Пасифик-Хайтс

Повесив плащ в прихожей, он прошел по широкому главному коридору в гостиную. Включив несколько ламп, двинулся дальше на кухню.

Бросил в бокал несколько кубиков льда, нацедил, подождав, пока булькнет, «Гленфиддика», вернулся в гостиную. Потягивая виски и собираясь с мыслями, на минуту остановился посреди комнаты. Он пришел сюда больше по привычке, чем по необходимости.

На полу, на диване — повсюду валялись альбомы фотографий.

Будучи самоучкой, Фейн постоянно испытывал неутолимую жажду знаний и умел с головой погружаться в самые разные изыскания, находя взаимосвязи там, где другие их не замечали. Хотя фотография занимала Мартена со времен учебы в Беркли, особый интерес к фотопортретам пробудился у него только пять лет назад. Как-то раз, еще работая в УОР, он расследовал дело, в котором были замешаны несколько осведомителей, живших инкогнито на явочных квартирах. Одному из них выделили маленькое бунгало в долине реки Рашен-Ривер. Когда осведомитель не явился на условленную встречу, Фейн отправился на тайную квартиру и обнаружил там его труп. Осведомитель словно прилег поспать на полу, а вокруг тела были разбросаны сорок семь фотографий — портреты мальчиков, подростков и молодых мужчин.

Обитатель домика покончил с собой, выпив смесь медикаментов с водкой. Мартен сначала принял его за педофила, но, присмотревшись к фотографиям, разложенным вокруг мертвого тела по часовой стрелке и по возрасту объектов съемки, Фейн с удивлением обнаружил, что на всех фото был запечатлен сам погибший.

Озадаченный открытием, Фейн провел добрый час у тела осведомителя, рассматривая снимки. По какой-то необъяснимой причине ему казалось, что он должен изучить каждое фото по отдельности в том порядке, в каком их положил самоубийца. Мартен неспешно изучал фотографии, наблюдая изменения в лице подрастающего мальчишки, пока не обнаружил такие же черты, как у себя, — озабоченность в едва заметных складках на лбу, тень застенчивой улыбки, ощущение притаившейся за плечом тщетности жизни, мимолетности счастья и, наконец, потерю остатков невинности.

Почему самоубийца хранил эти фотографии? Зачем окружил себя ими в ожидании смерти? О чем думал в предсмертный час, раскладывая снимки, в последний раз заглядывая в лицо мальчишки, которым он когда-то был? Эти вопросы много недель не давали Мартену покоя.

Так он начал собирать альбомы фотопортретов. Возраст, национальность, пол и раса объектов съемки не имели значения. Любое лицо что-то говорило ему, рассказывало историю чьей-нибудь жизни, позволяло заглянуть в тайники чужой души.

Мартен не мог объяснить цель своих поисков. Фотографии притягивали его, и казалось, каждый просмотр приближал к пониманию чего-то важного. У него накопилась масса фотоальбомов. Время от времени он вытаскивал с полки по несколько штук сразу и часами листал страницы.

Фейн повесил пиджак на спинку стула и вышел с бокалом через застекленные двери на веранду. Снова закапал дождь. Фейн смотрел на огни моста Золотые Ворота слева и эспланаду внизу. Рано или поздно, через некоторое время, а то и целую жизнь спустя, этот вид становился привычным, но наскучить не мог никогда.

Мысли сами собой переключились на Веру Лист. Умна. Напугана. Угодила в чертовски непростую историю, но бесстрашно гнет свое. Вот только ее упор на конфиденциальность не даст ему развернуться. Вера ничего не сказала напрямик, однако у Фейна создалось впечатление, что его не хотят подпускать к Лоре и Элизе. Аналитик намерена до конца скрывать от пациенток, в какую те попали переделку. Зря старается.

Фейн пока не стал давить на Веру. Женщина и так в напряжении, граничащем с паникой. Лучше отложить серьезный разговор до следующего раза.

Психотерапевт производила впечатление человека, готового идти до конца. Вроде бы понимает, что влипла, но, несмотря на предостережения, все равно рвется в бой. Как знать, может быть, психоаналитики лучше других умеют видеть скрытый смысл.

Кроме того, Вера, кажется, решила приступить к активным действиям еще до визита к Моретти. Такая вряд ли передумает.

Мартен достал смартфон и позвонил Вере.

— Какие у вас планы на утро?

Пауза.

— В десять… нет, она отменила сеанс. Значит, никаких. Но с часу до вечера все занято.

— Отлично. Нам предстоит кое-что сделать.

Когда Фейн закончил набирать свои примечания к беседе с Верой Лист, часы показывали почти одиннадцать вечера. Он закрыл файл и развернул кресло, краем глаза поймав блик света на фонаре авиамодели. На письменном столе стоял макет старого доброго C-12F, «Гурона» компании «Бичкрафт» — восемнадцатилетний Мартен пилотировал эту машину, перевозя, как он тогда полагал, контрабанду на остров Маргарита у берегов Венесуэлы. Кусок коралла, в том же году найденный в бухте острова Бонайр, служил модели подставкой.

Хотя комната изобиловала памятными вещицами, среди них не было фотографий Фейна — ни одного, ни в компании. Он не любил позировать. Зато на левом краю стола помещались три женских фото — матери, сделанное на фоне гор Кэддо в Техасе, на котором ей было двадцать два года; молодой женщины, оседлавшей велосипед под аркой ворот Сэзера в Беркли, и Даны перед бугенвиллеями на веранде дома. Шел шестой из четырнадцати месяцев их недолгой совместной жизни.

Все женщины на фото улыбались.

Никого из них больше не было в живых.

Фейн задержал взгляд по очереди на каждом снимке. Дану похоронили больше года назад, других — еще раньше, но когда мысли возвращались к ним, становилось больно. Навязчивые мысли — опасная штука, особенно по ночам. В былое время они его чуть не прикончили. Теперь он относился к ночным мыслям с должным респектом.

Вместо раздумий Фейн выключил свет, бросил взгляд на мониторы видеонаблюдения и отнес пустой бокал на кухню. Поставив бокал в раковину, выглянул из окна на улицу.

Потом без какой-либо осознанной цели прошелся туда-сюда в тишине гостиной. Комната выходила окнами на залив и хранила память о его с Даной пиршествах. Из дальнего конца комнаты Фейн проследовал в главный коридор и оттуда, через застекленные двери, на веранду. Постоял под каплями дождя, падающими с навеса.

Безоблачными вечерами они с Даной надевали свитера и, прихватив бутылку вина и чашку оливок, садились на веранде. Посиделки кончались, лишь когда в бокалы нечего было наливать, а от оливок оставались одни косточки. Мартен и Дана говорили без умолку. Так много было у них в прошлом и столько интересного в будущем, что они никак не могли наговориться. Господи, откуда только взялась такая беспечность! Неужели жизнь ничему их не научила?

Фейн поспешно отогнал от себя вредную мысль и вернулся в дом. На минуту задержался в гостиной, размышляя, не посидеть ли еще над фотоальбомами, но лампы уже были выключены. Зажигать их вновь не хотелось, в темноте было приятнее. Из сводчатого прохода в другом конце комнаты на пол, прямо под ноги, падала полоса неяркого света. Мартен зашагал по ней, как по дороге.

Свет провел его мимо кабинета в спальню. И спальня, и кабинет тоже выходили на веранду.

Раздевшись, Мартен лежал в темноте без сна, наблюдая за паутиной теней на потолке. Жаль, что поторопился созвониться с Ромой. Они могли бы встретиться сейчас, поговорить, за беседой прошла бы часть ночи. Рома не стала бы возражать, заметив, что он намеренно тянет время. Она бы поняла.

Фейн вернулся мыслями к Вере Лист. Случившееся, должно быть, потрясло бедную женщину до глубины души. Хотя Вера не отступала перед невзгодами, в ее интонациях слышались нотки отрицания. Ни один человек не способен существенно влиять на то, что с ним происходит, но Вера потеряла даже эту малую толику контроля, и жизнь ее никогда уже не будет прежней.

Фейн прислушивался к шуму дождя на веранде, пока не растаяло время и не подкрался сон.

Глава 6

— В прошлой жизни ты, наверное, был женщиной, — сказала Элиза.

— Ни в коем случае.

— Откуда такая уверенность?

— Поверь, Элиза, я знаю.

Застекленная комната на вершине холма уступом врезалась в ночь над Саусалито. По ту сторону залива в тумане тускло светились огни Сан-Франциско.

Элиза все еще не могла успокоиться, взять себя в руки после случившегося. Она безотчетно пыталась подавить возникшее смятение. Чем бы ни обернулся их роман в будущем, не стоило о нем так переживать. Отношения постепенно ухудшались, и убеждать себя в обратном бесполезно. Любовник, похоже, и сам догадывается.