Партизан: от долины смерти до горы Сион, 1939–1948
Шрифт:
Некоторым евреям из оставшихся в Свинцяне удалось за взятку освободить из лагеря Полигон несколько семей. Немцы объявили, что готовы освободить еще семьи за большие деньги. Так в Свинцян вернулось более десяти семей. Также из гетто в Свинцяне были посланы телеги с продуктами для узников Полигона. 5 октября туда прибыл гебитскомиссар области Вильно в сопровождении офицеров полиции безопасности и приказал литовскому коменданту собрать всех евреев в центре лагеря. Один из немцев объявил им: "Евреи, германские власти приняли решение наложить на вас штраф в четверть миллиона рублей. Вы должны сдать все ваше золото, драгоценности и меха. В течение двух часов после сдачи всего этого ваши условия здесь улучшаться, и вы начнете работать, чтобы принести пользу германскому "рейху". Если в течение двух часов приказ не будет выполнен, вы будете строго наказаны". Немедленно был организован комитет и выбраны сборщики денег и золота. Было такое ощущение, что ради этой акции их всех и привели в Полигон, и после этого жизнь депортированных значительно улучшится, и, быть может, всех вернут в Свинцян. Многие верили в обещания немцев. Деньги были собраны, корзины наполнились золотыми монетами, часами, драгоценностями. С большим удовлетворением немцы приняли это богатство, и сказали, что сдержат свои обещания. Они покинули лагерь, настроение евреев улучшилось.
На следующий день, 6 октября, первый день праздника Суккот (Кущей) всех евреев выстроили, в отдельности — мужчин, женщин, детей. Ночью их сосредоточили в разных
В 7 утра открыли барак с мужчинами, вошел офицер полиции безопасности и заявил, что всех переводят в другое место, недалеко от Полигона. Грузовиков немного, поэтому перевозить будут группами по 50 человек. Тут же вывели первую группу и закрыли двери барака. Лагерь был полон полицаев и литовских добровольцев. Немцы были в меньшинстве. Посадили группу в два грузовика и увезли в сопровождении сильной охраны через небольшую рощу. Только по выходу из нее евреи увидели рвы и поняли, что их ожидает. Вокруг, в радиусе километров, стояли усиленные отряды охраны, не дающие возможности сбежать. Все они, без исключения, были пьяны, за исключением немецкого офицера с аппаратом для киносъемки. Евреям было приказано сойти с грузовиков, выстроиться шеренгой лицом ко рву. Они стояли, молча, никто не кричал, никто не плакал. Немецкий офицер дал знак рукой, литовцы открыли огонь из автоматов, пятьдесят евреев упали в ров убитыми и ранеными. Грузовики вернулись в лагерь, до которого выстрелы не доносились. До обеда все мужчины были расстреляны. Начали привозить женщин. Они были в отчаянии, равнодушны к тому, что с ними делают. Многие шли ко рву в потрясении, как во сне. К ним отнеслись, как к мужчинам. Самое страшное было, когда начали отбирать у женщин детей. Матери защищали их силой, и следы их ногтей остались на лицах полицаев Детей и младенцев швыряли в рвы живыми. Когда рвы заполнились, полицаи начали туда швырять гранаты. Только часть детей погибла, остальные были ранены или не получили никакого ущерба, и все это происходило на глазах матерей, стоящих в ста метрах от рвов. Затем женщин группами подвели ко рвам, и расстреляли. Убийства в Полигоне длились до полудня 8 октября. Вечером того дня командир подразделения полиции безопасности доложил своему командиру: "Район Свинцяна очищен от евреев" Полицаи засыпали рвы землей, но на следующее утро появились просадки и щели в земле, полные крови. Полиция привела крестьян, которые привезли на телегах землю с других мест и засыпали новым слоем рвы. Но земля, напитанная кровью, продолжала вспухать. Неделями привозили землю и продолжали покрывать ее рвы, пока уже крови не было видно.
Когда девушка закончила рассказ, мы сидели, онемев. Я думал о моей семье, о последних мгновениях жизни близких. Я видел перед собой мою сестру, молча идущую ко рву, видел моих стариков, которые хотели жить, всю нашу многочисленную семью, десятки дядь, теть, двоюродных братьев, товарищей, блондинку Бебу, красавицу с двумя длинными косами, которую так любил юношеской любовью, я видел их всех, идущих ко рву и падающих от вражеских пуль.
Известие о расстреле в нашем городе мгновенно достигло всех евреев городка Глубок, наполнив сердца страхом. Это было первое массовое уничтожение, ставшее известным множеству людей. До этого немцы уводили евреев в потаённые места и там расстреливали. Затем распространяли слухи, что люди живут и работают в других местах. Теперь мы знали, где те пятьдесят евреев, первыми схваченные в нашем городе, и где сто молодых людей, взятых "на месяц, после чего их вернут". Выяснилось всё, чего мы раньше не знали. Встал вопрос, — собираются ли немцы уничтожить всех евреев в любом месте их проживания, или это касается только Литвы. Были такие в еврейской среде, которые считали, что уничтожение евреев в Литве это результат антисемитизма литовцев, ненависти к советской власти и сотрудничества евреев с этой властью. По их мнению, в Белоруссии такое произойти не может. Но были такие, которые были убеждены, что вал уничтожения евреев под германской властью докатится и до всех мест, где живут евреи, что белорусы и поляки ничем не отличаются от литовцев, а нацисты похожи другу на другом в любом месте. Мы вели долгие разговоры о том, что делать, как действовать, как отреагировать, если уничтожение евреев начнется и в городке Глубок. Мы беседовали с местной еврейской молодежью. Положение было отчаянным. Оружия нет, население в своем большинстве враждебно и помощи от него ждать нельзя. Наоборот, население это сотрудничает с немцами. Германская армия стоит на подступах к Москве. Украина вся в руках немцев, они уже продвинулись на Крымский полуостров. Правительство Советского Союза оставило Москву и переехало на восток, в Куйбышев. Местная германская пресса полна восторгов по поводу побед и прогнозов, что в течение ближайших недель Советский Союз сложит оружие. Что делать? Каков выход? Может быть, вообще нет выхода?
21 октября евреям Глубокого приказано было в течение одного дня перейти в гетто. Для него выделен был один из окраинных городских районов, который и раньше был, в основном заселен евреями. Провести это переселение должен был "юденрат" и еврейская полиция. В тот же день было выселено из района, предназначенного для гетто, население других национальностей и переведено в лучшие дома, освобожденные евреями. На следующий день, рано утром, евреи начали переходить в гетто. Большинство перешло к знакомым или близким, живущим в районе гетто. Остальным еврейская полиция нашла места проживания. До вечера все евреи перешли в гетто. Им не разрешили взять с собой мебель, теснота в гетто было невероятной, в маленькой комнате проживали целые семьи. Гетто огородили забором из колючей проволоки. За порядком следила еврейская полиция. Выход из гетто был один, и его охраняли германский охранник и местные полицаи. Изнутри охрану нёс еврейский полицай. Запрещено было вносить в гетто продукты сверх нормы, установленной немцами, и многим не хватало хлеба. Полицаи проверяли евреев, входящих в гетто, не проносят ли они тайком съестное. Сначала их проверял немецкий полицай, стоящий снаружи, у ворот, затем это перешло к полицейскому-еврею. Эти старались помочь, как могли: на глазах немцев полицейский-еврей проверял и орал на проходящего, но, видя, что тот прячет продукты, делал вид, что ничего не нашел, и быстро отпускал человека внутрь гетто. Еврейские полицаи следили за тем, чтобы все евреи выходили на работу, и каждого, кто пытался отлынивать, наказывали. Члены "юденрата" убеждали, что самоотверженный труд дает шанс остаться в живых. Немцы нуждаются в работниках, особенно в бесплатных еврейских мастеровых, и так, быть может, мы сможем выиграть время. Тем временем закончится война, а после ее окончания, несомненно, не будет массовых расстрелов. Евреи хотели верить в эти уверения членов "юденрата", ибо не было иного выхода в этом враждебном, лишенном всяческой надежды, мире.
Меня посылали от отдела труда "юденрата" на разные работы в городе, но тут мне улыбнулась удача: я нашел постоянную работу в
пекарне. Помогли мне в этом члены семьи, в которой я гостил, которые относились ко мне как к собственным сыновьям. Я выходил на работу в три часа утра, работал целый день, был сыт, и мне удавалось время от времени приносить хлеб в дом, и таким образом хоть немного отплатить им за гостеприимство и прекрасное ко мне отношение. В один из дней в гетто пришел молодой парень, земляк из Свинцяна, и от него я узнал, что моя сестра жива и находится в гетто. Благодаря ее работе в немецком учреждении ее оставили на месте, и она даже сумела спасти от депортации в Полигон некоторых из нашей семьи. Не было предела моей радости. Также и моим товарищам стало известно, что некоторые из их семей остались в Свинцяне или бежали и вернулись в городок. Мы жадно ловили любую информацию оттуда и говорили о возможности вернуться в Свинцян. Полагали, что в тех местах, где было совершено уничтожение евреев и осталось гетто, где проживали мастеровые и рабочие, жизнь более безопасна, чем в местах, где евреев еще не тронули.В один из дней декабря, по возвращению домой, мне сообщили, что какая-то девушка ищет меня, и находится она сейчас в "юденрате". Я бросился туда бегом, и нашел там сестру Рахиль. Мы оба заплакали. Месяц назад ей стало известно, что я нахожусь в Глубоком. Узнав, что и евреев этого городка заключили в гетто, она решила вернуть меня в Свинцян. Рахиль была красивой девушкой, черты ее лица не выдавали в ней еврейку, и она походила на полячку. Она прекрасно говорила по-польски. Дорогу из Свинцяна проделала, как полячка на телеге поляка, которая была специально заказана.
Мы пробыли в гетто Глубокое еще несколько дней. Тем временем немцы собрали группу около ста цыган, мужчин, женщин и детей, и всех расстреляли. В конце декабря мы оставили Глубокое, после трех месяцев пребывания в нем. Обратная дорога прошла без происшествий. Мы ехали на телеге через городки и села, возница был поляком, и оба мы были закутаны в большие крестьянские тулупы, не выделяясь своей внешностью. Ночевать возница привез нас в дом его близких в одном из сел. В Свинцян мы прибыли на следующий день к вечеру. Я прошел по еврейским улицам. Многие дома стояли пустыми, без окон и дверей, и только брошенные псы шатались между ними. Часть из домов занимали местные жители или крестьяне окрестных сел, которые воспользовались имуществом евреев, использовали их горькую участь. Мы расстались с польским возницей и без труда вошли в гетто. В это время евреи возвращались с работы, и литовский полицай проверял входящих не слишком тщательно. Я снова был в Свинцяне.
6. Создание подполья и первые потери
Гетто в Свинцяне было создано в старом еврейском районе, который назывался на идиш «Шулэхойф». В нем было несколько десятков деревянных одноэтажных домиков, разбросанных по нескольким переулкам. Гетто было окольцовано забором из колючей проволоки, охрана стояла у ворот, находящихся на «Шулгас» — Синагогальной улице. Литовский полицай стоял снаружи ворот, еврейский — внутри. В гетто находилось 500 евреев, в большинстве мастеровые и их семьи, которые были оставлены немцами для разных необходимых им работ. Часть этих людей сбежала или пряталась во время депортации всех евреев в Полигон. Затем они вернулись в гетто. Все внутренние дела гетто вел «юденрат», возглавляемый Моше Гордоном. Членами «юденрата» были врач Бениамин Тарасейский, воспитатель Мотл Гилинский, которые и раньше были известными людьми еврейской общественности городка. В «юденрате» работали отделы питания, жилья, здоровья и санитарии, труда — важных областей в существовании жителей гетто. «Юденрат» выступал от имени евреев перед немецкими и литовскими властями, занимался нуждами евреев, был адресом для требований немцев в отношении еврейской рабочей силы. По указанию немцев была создана еврейская полиция, включающая небольшое число евреев, ответственная за внутренний порядок в гетто и помогающая в осуществлении работ, согласно указаниям отдела труда «юденрата».
Я жил вместе с оставшимися в живых членами семьи, более десяти душ, в маленьком домике. На ночь мы стелили одеяла в любом возможном месте — на столе, на полу. Съестного не хватало, ибо пайков, выделяемых немцами, было недостаточно. Многие работали вне гетто, и там можно было достать продукты в обмен на вещи, пока они были. Из-за невероятной тесноты и антисанитарии, трудностей в приобретении мыла, а иногда и отсутствия воды, все боялись эпидемий, и от всех требовались усилия по сохранению чистоты. Мне казалось, что отчаяние не должно давать покоя оставшимся в живых, ведь восемьдесят процентов жителей городка было уничтожено в Полигоне, и не было семьи, в которой кто-либо не погиб. К моему удивлению, жизнь продолжалась в глазах постороннего наблюдателя, словно Полигон не был реальностью, а некой легендой. Люди выходили на работу, ели, беседовали, спорили, и временами даже слышался смех. Я был потрясен, но в течение короткого времени понял это поведение. Источником его было одновременно отчаяние и надежда, ибо судьба близких и знакомых в Полигоне ожидала их будущем, и нечего делать, если путь к спасению заказан в этом враждебном окружении. В этой безвыходной реальности им надо было жить изо дня в день. Вместе с этим чувством в сердцах многих теплилась надежда, что, быть может, случится чудо, и они будут спасены. Быть может, Свинцян отдал ту толику крови, которой жаждали нацистские палачи, быть может, уничтожение в Полигоне и в других местах Литвы является плодом взрыва ненависти местного населения на фоне их давнего антисемитизма, которому нацисты дали выход. Евреи надеялись на то, что политика Германии не нацелена на уничтожение всех евреев, и особенно тех, которые необходимы ей для работы. Эта надежда давала им силы, и даже некоторое удовлетворение жизнью. Состав населения гетто был не столь упорядочен и нормален из-за акции в Полигоне. Были семьи, взявшие к себе множество детей погибших семей. Мужчин было относительно мало, и почти отсутствовали парни в двадцатилетнем возрасте. Большинство из них было уничтожено в во время уличных облав, когда 140 еврейских парней захватили на "работу" до депортации в Полигон. Часть молодежи бежала с Красной армией, другие были уничтожены в Полигоне. Состав жителей особенно выделялся в малом закрытом гетто. Некоторые из моих близких товарищей в возрасте 16–18 лет сумели избежать Полигона. Часть из них записалась сыновьями оставшихся в живых, часть сбежала в Белоруссию, часть спряталась в Свинцяне. Я был рад встретить Моше Ш., Ишику Г., Иоську Р., Гершку Б. и других. Долгими зимними вечерами мы обсуждали пути отмщения, спасения, размышляли над тем, как добыть оружие и вести партизанскую войну. Мы ничего не слышали о партизанской активности в западной Белоруссии. Новости с фронта приходили к нам только из германских источников. Радиоприемник Ишики и Моше был забран крестьянами в день депортации евреев в Полигон. Но даже из германских источников было ясно, что их атака на Москву провалилась, и впервые в этой войне германская армия под ударами Красной армии должна была отступить в районах Москвы и Ростова, и зимнее наступление советских войск продолжается. Эти сообщения поддерживали нас.
Прошло несколько недель со времени нашего возвращения в гетто. В один из дней начала февраля 1942 в гетто ворвались литовские полицаи в поисках людей, которые не работают, и нет у них разрешения на работу. Они схватили 15 молодых людей, в том числе меня и двух моих друзей, Гершона Б. и Моше Ш, вывели нас из гетто, и мы не знали, что с нами будет. Возникло подозрение, что нас ведут на расстрел. С приближением к еврейскому кладбищу подозрение все более становилось реальностью. Мы шли втроем в одному ряду — я, Гершка Б. и Моше Ш. Я шепнул им, что в момент входа на кладбище я начну бежать, а они — за мной, но каждый в другом направлении, чтобы рассредоточить огонь полицаев. Так, быть может, удастся кому-нибудь из нас убежать и скрыться между кладбищенскими деревьями, а затем выбраться в расположенный рядом лес.