Партия расстрелянных

Сталин: Авторы заявлений напугали партийных руководителей.

Багиров: Если бы это было так, тогда бы мы растерялись совсем… (Общий смех.)

Сталин: Они боятся авторов заявлений [37].

Несмотря на оглашение на пленуме столь неблаговидных фактов, его заседания проходили в привычной для пленумов ЦК мажорной тональности. Особенно бравурными нотами отличалось выступление Кагановича, который заявил: «Я думаю, что можно без преувеличения сказать, что последний год — год выкорчевывания врагов партии и врагов народа — для честных большевиков… оказался годом такого большевистского воспитания и такой закалки, которой мы в обычное время не получили бы за десятки лет». Каганович назвал «нашей великой сталинской победой» выдвижение за последний год более ста тысяч новых руководителей [38]. Столь же оптимистично расценивал перспективы «кадровой политики» Ярославский: «Не может быть, чтобы… нельзя было выдвинуть тысячи, десятки и сотни тысяч людей, которые могли бы заменить врагов, оказавшихся в наших рядах» [39].

О существовании плана радикальной замены арестованных коммунистов «молодыми кадрами» свидетельствует выступление Косарева, рассказавшего, что в июне 1937 года было принято решение о вовлечении в партию 140 с лишним тысяч комсомольцев, «проверенных в борьбе с врагами» [40].

На пленуме рассматривались ещё два вопроса — о новом составе Совнаркома, который предстояло утвердить проходящей в эти дни сессии Верховного Совета, и о вредительстве в сельском хозяйстве. По вопросу об изменениях в Совнаркоме выступил Молотов, предложивший «укрепить Совнарком» новыми зампредами в лице Чубаря (первый зам.), Косиора и Микояна. Упомянув, что «председателя Госплана, как вы знаете, не существует на воле», Молотов сообщил о выдвижении на этот пост 35-летнего Вознесенского. Столь же радикальное «омоложение» предлагалось осуществить при назначении новых наркомов. Так, наркомом внешней торговли был выдвинут Чвялев, который несколькими месяцами ранее работал заведующим учебной частью Академии внешней торговли [41].

С докладом о вредительстве на селе выступил Эйхе, назначенный два месяца назад наркомом земледелия. Его сообщение о том, что «земельная система оказалась особенно засоренной врагами партии и народа» вызвало одобрение Сталина, подтвердившего: «в первых рядах стоит». Доклад Эйхе, опубликованный в центральных газетах, призван был заполнить брешь в цепи обнаруженного «вредительства», показать, что оно коснулось сельскохозяйственной отрасли не в меньшей степени, чем промышленности. Сталин положительно оценил старания Эйхе, заявив при сообщении об исчерпанности докладчиком времени: «продлить можно, доклад очень хороший» [42].

Постановление пленума по основному пункту повестки дня было опубликовано в печати уже 19 января. В нём давалось достаточное представление о масштабах новой фактической чистки партии, превзошедшей по числу жертв все предшествующие официальные чистки. Так, в Киеве первый секретарь горкома неизменно обращался к коммунистам с вопросом: «А вы написали хоть на кого-нибудь заявление?» В результате «компрометирующие заявления» были поданы на половину членов городской парторганизации. В некоторых сельских школах Украины было прекращено преподавание основных учебных дисциплин, поскольку большинство учителей были уволены.

Особенно поразительным было сообщение о том, что в партколлегию КПК по Куйбышевской области ‹…› «являются многие исключённые райкомами ВКП(б) как враги народа, с требованием либо их арестовать, либо снять с них позорное клеймо (курсив мой.— В. Р.)».

Постановление, не скупившееся на примеры беззакония и произвола, создавало впечатление, что несправедливость допускается, как правило, в деле партийных репрессий, но не арестов. Подкреплению широко бытовавшего тезиса о том, что органы НКВД «не ошибаются», призвано было служить сообщение: в ряде областей исключено из партии большое количество коммунистов, объявленных врагами народа, тогда как органы НКВД «не находят никаких оснований для ареста этих исключённых».

В постановлении напоминалось, что ещё в письме ЦК от 24 апреля 1936 года «Об ошибках при рассмотрении апелляций исключённых из партии во время проверки и обмена партийных документов» запрещалось снимать с работы исключённых из партии. Между тем во многих организациях ещё до разбора апелляций продолжали лишать работы и жилья не только самих исключённых, но и «связанных с ними» лиц — знакомых, родственников и т. д.

Постановление называло две группы участников клеветнических кампаний. К первой были отнесены «отдельные коммунисты-карьеристы, старающиеся отличиться и выдвинуться на исключениях из партии, на репрессиях против членов партии, старающиеся застраховать себя от возможных обвинений в недостатке бдительности путём применения огульных репрессий против членов партии». К этой, реально существующей категории клеветников была прибавлена другая, фантомная категория «искусно замаскированных врагов», пытающихся «перебить наши большевистские кадры, посеять неуверенность и излишнюю подозрительность в наших рядах и отвлечь внимание партийной организации от разоблачения действительных врагов народа». Эти «вредители-двурушники», которые «в провокационных целях… добиваются исключения из рядов ВКП(б) честных и порядочных коммунистов, отводя тем самым от себя удар и сохраняя себя в рядах партии», плодили, согласно постановлению, ещё одну категорию врагов — людей, недовольных и озлобленных огульными репрессиями, которых «троцкистские двурушники… ловко подцепляют и умело толкают за собой в болото троцкистского вредительства». Постановление фактически нацеливало не на ослабление, а на усиление внутрипартийного террора, требуя «разоблачить и истребить до конца» «вольных и невольных врагов народа (курсив мой.— В. Р.)».

Как и в предшествующих массовых кампаниях по исправлению «перегибов», виновными в бесчинствах были объявлены местные аппаратчики, которые «подходят… преступно-легкомысленно к исключению коммунистов из партии» «вопреки неоднократным указаниям и предупреждениям ЦК ВКП(б)». Рядовым коммунистам, испытывавшим на себе «бездушно-бюрократическое отношение», противопоставлялись «некоторые руководители», которые «считают пустяковым делом исключение из партии тысяч и десятков тысяч людей» [43].

III

Январский пленум ЦК: дело Постышева

Главным козлом отпущения на пленуме явился Постышев, которого Сталин перед этим уже провёл через несколько ступеней падения и унижения. В начале 1937 года Постышев был снят с поста первого секретаря Киевского обкома и горкома, а затем — и с поста секретаря ЦК КП(б) Украины. 30 марта того же года он был избран первым секретарём Куйбышевского горкома, в июне — первым секретарём Куйбышевского обкома.

После перевода в Куйбышев дальнейшую судьбу Постышева нетрудно было предугадать. В июне 1937 года Троцкий писал: «Постышев поднялся до секретаря ЦК благодаря своему ревностному участию в борьбе с троцкизмом. На Украине Постышев производил в 1933 г. чистку партийного и государственного аппарата от „националистов“ и довёл до самоубийства украинского народного комиссара Скрыпника травлей за „покровительство националистам“. Четыре года спустя оказалось, что Постышев, оставленный после своих подвигов диктатором на Украине, сам провинился в покровительстве националистам: в качестве опального сановника, его перевели недавно в Волжскую область. Надо полагать, ненадолго. Не только раны, но и царапины не зарубцовываются более. Прибегнет ли Постышев к самоубийству или будет каяться в несовершённых преступлениях, спасения ему во всяком случае нет» [44].

На новой должности Постышев стремился реабилитировать себя умножением «бдительности». Толчком к свирепым расправам над партийным аппаратом области послужил приезд в августе 1937 года в Куйбышев секретаря ЦК Андреева, который заявил Постышеву: «Центральный Комитет считает, что борьбы у вас с врагами нет, что вам надо мобилизовать куйбышевскую парторганизацию на разоблачение врагов». После этого подхлёстывания, по словам второго секретаря Куйбышевского обкома Игнатова (новобранца 1937 года, ставшего спустя 20 лет членом хрущёвского Политбюро), «стиль [у Постышева] появился другой, он везде и всюду начал кричать, что нет порядочных людей… Стал кричать, что везде и всюду враги». Как рассказывал Игнатов, «у нас две недели все секретари городских райкомов и весь аппарат райкомов в городе Куйбышеве бегали с лупами. Постышев берёт лупу, вызывает к себе представителя райкома и начинает рассматривать тетради, все тетради у нас оборвали, на обложках находили фашистскую свастику и дошли до того, что на печеньях есть олени — фашистские значки, на конфетах карамель,— там цветок, это тоже фашистский значок» [45]. Поиски фашистской символики или силуэта Троцкого на обертках и тетрадях не были изобретением Постышева. К такого рода «расследованиям» широко прибегали и в других местах, иногда вовлекая в поиск враждебных эмблем даже школьников.

Проводимый Постышевым беспощадный террор против партийных кадров был беспрецедентным даже по меркам 1937 года. Так, через неделю после перевыборов Куйбышевского горкома из 41 члена его нового состава было арестовано 17 человек. По указанию Постышева (и в его присутствии) на одном из заседаний Куйбышевского горсовета из его состава были выведены 34 депутата. Только за последние пять месяцев 1937 года в Куйбышевской области было исключено из партии 3300 коммунистов [46].

За санкцией на арест наиболее крупных работников Постышев обращался непосредственно к Сталину. Так, 29 ноября 1937 года он направил Сталину шифровку, в которой просил санкционировать арест начальника Пензенского отдела НКВД Филиппова за «контрреволюционный разговор», заключавшийся в следующем: «Многих исключаем из партии, коммунисты сыплются как горох», «не написал бы товарищ Сталин вторую статью о головокружении от успехов». На этой шифровке была немедленно наложена резолюция: «За арест. Сталин» [47].

Новацией Постышева, которая ещё до пленума была поставлена ему в вину, явился роспуск более 30 райкомов на том основании, что большинство их руководителей оказались врагами народа. Эта акция была проведена столь поспешно, что даже реляции о ней, направленные в ЦК, не давали адекватного представления о масштабах погрома, учинённого над партийными комитетами. Как говорил Маленков, «никто в обкоме толком не знал, сколько райкомов у них распущено: сначала сказали, что 13, потом сказали, что 20, а когда им сказали, что у них распущено 30 райкомов, они удивились. А теперь оказывается, что распущено 34» [48].