Парусная птица. Сборник повестей, рассказов и сказок
Шрифт:
Теперь в его голосе сквозила насмешка.
— Я еще не все сказал…
— Не сомневаюсь, вы хорошо заработаете на этом материале. Бородач обернулся к амфибии и махнул рукой. Взревел мотор.
Подпрыгивая на камнях, машина двинулась к берегу, и Эрвину на секунду показалось, что сейчас она превратит его в кровавую лепешку с гарниром из белого пластика.
Машина остановилась рядом с бородачом. Открылась дверца–люк. Ухватившись за поручни, собеседник Эрвина одним прыжком забрался внутрь.
— Я не сказал самого главного! — крикнул Эрвин. — Я не сказал того, зачем пришел! Я знаю, как…
Люк захлопнулся. Машина кинулась в море, как кинулась вчерашняя
Остались два пластиковых стула, круглый стол и пляжный зонтик.
Июльское солнце пробивало воду до самого дна, и сверху, с борта моторки, можно было сосчитать рыбешек на глубине четырех–пяти метров. Виталик нашел занятие поинтереснее: в оранжевой футболке с белым логотипом «Золотого Мыса», в широкополой шляпе и узких темных очках он глазел на загорелых пляжниц, и пляжницам откровенно нравилось, что он на них глазеет.
Лодка покачивалась у буйка в западном секторе пляжа. Погрузившись на пестрые надувные матрасы, девочки целыми компаниями приплывали в гости к красавцу–спасателю, так что у него в глазах начинало рябить от бликов на их темных очках, на круглых плечах, вымазанных маслом для загара, от улыбок и ярких купальников. Впрочем, некоторые купальники были такие микроскопические, что разглядеть их можно было только с третьего раза.
Виталик блаженствовал. С утра до вечера он только и должен был, что кататься на лодке, новехонькой, легкой, оранжевой, с логотипом пляжа и номером «52». Мотор заводился одним поворотом ключа. Чисткой, смазкой, текущим ремонтом занимались механики, а Виталик — в форменной футболке и шляпе — каждое утро милостиво принимал их работу.
Ящик–рефрижератор под скамейкой ломился от холодной воды, соков, чипсов, бутербродов, бананов и яблок. На рабочем месте позволительно было даже купаться! Привязав лодку к буйку, Виталик давал девушкам уроки плавания, особенно тем, кто отдыхал топлес. И все это в совокупности называлось работой, за все это платили, платили «по–взрослому»!
Управляющий хвалился, что у него на пляже все самое лучшее; он не врал. Песок здесь просеивали сквозь сито, яркие тюфяки на шезлонгах меняли каждый день, массажистки в коротких «туземных» юбочках были сплошь победительницами провинциальных конкурсов красоты. Все спасатели оказались спортсменами восемнадцати–двад–цати лет, все, кроме одного очень красивого студента. Тот не был особенно мускулист, но зато носил светлые волосы ниже плеч и удивлял девчонок необычайной голубизной вечно удивленных глаз. Звали его Артур.
Парни, вопреки некоторым опасениям Виталика, подобрались традиционной ориентации, более того, считали себя мачо. Девочки–массажистки, при всей свободе и раскованности, вовсе не были шлюхами. Виталик завел роман с мулаткой Зарой, но скоро оба решили, что «друг для друга не созданы», и остались друзьями.
Так прошли июнь и половина июля; дружок юной пляжницы, которую Виталик учил стильно плавать, подстерег его после смены и попытался набить морду. Не вышло: во–первых, Виталик сам был не дурак подраться; во–вторых, через десять секунд после начала «разговора» прискакали охранники, два громилы со сломанными еще в детстве носами, и Виталиков обидчик был уложен лицом на асфальт, со скованными за спиной руками.
Спокойно, сонно, неторопливо минул июль. Поднималось и опускалось солнце, высыхала, стягивая кожу, морская соль. Оранжевый тент на лодке «52» выгорел до грязно–желтого оттенка, лица девочек, загорающих на надувных матрасах, слились в одно лицо с облупившимся носом и большими, будто надувными
губами; потягивая воду из бутылки, поглядывая то на берег, то на море, Виталик даже задремывал иногда от одуряющей скуки. Ему снова захотелось в бассейн.И вот в один день все переменилось.
Эрвин позвонил и долго ждал ответа. Наконец в глубине дома что–то грохнуло — кажется, разбилось, приблизились шаги, и старческий голос, усиленный динамиком, спросил немного испуганно:
— Кто там? Господин Фролов, это вы?
Эрвин посмотрел прямо в камеру наблюдения, вывешенную над дверью.
— Да, это я. Это я вам писал, господин Андерсон. Вы назначили мне встречу.
За дверью помедлили.
— Я полагал, вы перезвоните…
— Прошу прощения. Вы назначили мне на сегодня, на двенадцать ноль–ноль.
— Я не совсем здоров…
— Господин Андерсон, мне неловко настаивать. Но мы откладывали встречу уже три раза.
Минута промедления. Наконец ключ повернулся в замке, и дверь открылась.
Хозяин оказался вовсе не старым сгорбленным сморчком, как можно было заключить по голосу. Здоровый мужчина лет за шестьдесят, высокий, поджарый, даже, пожалуй, красивый. Вот только взгляд его портил — постоянно казалось, что он собирается солгать.
— У меня очень мало времени… И я давно не общаюсь с журналистами. Если бы не ваша настойчивость…
— У меня в самом деле к вам очень важный разговор, господин Андерсон.
Поперек коридора лежала упавшая статуя — конструкция из металлических штырей, резиновых шлангов и деталей одежды. Все вместе, опрокинутое на пол, напоминало труп инопланетянина, много лет пролежавший на свалке. Современное искусство, очень современное, подумал Эрвин. Хозяин обернулся:
— Это работа моего зятя, скульптора. Бывшего зятя. М–да…
Они прошли дом насквозь. В коридорах стоял горячий, спертый воздух. Кондиционеры не работали.
На заднем дворе под выгоревшим тентом помещался письменный стол. Хозяин уселся в кресло, предложив Эрвину полосатый пляжный шезлонг. В шезлонге, возможно, хорошо было загорать, но вести беседу — не очень удобно.
— Господин Андерсон, я принес с собой первое издание вашей самой знаменитой книги — «Соль». Подпишите, пожалуйста, для Эвелины. Это моя жена.
Этот потертый томик Эрвин нашел у Вельки, на ее шкафчике у кровати, где хранилось только самое любимое и нужное. Ход был лицемерный, но очень эффективный: Андерсон размяк. Моментально, будто щелкнули выключателем.
Он раскрыл книгу и долго писал что–то. Эрвин подумал, что Вель–ка будет рада и, пожалуй, благодарна мужу за автограф. В этом тоже была нотка лицемерия, и Эрвин отогнал ненужную мысль.
— Я хотел бы поговорить с вами о судьбе «Соли», — сказал он твердо и положил на столешницу диктофон.
Андерсон прищурился с профессиональным лукавством:
— А вы тот самый Фролов, который так много писал о русалках? Вы ныряльщик?
— Нет. То есть да, я занимался проблемой работорговли. Но я не ныряльщик.
— Все это ерунда, — Андерсон с удовольствием затянулся. — Русалки… Далекий и прекрасный мир. Таинственный. Да… Потеря идентичности — вот что их ждет. Путь человечества — от многообразия к идеалу. Улицы городов заполнятся идеалами, которые носят одно и то же, смотрят одно и то же, читают, слушают одно и то же, любят одно и то же и выглядят одинаково, — он выпустил кольцо дыма, и Эр–вин вдруг понял, что эту фразу — с точностью до интонации — он произносил уже много раз. Эта фраза выстреливает из него, как конфетти из хлопушки, стоит только журналисту показаться на горизонте.