Пароль не нужен

– Вы, когда читали этот документ, очень нервничали. По-видимому, ждали, что я прикажу вас немедленно расстрелять, не так ли?

– Всяко может статься.

– А вы бы разве могли убить парламентера?

– Нет.

– А зачем так плохо думали обо мне?

– Я об вас не плохо думал, – улыбнулся парламентер, – я об вас с перспективой думал.

– Ну, что ж, – сказал Молчанов. – Мило. Я скажу моим людям, что командиры у красных отнюдь не вандалы и не изуверы, а вполне приятные молодые люди.

– Это вы к тому, чтоб я нашим сказал хорошо про вас, господин генерал?

– Война не торговля, принцип баш на баш тут не годится, – сухо заметил Молчанов.

– Я врать не буду. Я честно все скажу.

– О, это великая жертва – сказать честно про белого пса, наемника японского капитала, губителя русского народа, на костлявых руках которого кровь тысяч замученных женщин и детей. Надеюсь, вы заметили сходство между портретом, написанным у вас, и мной, так сказать, оригиналом?

– Художники – народ особый, – вон есть и такие, которые пишут про нас – «кровавые красные псы, опьянев от русской крови, истоптали матушку-Россию, осквернили могилы отцов и продали нашу страдалицу-родину еврейскому интернационалу».

– А что, разве это неправда? – не сдержавшись, воскликнул Молчанов.

– Да не совсем вроде бы я похож на портрет, написанный вами.

– Не я написал этот портрет, а история!

– В таком случае она его и закрасит, история-то…

Молчанов отошел к двери, распахнул ее и сказал:

– Полковник Кремнев! Отвезете парламентера к красным позициям на броне. О погоде говорите сколько угодно, про политику воздерживайтесь,

– До свидания, господин генерал, – сказал парламентер Уткин.

– Прощайте.

Когда парламентер вышел из кабинета и, сев в броневик, укатил, Молчанов взял послание Блюхера, внимательно прочитал его еще раз, походил по мягкому ковру, заложил руки за спину, а потом сунул два листка в камин и долго смотрел, как бумага скручивалась в черный жгут, корчась на красных угольях.

ПЕРЕДОВЫЕ КРАСНЫХ ВОЙСК

На КП адъютант подает стакан спирту только что вернувшемуся парламентеру Уткину.

Уткин выпивает залпом, нюхает рукав, стоит мгновение с раскрытым ртом, грызет сухарь, протянутый ему Блюхером, и только после этого с шумом выдыхает из себя ядреный медицинский запах и блаженно улыбается.

– Что он сказал? – спрашивает Блюхер.

Гржимальский стоит белый, натянутый как струна.

– А ничего толком не сказал, товарищ главком.

– Про срок его предупредил?

– В самом начале сказал: срок три часа.

– Сколько прошло? – спрашивает Блюхер Гржимальского.

– Три.

– Все, – говорит Блюхер. – Была бы честь предложена. Хватит. Где Постышев?

– У прямого провода, с Дальбюро говорит,

– Пожалуйста, пригласите его сюда.

– Есть.

– Командарм Серышев?

– Я.

– Товарищ Покус!

– Здесь.

– Яков Захарович, тебя назначаю командующим всеми войсками, которые начнут атаку Волочаевской сопки.

– Есть.

– Конев?

– Здесь.

– Хорошо. Петров-Тетерин?

– Я.

– Хорошо.

Входит Постышев.

– Начинаем, – говорит ему Блюхер.

– Отказал Молчанов?

– Да.

– Позвольте пойти на передовую? – спрашивает Гржимальский.

– Нет. Вы мне понадобитесь здесь.

Постышев одевается и идет следом за Покусом.

– Куда? – спрашивает Блюхер.

– В окопы.

– Я буду позже. Сигнал для начала, как обусловлено.

– Понятно. Счастливо, Василий Константинович.

– Счастливо, Павел Петрович.

Постышев и Покус уходят.

– Как с танками? – спрашивает Блюхер.

– Остался один, который может работать.

– Его бросить на поле сразу после начала наступления.

– Так у него ж пулемет заклинило.

– Ничего. Пусть прет без пулемета.

Входит адъютант.

– Товарищ главком, вас ждет главный редактор «Читинской правды» уже два часа, у него Чита на проводе, надо передовицу в номер.

– Извините, – говорит Блюхер командирам и выходит в соседнюю комнату.

Навстречу ему бросается маленький экзальтированный человечек в пенсне с нервическим румянцем.

– Главком! Я все понимаю! Мне нужно всего несколько слов.

– Несколько – могу. А что это вы суетитесь? Вы поспокойнее. Присаживайтесь, ручку в чернила обмакните и пишите: «Дальний Восток был, есть и будет русским Дальним Востоком».

Главный редактор пишет, брызгая чернилами.

– Еще вопрос.

– Пожалуйста.

– Я видел повсюду в войсках поразительный порядок. Я увидел армию, которой не было до вашего приезда на Дальний Восток. Сколько, верно, вам пришлось пострелять народа, чтобы добиться этого?

– Ни один боец не был расстрелян.

– Как?

– Так.

– Как же вам удалось навести порядок среди этого развала и разброда?

– У нашей партии есть целый ряд способов навести порядок и без репрессий. Вы сами-то кто по партийной принадлежности?

– Большевик.

– И давно?

– Порядочно.

– Странно. Вы когда-нибудь видели, как расстреливают людей?

– Нет.

– А по долгу службы вам никогда не приходилось подписывать ордер на расстрел человека?

– Нет.

– Тогда понятно. Еще вопросы есть?

– Есть.

– Сколько?

– Двенадцать.

– Прибавьте для счастливого числа еще один и задайте их мне после окончания сражения.

Блюхер возвращается в комнату к командирам, оглядывает их всех и медленно говорит:

– Я прошу вас сверить часы.

ОКОПЫ

Постышев лежит в снегу, рядом с бойцами, на сорокаградусном морозе. Ревет пронзительный ветер – низкий, змеящийся по снегу, задувающий за воротники и под шапки.

– Спать ему не давайте, – говорит Павел Петрович старику, лежащему подле него, и показывает глазами на молодого бойца. – Во-он, под елочкой, пристроился, сейчас заснет, лицо у него больно тихое.

– Не слушается он меня.

– Может, больной?

– Вроде бы здоровый, жару в нем нет.

Постышев подползает к парню и тормошит его.