Партизаны полной Луны

"Да. До очень скорого свидания…"

"Нет. И заткнись!"

"Брось. Ты сам понимаешь, что рано или поздно Жажда возьмет свое. И монахов поблизости не будет. А впрочем, зачем ждать до завтра, когда тебя наверняка где-то запрут? Сейчас. Просто вернуться в кабинет. Монахиня. Целка".

— Ты в порядке? — Андрей караулил за дверью и верная трость была при нем. Игорь вздохнул с облегчением. Молодец Ван Хельсинг.

— Нет, — признался он. — Вот что, в одном этот сволочь прав: на волю мою полагаться — кур смешить. Завтра ночью в часовне… будь со мной вместе. Пожалуйста.

— Договорились, — кисло усмехнулся Андрей.

"Он сейчас повернется к тебе спиной. О, есть. Думаешь, он на самом деле доверяет тебе? Да как такое может быть, когда ты сам себе не доверяешь? Он проверяет. Он ненавидит тебя. Хочет использовать. Хочешь, я скажу тебе его мысли? Он думает, что успеет среагировать. Но на самом деле — не успеет…"

"Заткнись, заткнись и выйди! Пошел вон из моей головы!"

Как хорошо, что я — тряпка, а он — дурак. Он дурак, Господи твоя воля, он все время одинаковый. И он хочет. Это, кажется, называется "соблазнять отчаянием". Интересно, что ему светит за то, что он меня упустил — выговор с занесением в учетную карточку? Впрочем, если верить брату Михаилу, он весь исходный материал берет из меня же, работая только фильтром и усилителем. Херово. Херово донельзя. Радовался же, болван, что натянулась мужская струнка в душе… Если это и называется искушение — то я уже немножко понимаю отшельников, которые сами себе яйца отрезали. Мама дорогая, а ведь это ещё не полнолуние. Это ещё он только берёт разбег…

— Ты что завтра утром делаешь? — спросил вдруг Эней. — А то нас с Антоном позвали к одной женщине крыльцо покрасить.

— К слепой бабе Тане? Извини, я пас. У нее вся семья в свободной охоте погибла, так что ей экс-упырь в качестве волонтера, подозреваю, не нужен.

— А откуда она узнает, что ты экс-упырь? Даже если она о тебе слышала, как она догадается, что ты — это ты?

— Ван Хельсинг, она слепая, а не тупая. Она меня раз коснется — и готово.

— А если не тупая, то сообразит, что ты здесь ни при чем. Тебя как варка и в проекте не было, когда здесь свободная охота шла.

— О, боги. О, муки. Где ты был, когда такт раздавали? Стоп, дай догадаюсь: за упрямством в очереди стоял. Короче: нет. Я твои добрые намерения ценю, но — нет. Пока, увидимся завтра вечером, мне срочно надо в часовню, — Игорь ускорил шаг.

— Тебе там легче? — не отставая, спросил Эней.

— Намного.

— Если не секрет… Я понимаю, что у меня с тактом плохо, но спросить-то все равно не у кого. Что ты чувствуешь там?

Игорь резко развернулся — вот как будто и не шел только что, а прямо тут вырос из-под земли.

— Присутствие, кэп. Я чувствую присутствие. Я не знаю, Бог ли это. Я не знаю, кто это. Но от него пахнет живой кровью, и… ты не поверишь, но мне в самом деле от этого легче.

Садик перед домом был аккуратный, ухоженный, чистый той лютой женской чистотой, которая не для кого-то, а в отсутствие кого-то. Зрелище, уже ставшее привычным. По деревням всегда было много одиноких женщин. Не нашла жениха, муж подался на заработки, дочь осталась с престарелыми родителями, а сын уехал — это везде случается, а в здешних краях была ещё одна причина. И тут отметилась именно она.

На порог вышла крепкая фермерша лет семидесяти, в безрукавке, просторных затрёпанных джинсах — и с черной вдовьей повязкой на голове.

— Слава Ісусу Христу, — улыбка у нее оказалась доброжелательной, а голос — мягким.

— Навіки слава, — сказал Андрей, как было здесь принято. — Нас… прислала пані Швець.

— Ґанок фарбувати? — спросила женщина, уверенной походкой сходя с крыльца и открывая им калитку. — Та я ж іще його не обдерла.

— То нічого, — Андрей вздохнул с облегчением. — Ми й самі обдеремо. Тільки дайте ножі або скло.

— Ти Андрій чи Антон? — баба Таня глядела поверх их голов. — Бо мені про вас Шевчиха казала, а сама я вас іще й не бачила.

— Он Андрей. Антон — это я, — мальчик шагнул вперед. — Здравствуйте. Извините, я не говорю по-украински. Я… это… москаль.

— Такий молоденький, — баба Таня протянула вперед руку. — Можна тебе побачить?

— Конечно, — Антон сделал ещё шаг и позволил ей ощупать свое лицо. Потом так же поступил Андрей.

— Який же ж ти москаль? Ти руський, — констатировала довольная осмотром баба Таня[7].

…Потом они отскребали большими осколками стекла старую краску с крыльца и со снятой двери. Слепая баба Таня очень уверенно двигалась по знакомому вдоль и поперек дому и саду, обрезала ветки, полола огород, наощупь отличая злак от сорняка — но чтобы покрасить крыльцо, нужен был кто-то, различающий цвета.

— Андрей, — прошептал Антон, убедившись, что баба Таня далеко. — Почему она не едет в город лечиться?

— Не знаю. Может, здесь не принято. Может, боится — одной в больницу, в чужом месте. А может, просто не хочет.

— Не хочет? — изумился Антон.

— Ну вот, например, считает, что слепоту ей послал Бог… Люди странные бывают. Может, — он вспомнил Игоря, — ей так легче.

— Отдохнём? — Антон отбросил со лба мокрую челку. Андрей прищурился.

— Ручки болят?

— Болят, — уныло кивнул Антон.

— Штука, Вильям Портер, в том, чтобы на боль внимания не обращать, — Андрей снова начал орудовать скребком. В груди уже давно не ныло, а горело, но он только утирал пот и счищал краску дальше. Фехтовальщик с ослабленными мышцами рук — покойник.

Но с другой стороны — сегодня полнолуние, и хорош я буду с перетруженной рукой…

— Вот эту ступеньку зачистим — и отдохнём, — пообещал он мальчику.

Когда садящееся солнце коснулось вершин деревьев, они уже наслаждались видом свежепокрашенного крыльца. Все — достаточно вялые — попытки уйти домой, не поев, были пресечены вновь вынырнувшей во двор бабой Таней. В доме было так же, как и во дворике — чисто, аккуратно, строго. Конечно, когда вещи на своих местах, их легче найти…

— Будем уходить — докрасим ступеньки, — смущенно бормотал Антон, чтобы что-то говорить. — За ночь высохнут. Акрил — он быстро сохнет…

Миска вареников с картошкой, политых смальцем, с жареным луком и шкварками, избавила его от необходимости вести подобие светской беседы — а потом хозяйка взяла всё в свои руки.

— Ви де живете? — допытывалась старуха.

— В шестом доме по Надречной, — ответил Антон. — Он пустой.

И тут же прикусил свой глупый длинный язык.

— Знаю, — медленно кивнула баба Таня.

Шестой дом по Надречной был пуст по той же причине, что и её собственный. Жили четверо, уцелел один, да и тот давно умер.