Партизаны не сдаются! Жизнь и смерть за линией фронта

— Гриша! Что случилось? Ты ранен?

— Да. У меня вся рука в крови.

Оказалось, что разрывная пуля вырвала кусок мышцы из руки Орешича. Кровь обильно текла из раны. Бегущий рядом с ними партизан, находящийся с правой стороны от Орешича, неожиданно упал, сраженный пулей противника. Пуля у этого партизана прошла через живот навылет. Его тут же отнесли в лес, и фельдшер Калиновский забинтовал его. Но этот партизан в горячке боя, не почувствовав еще боли, после перевязки ран поднялся и снова вступил в бой против полицаев. В ветках деревьев продолжали еще щелкать разрывные пули. Это немцы и оставшиеся в живых полицаи, отойдя в соседний лес, с опушки его продолжали вести огонь по партизанам. Оказалось, что под дорожным мостом спрятались двое полицаев, которых и хотели выручить своим огнем стреляющие с опушки леса гитлеровцы. Но гудковцам все же удалось выкурить этих двух полицаев из-под моста и взять их в плен. После этого стрельба со стороны противника прекратилась.

После боя партизаны отошли из леса в деревню Черноручье, у одного из жителей нашли подводу, на которую положили раненых партизан. В этом бою гудковцы убили больше десятка немцев и полицаев, забрали все их оружие и патроны. У партизан оказалось трое раненых, из них двое тяжело. Взятых в плен полицаев гудковцы вели под усиленной охраной. Несколько остыв после боя, Гудков увидел этих полицаев, дерзко смотревших на партизан, и подумал про себя: а зачем мы их ведем, зачем они нам нужны, они же не щадят нас, когда мы попадаем к ним в плен. Еще он вспомнил, что как-то перед отъездом в Бегомль Иван Журавский сказал по секрету:

— Товарищ комбриг, вы знаете, наш Василь, когда стреляет, совсем не целится, а закрывает во время выстрела свои глаза.

— Почему? — спросил его Гудков.

— Он боится, что убьет кого-нибудь.

— Хорошо, — пообещал ему комбриг, — научим.

И вот теперь, вспомнив этот разговор с Иваном Журавским, Гудков решил проверить Василия. Увидев рядом его и Ивана Кауфельда, он подозвал их к себе. Они подошли.

— Приказываю вам, отведите этих двух полицаев вон туда в лощину и пристрелите их там. Тебе, Иван, одного, а тебе, Василь, другого.

Услышав этот приказ, Василий сразу побледнел и затрясся, как в лихорадке, но все же пошел с Иваном Кауфельдом выполнять приказ.

Когда они отвели полицаев, то через некоторое время в лощине раздался один выстрел, а другого нет. Полицай бросился бежать. Увидев, что Василий не выстрелил в своего полицая и тот убегает от них, Иван Кауфельд крикнул Василию:

— Скорее стреляй! Если полицай убежит, то тебя расстреляют!

Эти слова сильно подействовали на Василия, и он, прицелившись, выстрелил. Полицай упал, сраженный пулей, и был убит. Когда они вернулись, Василий продолжал трястись и долго еще никак не мог успокоиться, зато в дальнейшем уже не боялся стрелять в фашистов.

После боя гудковцы возвратились в свой лагерь. По дороге они заехали в деревню Замошье. Когда Гудков вместе с Руколем и Агапоненко проезжали по ней на конях, то на середине деревни их остановил один старик и обратился к Гудкову:

— Товарищ комбриг, зайдите, пожалуйста, все вы ко мне в хату. Моя бабка угостит вас медком. Это мы вас хотим угостить за то, что гудковцы никогда не разоряли мою пасеку.

Все партизаны после длительного дежурства в засаде, а потом после боя действительно были очень голодны, а потому все восемь всадников не заставили себя приглашать повторно. Гудков и сопровождающие его товарищи слезли с коней и зашли к старику в дом. Бабка засуетилась угощать партизан, как она сказала, чем бог послал.

Агапоненко оглядел внутри эту маленькую избенку, в которой даже стоя было трудно разместиться, и неожиданно заявил:

— Мамаша! Да разве вам удастся такую ораву голодных мужиков накормить? Мы, пожалуй, пойдем вон туда через улицу, вон в ту хату.

Она посмотрела через окно, куда показал Агапоненко, и сказала:

— Ой, милый, сыночек! Как тебя зовут-то?

— Николай.

— Так вот, Коля, не ходите туда. Там вы не пообедаете. Там живет мать двух полицаев. Она вам ничего не даст.

— Ничего, мать, попробуем.

И разведчики во главе с Агапоненко ушли из этого дома. Комбриг вчетвером остались в хате. Старики угостили их самогоном с медом и хорошим обедом. Гудкову и его товарищам совсем не хотелось уходить от этих гостеприимных стариков, и они там несколько задержались. Когда вернулся Агапоненко со своими товарищами, то рассказал, что произошло с ними в доме, куда они пошли пообедать:

— Когда мы зашли в ту хату, где живет мать полицаев, я попросил хозяйку, чтобы она дала нам что-нибудь поесть. А она грубо отвечает:

— Чего я вам дам, у меня нет ничего!

— Бабушка, а картошка у тебя есть?

— Нету!

— А хлеб есть?

— Нету!

— Может быть, яйца или сало есть?

— Нету!

— А кошка у тебя есть?

— Кошка есть.

— Тогда режь, бабка, кошку и вари ее нам.

— Да вы что, сыночки, такая хорошая кошка, зачем же ее резать?

— Режь, бабка, режь! — строго приказал я.

— Ребятки, — взмолилась она, — я вам лучше яишню с салом пожарю.

Я посмотрел на своих разведчиков и, улыбаясь, спросил их:

— Ну что, ребята, пусть яишню жарит?

— Нет. Не надо! Пусть кошку режет. Это все же мясо, а что эти яички, — серьезным тоном заявили разведчики.

— Ребятки, — уже со слезами на глазах запричитала старуха, — да я вам не только яишню пожарю, я вас и молочком с хлебом угощу.

— Ну ладно, так уж и быть, — согласились ребята, — оставь себе кошку и жарь яишницу.

Выслушав этот рассказ Агапоненко, комбриг и все присутствующие громко рассмеялись.

— Вот это бабка, — утирая слезы, заявил комбриг. — Ну ты и догадливый, Николай, а я бы так и ушел голодный.

— Для того он и разведчик, — заявил, улыбаясь Николаю, Руколь.

После этой не совсем удачной операции, когда трое партизан были ранены, Гудков приказал всех троих вместе с фельдшером Калиновским отправить в Бегомль.

* * *

Солнце уже зашло за соседний лес, и самолет противника, сделав свое черное дело, улетел на свой аэродром. Мы стояли, понурив головы, на выезде из города Бегомля. Я спросил у Журавского:

— Так куда же нам все-таки теперь ехать с Голиковым?

— Я думаю, вам нужно везти Сашу в деревню Бабцы. Вот эта дорога и идет туда, через мостик и наверх в гору. Я вам сейчас покажу ее.

Журавский проводил нас из Бегомля, показал дорогу на Бабцы, а сам вернулся в город. Уже совсем стемнело. Послышался гул двигателей летящего самолета. Высоко над городом летел самолет, но теперь уже наш, советский, с новой партией оружия и боеприпасов для партизан. В деревню Бабцы мы приехали поздно вечером. Нам с Голиковым удалось устроиться в одном из домов. Хозяйка оказалась очень приветливой и сердечной женщиной. Хотя у них к весне в доме уже не было ни хлеба, ни крупы и питались они только одной картошкой, все же хозяйка поделилась с нами этой вареной картошкой. Скотины у них во дворе тоже уже никакой не было, все забрали немцы, и только каким-то чудом уцелело несколько куриц, которых хозяйка прятала где-то в загоне среди поленниц.