Паровоз из Гонконга

Всякий раз, оставаясь с отцом наедине, Андрей испытывал чувство скованности и неловкости. Отец был так недостижимо умен и так беспросветно занят, что с ним не о чем было говорить, любые вопросы заранее казались натужными и глупыми. И отец тоже тяготился молчанием, но сделать ничего не мог. Очень редко им удавалось по-человечески разговориться. Последний раз это было в позапрошлом году, августе, на Миловидовском озере. Как-то так случилось, что отец, не очень любивший загородные вылазки, согласился поехать с Андреем на пляжи, куда с утра потянулся весь город, и они нашли в камыша плоскодонку с одним веслом и поплыли по ярко-синей воде. Гулкий стук мелких волн о сухие борта, теплая светло-серая, вся в веселых трещинках древесина, молодой, беззаботный отец в рубахе с расстегнутым как сейчас, воротом… На голове у него был полотняный белый картуз в таких щеголяли герои довоенных кинокомедий. Заплыли далеко, к бывшим кожевенным заводам, собирали зеленую тину, сушили ее, складывая на бортах, и совершенно серьезно обсуждали, какое применение этому волокну можно найти в народном хозяйстве… Со встречных лодок спрашивали, что за заготовки делает Иван Петрович, а он отвечал: "Морскую корову собираемся завести". Сочетание солнечного тепла и озерной прохлады вызывало особый, пронзительно-тонкий озноб, небо шумным казалось от множества быстро плывущих крупных августовских облаков, и было во всем этом что-то еще, простое и печальное, от чего даже сейчас сладко болела душа. Словно сговорившись, ни сын, ни отец никогда не вспоминали вслух про этот незабываемый день "А здорово мы тогда, помнишь?.." — даже мысль о том, что можно это произнести, вызывала у мальчика отвращение.

— Да, вот так, брат, — сказал отец, перехватив его беспокойный взгляд — Ехали, ехали — и приехали…

Он как будто боялся разговаривать с сыном, как будто бы ждал, что с него будет спрошено, и даже голос подал первым, вопреки обыкновению, чтобы упредить вопрос: "Папа, так как же это все у нас получилось?" Нет, Андрей не собирался об этом спрашивать: пусть останется надежда, что отец и сам толком не знает — и не хочет знать.

— Как-то странно все, — глядя в сторону, проговорил Андрей. — Непонятно, зачем нас прислали…

— Та, испорченный телефон, — ответил отец и тихонько засмеялся. Москва уверена, что мы тут нужны, потому что такая информация идет от советника. Советник считает, что на кампусе кипит работа, потому что в этом его заверяет Звягин. А Звягин ждет и надеется, что все образуется… обще ко славе государевой и ко блаженству народному.

— А зарплату тебе кто будет платить?

— Наша сторона. Мы же здесь в порядке помощи.

— Ну, и что ты собираешься делать? — спросил, помолчав, Андрей. — Есть у тебя какой-нибудь выход?

Вопрос прозвучал как-то очень сурово, и, почувствовав это, Андреи смутился. Но отец ответил серьезно и просто:

— Есть, сынок. Даже целых три.

— Целых три? — переспросил Андрей.

— Именно. Первый выход — сидеть тише мыши и делать вид: что занят я выше головы. Но этого я, к сожалению, не умею.

— Не умеешь?

— Не умею. — Отец снова засмеялся и покачал головой. — Вот я и думаю: не будет нам тут добра. Не поворотить ли нам оглобли, пока не поздно? Пойти к советнику и сказать: так и так…

— Да ты что? — испугался Андрей. — Это ж позор!

— То-то и оно, — сказал отец, подумав. — То-то и оно, что позор. Значит, остается третий выход: выбивать нагрузку и честно пахать. Ничего другого я не могу.

— А выбить… сможешь? — осторожно спросил Андрей.

— Я постараюсь.

Он хорошо это сказал, без хвастовства ("Да уж я уж постараюсь, конечно!") и без всяких там обиняков ("Постараюсь, но… сам понимаешь, сынок…"). Нет, отец даже мысли не допускал, что он недостоин. "Господи, может быть, я вообще напрасно мучаюсь?.. Хорошо бы так". У Андрея отлегло от души, он умолк и, стараясь не смотреть на отца (чтобы он, чего доброго, не прочитал в его взгляде благодарности и любви), стал рассматривать площадь.

Внимание его привлек потрепанный тускло-зеленый пикап, стоявший у тротуарной бровки в тени, неподалеку от павильона. Кузовок пикапа был затянут брезентом, на капоте блестели крупные никелированные буквы «Субару». О такой автомобильной марке Андрей никогда и не слышал. За рулем сидела немолодая европейка с седоватыми коротко подстриженными волосами. На ней было что-то ярко-розовое с широкими рукавами, половину лица закрывали такие же, как у советницы и у Кареглазки, большие радужные очки. Повернув голову в сторону павильона, женщина неотрывно, испытующе и в то же время горестно, со странной улыбкой смотрела на Тюриных, у нее было загорелое, но какое-то изнуренное, по-обезьяньи мученическое лицо с глубокими морщинами на щеках. Так, наверно, смотрят на нас из иллюминаторов штурмана и пилоты летающих тарелок. Под этим упорным взглядом Андрею стало не по себе. Он хотел обратить внимание отца на эту странную особу, но не успел: подошел автобус номер семнадцать, и у его помятого сине-желтого борта неожиданно возникла толпа. Люди, сидевшие на соседних скамьях и поодаль, на траве под акациями, на ступеньках подъездов, на столбах ограды, просто на корточках в тени, повскакивали и ринулись штурмовать семнадцатый номер: всем им срочно нужно было ехать в сторону аэропорта, в свои «бидонвили». Никакого ожесточения они при этом не проявляли: напротив, радостно гомонили, громко смеялись, подбадривали друг друга. Казалось, толкотня доставляет им удовольствие. Отец и сын побежали к открытой автобусной площадке вместе со всеми, их не отпихивали, кто-то даже пытался призвать людей к порядку, расступиться и дать иностранца дорогу, но все без толку. Нужен был особый навык, и, когда автобус тяжко скособочась, тарахтя и извергая из прогорелой выхлопной трубы черный дым, тронулся, Иван Петрович и Андрей остались в клуба этого дыма возле опустевших скамеек. Они посмотрели друг на друга и засмеялись.

— Является, что рок наш таков, — дребезжащим голосом Михайлы Михайловича проговорил отец, — отложа все суровые следствия непросвещения и скитающей жизни полуденных народов… Как-то неудобно, понимаешь, локтями толкать. Мало их угнетали?

Но вторая попытка, минут через десять, закончилась с тем же успехом. Андрею удалось повиснуть на никелированной штанге в середине обильной человеческой грозди, шевелением и густотою напоминавшей пчелиный рой, но у Ивана Петровича с носа сшибли очки, он наклонился, разыскивая их на бетонных плитах, и Андрей, конечно же спрыгнул и поспешил ему на помощь. К счастью, очки нашлись даже остались целы.

Тут дверца «Субару» распахнулась, и пожилая европейка (розовая рубаха ее по-разбойничьи и очень простецки была подпоясана черным кушаком, тощие ноги обтянуты пестрыми не по возрасту брючками) вылезла из кабины и направилась прямо к ним. Обута она была пляжные шлепанцы, водить машину в такой обуви было, должно быть очень неудобно.

— Папа, держись, — вполголоса сказал Андрей. — Затевается провокация.

Но было поздно: старушонка уже приблизилась.

— День добрый, — сказала она на правильном русском языке с несколько неуверенной искательной интонацией, улыбаясь и по-собачьи заглядывая им в глаза — снизу вверх, поскольку росточек у нее был совеем небольшой. — Не сочтите меня за назойливую, но я вижу, что вам нужно в аэропорт. Вы знаете, так у вас не получится, вы действуете слишком деликатно. Если хотите, могу вас подвезти. Мне все равно предстоит ехать в ту сторону. Я ждала мужа, но он не пришел.

"Ну, вляпались, — сказал себе Андрей. — Как по-русски чешет, белогвардейское охвостье!"

Особого страха он не испытывал, скорее это было игровое волнение: уж раз за тобою идет охота — значит, все правильно, просто им удалось вычислить твое переходящее "я".

— Спасибо, — застенчиво улыбаясь, проговорил Иван Петрович. — Но нам туда и обратно, багаж хотим получить.

На месте отца другой, более опытный товарищ прикинулся бы непонимающим: "Сорри? Мадам спикс хинди, урду? Ранш? Бат… в общем, с чего вы взяли, что мы понимаем по-русски? Ах, вы за нами давно наблюдаете? Ну и валите отсюда…"

— О, получить багаж? — деловито переспросила белогвардейка. — Он что же, сравнительно небольшой?

"Да, небольшой", — мысленно просигналил Андрей, пристально глядя на отца и пытаясь взять события под свой контроль.

— Нет, как раз большой, — словно извиняясь, проговорил Иван Петрович. — Холодильник.

— И вы рассчитываете, что достанете попутную машину в аэропорту? — настойчиво допытывалась дама.

"Нас будут ждать там друзья!" — мучительно напрягаясь, подсказал Андрей, но отец игнорировал правила шпионской игры.

— А что, — простодушно спросил Иван Петрович, — разве это так сложно?

— Сложно — не то слово, — отчеканила белогвардейка. — Вы совсем наивные люди. Пойдемте со мной.

И, повернувшись, не глядя больше на них, решительно зашагала к своему пикапу.

Иван Петрович вопросительно посмотрел на сына, тот пожал плечами.

— Мне что? — с деланным безразличием сказал он. — Это тебя предупреждали насчет лифтов.

Тут белогвардейка, подойдя к кабине, обернулась.

— Не бойтесь меня, пожалуйста, — сказала она. — Я не заразная, я москвичка, выросла на Переяславке…