатого июня? У вас еще есть даже больше двух недель. Надеюсь, этого хватит для того, чтобы завершить свои дела в Голландии. Всего доброго.

Завершив речь, чиновник продолжает неспешную прогулку по залу, исчезая из моего поля зрения. Офицер безразлично складывает бумаги, просовывает мне в окошко и нажимает кнопку, вызывая следующего посетителя. Вопрос решен, я его больше не интересую.

В коридоре дожидаются Билл с Азатом — остальная группа давно уехала.

— Тебя держали дольше всех. Что-нибудь не так?

Замороженным голосом отвечаю:

— Все отлично. Просили не торопиться с отъездом, сказали, что мое присутствие делает честь Голландии. А что задержал и, так это и понятно. С интересным человеком каждому хочется поболтать подольше.