Парни

— Карпа Переходникова дитятко, — кто-то ответил на это. — Тот, бывало, вязы молодые выворачивал под пьяную руку…

И после того завертелось около Ивана все кругом, и он помнит только одну эту беспрестанную карусель — туда, сюда и обратно. Люди, как пьяные, ухая, и вскрикивая, и подгоняя друг друга, закружились на берегу вольной реки, гася свои голоса в грохоте сваливаемого бута.

Ветер, идущий с низу Оки, рвал ситцевые платья девушек, вырисовывал их тела, и молодые грузчики шли по сходням со встрепанными волосами, подолы их рубах заворачивались выше пояса. Царило безмолвие.

Когда вырывался из рук камень и бухался в воду и брызги ударяли в лица, только тогда раздавался окрик:

— Кто там это? Косорукие!

Иван на минуту приостанавливался и стряхивал пот с лица. Но вдруг спохватывался, не желая быть замененным в простое, срывался с места и бежал на баржу.

Пришло время, и Гришка сказал:

— Стоп, порточная и беспорточная команда! Кто хочет, раскуривай.

Стало враз тихо. Свесив ноги с баржи, люди стали дышать глубоко, шумно. Только тут Иван увидел, как пот сползал с груди к коленам струйками и попадал в лапти. Все закурили. А ему нечего было делать, и он сказал белобрысому:

— Ай, как шло дело! Точно на сенокосе.

— Хлеще, — ответил тот. — Сенокос ваш жадностью подперт, а тут не из шкурных, брат, затей.

После того ели хлеб с воблой и опять грузили, и только к вечеру, усталый и довольный, пришел Иван, улыбаясь навстречу жене:

— Сколько тыщей пудов мы на берег повыкидали! — сказал он. — Коли считать, так цифер не хватит.

Гремя чашками на столе, жена спросила хмуро:

— А сколько выработал?

Ивана застала врасплох она этим дознанием. Он забыл про то вовсе.

— Работали не из шкурных затей, — ответил он робко.

Жена усмехнулась, шумно всплеснула руками:

— Ну муженька бог даровал! Так ты, видно, за так рубахи-то рвал. Уж не к ударникам ли ты приписался?

Он молчал, не подхода к столу. Желая показать, как он устал, прилег на кутник, хотя есть хотел нестерпимо.

— Я гляжу — сияет мой богоданный, как солнышко. Ну, думаю, денег воз везет. А это он от дурости, — сокрушалась жена. — Давай смекай, сколь выработал, иначе и чаю не дам.

— У кого узнать-то мне? — ответил он. — Все разошлись уж.

— Это твое дело, — сказала жена.

Счастливое чувство, с которым пришел Иван с баржи, разом сменилось тоскливой и нудной горечью. Он пошел на место выгрузки; там никого, кроме водолива, не оказалось. Домой возвратиться с этим он опасался. А ноги ныли. По телу прошла дрожь, и сразу стало холодно, к тому же сосало под ложечкой.

Солнце закатывалось. Река стояла смирно, не шелохнувшись, как зеркало. Стихла дневная суета. Он побрел тропкой, ведущей в березняк, за Монастырку. Лес был сильно тронут увяданьем. Местами оплешивел, местами вовсе омертвел. На окраинах его лежали сотни лесных трупов. Но любимую рощицу Ивана еще не сняли с земли. А дело клонилось к этому, — всякий заметил бы это по размежевке.

Поврежденной машинами дорожкой он вышел к долу. Кусты нетронутого ветельника ширились пока безбоязненно. Они были голые. Только рябина в стороне рдела, наперекор всем, вызывающе-дерзко. Кровяные ее гроздья клонились долу. Солнышко проходило сквозь них, обливало золотом заката и терялось в кустах. Полушалком оранжевым листья устлали землю. Они шуршали под ногами. Стояло безветрие. Иван подгреб листья под себя, сел и стал глядеть на дол — туда, где распростерлась нетронутая целина полян и подле них жнивье. Лес утешал его. Шли чередом воспоминанья.

В этот дол хаживали девки за столбунцами. Иван помнит, как накрывал он девок полушубком и бесстыдно их тормошил или поднимал широкие их подолы на голову и завязывал. Девки не убегали в лес, а развязывались на виду у парней. Все было преисполнено густых радостей, установленных отцами. Ивана даже приподняло от наплыва чувств, и промелькнуло в мыслях: «Господи Иисусе, а может быть?..»

Он слышал, были времена, когда поощряли выход на отшибиху, и как раз все эти места давались: и вода, и луга тут, и лес, и земля неплохая; но никто тогда не выехал из Монастырки, — охота ли жить сурком? И вот пришла мысль — не похлопотать ли? Он раздерет целину руками и с одним топором обстроится.

Так думал он, перемогаясь в решениях. Вдруг тишину вспугнул хруст, идущий из глуби леса. Иван обернулся и увидал: ползет дьяволом машина понизу, лапы большие кроют тропу, давят хворост на пути. Волочит она за собой пять дерев, двум парам коней не управиться. Иван вскочил и сразу приметил, что везут дерева из тех мест, какие он облюбовал. И тут только бросилось в глаза: узкие просеки уходят через трону в разные места, — земля поделена. Он бросился к дому.

В Монастырке гудели люди, девки вскрикивали за гумнами на гулянках с рабочей молодежью, гармошка звала к плясу и уж засветились огни.

Навстречу шла компания с тальянкой, две девки, обнявши пария с боков, рьяно махали платочками и целовали воздух под припевы. Раскрасневшийся чужак сиплым голосом тянул городскую песню: «Маруся отравилась…»

Иван не своротил, попер напрямки, сталкивая с дороги грудью всех. Сзади в затылок ему ухнули. Откуда что взялось в Иване!

Разбрасывая около себя гульливый народ, как чушки в игре, путаясь в девичьих подолах, Иван молотил руками в воздухе, крича:

— Лес сгубили, поля застроили, девок наших губите. Везде ваше угодье стало. Братцы, ребятки, в раззор нас пустили люди заезжие.

Вдруг чужак закричал:

— Товарищи, слушайте, он контру разводит! Цапай его, веди в милицию.

Он подбежал к Ивану, схватил его за рукав. Иван вырвался. Не помня, каким его духом примчало, Иван сидел, зарывшись в омет соломы, и боялся выходить. Только отсидевшись и придя в себя, он решил пойти домой.

У соседского крыльца сидел на скамеечке Михеич, подвыпивший, рядом со вдовами и любезничал. Иван обрадовался случаю и сказал, поздоровавшись:

— А я, Михеич, в ударниках был сегодня. Помнишь ли ты меня?

— Как не помнить, добрый молодец, советской власти опорыш.

— Весь день утруждались, а вот не пойму, какая цена этому труду?

— Эх, милый, — ответил Михеич, — что дадут, то и твое.

— А что дадут?

— Фигу с маслом.

— Как же это?

— Милый, в такой сорт людей идут те, кому карьеру сделать надо. Вот они и стараются по бесплатности, кусок у рабочих людей отнимают. Нет, денег тут не жди.

Иван явился домой, успокоенный разъяснениями, и молча и тихо лёг подле жены на хвощовую чаканку, опасаясь, что она спросит его.