Пароль не нужен

– Слишком резва. Молодость я ценю в женщинах, в лошадях мне ближе опытность.

– Ах вы, повеса, – улыбнулся Фривейский, не отрываясь от бинокля. – Но какие стати, послушайте! Нет, нет, я играю Изидру.

– Пари?

– Зря вы… Имейте в виду – выиграю.

– Может быть. И тем не менее. Я сегодня буду три раза играть на пари и четыре раза на тотализаторе.

– Отчего такая странная цифра?

– В сумме получается семь, а семерка похожа на лебедя.

– Исаев, вы пишете стихи?

– Не вгоняйте меня в краску.

– Сколько ставите против меня?

– Десять долларов.

– Не сходите с ума. Пять – от силы. Мне жаль вас. На кого вы?

– Я сыграю на Савредону.

– Господа, – обратился Фривейский к двум генералам из генштаба, сидевшим рядом, – прошу вас быть свидетелями того, как я отговаривал Исаева от пари.

Фривейский отошел к окошкам тотализатора и поставил деньги на свою лошадь. Исаев видел, как крепко были зажаты билеты в маленькой и потной руке секретаря правительства. Не жарко, а у него все одно испаринка на висках проступила. Это значит – волнуется Фривейский. А как же ему не волноваться? Он не купец, у него доходы только от кабинетной работы.

Прозвучал колокол. Кони приняли старт. Ипподром сначала исподволь, сдержанно, а потом все ровней и ровней начал шуметь – поддерживали фаворитов: каждый своего. Лица некоторых зрителей застыли, другие враз употели до серебряной испарины на лбу, третьи орут что есть мочи. Исаев аж на стул вскочил, вопит, руками над головой машет; Фривейский, наоборот, вдавился в свое кресло, сжался комочком.

Казалось, что лошади еле-еле бегут – так обманчиво видится с трибуны все происходящее на гаревой дорожке. И то, что жокеи стегают по крупам взмокших лошадей, и то, что коляски их раскачивает из стороны в сторону, словно челноки на волне – так стремительна скорость, набранная, за три первые четверти круга, и то, что они гортанно кричат на лошадей злыми голосами, – все это кажется декоративным, как и средневековые наряды наездников.

Первой пришла Изидра. Фривейский вытер лицо тугим платком голландского полотна.

– Ну-с, – сказал он тонким голосом, – денежки просим на ладошку!

– Алчны вы.

– Ух, алчен! – хохотнул Фривейский. – Господа, извольте засвидетельствовать от сплетен – я предупреждал Исаева и отговаривал от пари.

Генералы завистливо смотрели на Фривейского, который всеми силами старался скрыть радость. Но она прет из него: деньги, выигранные на бегах, – особые деньги, они будто сухое шампанское – легки, игристы, хмельны.

– Послушайте, Макс, – впервые за все время знакомства назвал его Фривейский по имени, – а вы, оказывается, игрок?!

– Вы близки к истине, – усмешливо ответил Исаев.

– Ну, продолжим наши игры?

– Я ставлю на Реганду-вторую.

– Это кляча. Снова проиграете.

– Пари! – предложил Исаев.

В это время к Фривейскому подбежал толстенький мальчик в гольфах – пальцы потные с обгрызенными розовыми ногтями в дешевых перстнях. Мальчик трется возле конюшен, продает фаворита. Аполлинэр говорил, что мальчик порой уносит по тысяче и больше. Наклонившись к Фривейскому, мальчик что-то быстро прошептал тому на ухо.

– Да? – переспросил Фривейский. – Точно?

Мальчик шепнул что-то еще, быстрое, и убежал к кассам тотализатора. Фривейский, побледнев, достал из кармана толстую пачку ассигнаций и заторопился следом.

– Фаворита получил, – услыхал Исаев презрительный шепот генералов у себя за спиной.

Фривейский вернулся быстро и сел на краешек стула.

– Так как же быть с пари? – спросил Исаев. – Или бойтесь?

– Мне неловко обыгрывать вас. Но вообще стоит проучить за дерзость: в другой раз не будете своевольничать; на ипподроме меня следует слушаться. Тысячу долларов в пари берете? И ни центом меньше.

Генералы почтительно рассмеялись. Исаев молчал.

– То-то… Испугались, Макс?

– Отчего! Нет. Пари принято, Алекс.

Исаев поднялся и, чувствуя спиной, как трое смотрят на него, пошел к тотализатору и поставил на Реганду.

– Она ж ни разу не приходила, – сказала тихонько кассирша, – да и жокей был в запое. Смотрите, молодой человек, может, не стоит…

Она два раза видела, эта кассирша, как мальчики, проиграв деньги, занятые у маньчжурских гангстеров, дававших в рост, стрелялись здесь, прямо на трибунах. Люди продолжали ставить на лошадей, они даже не замечали самоубийц… А те, у кого уже было все решено, лежали в пыли и оловянно смотрели на подметки тех, кто вытягивался и дрожал на мысочках, замерев в последнее мгновение перед финишем.

На первой четверти, всего через восемь секунд после старта, Реганда, выступавшая под управлением жокея Аполлинэра, сбоила. Лошадь повело в сторону, она стала на дыбы, и жокей с трудом удержался в коляске.

«Ничего, – подумал Исаев. – Ничего. Проиграв тысячу, я приобрету, Фривейского. Где только тысячу достать? У меня-то двести… Мальчик, который шепнул Фривейскому имя фаворита, конечно, ничего про сон Аполлинэра не знает, да и я сам не до конца понял: был ли это действительно сон или жокей давал мне понять, на кого ставить. Ничего, проиграть Фривейскому сейчас – это значит выиграть его чуть позже. Он труслив, потому что за ним нечисто, и он все время в страхе. Выиграв у меня такие большие деньги, он будет чувствовать себя обязанным мне, он станет побаиваться меня, он поймет, что я озлобился, он станет умасливать меня. Люди с проколом в биографии стараются всех своих врагов сделать друзьями. Поэтому-то они и погибают в конце концов… Что и говорить, выигрыш Аполлинэра мне был бы сейчас более кстати, тогда б я очень быстро все решил с Фривейским… Что ж… Терпение… Посмотрим, как будет дальше… Во всяком случае, я играю беспроигрышную партию: придет ли первым фаворит или моя Реганда – он уже в контакте со мной, он уже мой „приятель“. В крайнем случае с проигрышем выручит Чен…»

* * *

– Ну же! – кричал Аполлинэр и хлестал лошадь по крупу. – Ну! Ну!

Остальные лошади ушли вперед, раскачиваются перед глазами спокойно, медленно. И в этом размеренном раскачивании – обреченность, которая обычно сопутствует поражению в заезде. Надо это спокойствие и размеренность поломать. Он знает, надо дать волю инстинктам, сейчас надо смотреть на мир, и на гаревую дорожку, и на круп лошади, и на тех, кто впереди, красными глазами. И дышать надо с хрипом и присвистом – как зверь на бегу.

И вот метр за метром, секунда за секундой начинает совершаться невозможное. Аполлинэр нагоняет остальных лошадей, которые пока идут кучей без фаворита. Аполлинэр обходит всех по крайней дорожке, приближается к финишу первым.

Рев на ипподроме сменился тишиной. Только слышно об землю копыта: цок-цок, цок-цок…

Дзеньк! – колокол бьет у финиша.

Рев на ипподроме возник сразу, словно все раньше замолкли на одно мгновенье, задержав в себе крик по сигналу невидимой дирижерской палочки.

– У-а-а! А-а-ау! – ревел ипподром, и у всех на лицах было изумление и даже какая-то радость. Люди были свидетелями чуда. Такого не бывало ни разу, чтобы сбоившая лошадь, никогда не считавшаяся фаворитом, могла обойти всех по самому краю и снять громадный выигрыш. Слава богу, что никто не ставил на нее, а то сразу миллионером стал бы такой человек. Это разве и успокаивает людей: проиграл – зато и все остальные тоже проиграли. Нет более ненавидимого человека на ипподроме, как счастливчик, снявший крупный куш. Даже подлипалы, которые моментально окружают его, даже они, угодливо глядя ему в лицо, ожидая кутежа, будут ненавидеть его, не говоря уже о тех, кто горд и горе привык ни с кем не делить.