Пасть: Пасть. Логово. Стая (сборник)

Ушло все так же быстро и неожиданно, как и явилось…

4

Кем бы ни было деревянное существо, теперь он с ним покончил. Пень опустел, рядом валялась сломанная свирель… Колыванов довольно ухмыльнулся – нижняя губа сползла вниз, обнажив клыки, из горла вырвались звуки, отдаленно похожие на булькающий смех. На торчащие из губ окровавленные щепки он не обращал внимания…

Скоро они выпали, не оставив ранок.

Глава десятая

1

Спуск по дурацкой лестнице дался еще труднее, чем подъем – но как-то он ее все-таки преодолел. Может, скатился кубарем, может, лихо спрыгнул, приземлившись на все четыре конечности – Колыванов сам не знал и не помнил, в ходе событий появились непонятные пробелы. Но сейчас в любом случае находился внизу, возле большого зеркала – за весь день он впервые приблизился к этому предмету обстановки – и смотрел на собственное отражение, ожидая, что оно ему скажет. Что разговор состоится, он почему-то ни секунды не сомневался.

Зеркальный двойник не обманул его ожиданий:

– Тебе не стоит подходить к зеркалам, – голос казался похожим на голос убитого фавна, но звучал мягко, без ехидных ноток.

– Почему? – тупо спросил оригинал. Удивительно, гортань, язык и губы слушались великолепно, говорил он как обычно – а может, ему это просто казалось.

– Если начнешь всматриваться в свои глаза, в свою косматую морду – загипнотизируешь сам себя и не сможешь оторваться. Так и погибнешь.

Осуждающих ноток в словах обитателя зеркала не прозвучало. Сочувствующих, впрочем, тоже – простая констатация факта.

Косматая морда? Колыванов поднял руку и ощупал лицо, покрытое на удивление длинной, уже не колющей пальцы щетиной. Колыванов-в-зеркале не повторил жеста – он оказался чисто выбрит, бледен, под глазами лежали густые тени – такие густые, что казались нарисованными дешевым театральным гримом. Колыванов попытался заглянуть через его плечо – в Зазеркалье; его визави услужливо отодвинулся.

Через мгновение Колыванов понял, что в Зазеркалье все идет не так, как в окружающем его дурном и нереальном мире: через окна дом заливает утреннее солнце; вся мебель цела и на стенах нет рваных следов картечи; в стоящей на столе стеклянной банке шевелят плавниками золотистые карасики; откуда-то снаружи доносится смех – звонкий смех Саши, и слышны мягкие прыжки Филы и ее добродушное ворчание…

– Всё это ты убил. Ты… – Колыванов-в-зеркале говорил грустно, но не обвиняюще. – И Сашу убил ты…

– Я не убивал!!! – взревел Колыванов, хотел крикнуть, что во всем виноват Горянин и его свихнувшаяся сука – и замолчал.

Колыванов все понял: на самом деле в Зазеркалье очутился он сам. Невероятным образом его разум вселился в двойника, живущего в искаженном и страшном мире… Или нет?

Или он никогда не был человеком, а всегда существовал бесчувственным фантомом здесь, в кровавой нереальности – и лишь сейчас неизвестно зачем обрел сознание… Нет… Нет… Не-ет!!! Он Миша Колыванов, и он все помнит, и он не имеет отношения к здешней круговерти взбесившихся вещей и окровавленных трупов…

И есть только один способ это доказать…

Он поднялся с четверенек (когда, как на них опустился?), подтянул правую руку, ремень «Сайги» все еще стягивал запястье. Копируя его жест, Колыванов-в-зеркале быстро вскинул ствол.

Они выстрелили друг в друга одновременно.

2

Он успел первым – зеркало взорвалось, и разлетелось сверкающим ливнем осколков, и встречный выстрел ушел в никуда. Колыванов смотрел на открывшуюся деревянную стенную панель и медленно осознавал, что же он наделал.

А когда понял до конца – рухнул с диким воем на пол и забился в отчаянии среди обломков и осколков.

Это конец! Он стоял в полушаге от спасения, от двери, ведущей из свихнувшегося Зазеркалья обратно – в родной, уютный и спокойный мир. Стоял – и сам уничтожил единственную лазейку, навсегда замуровал себя здесь. Все было так легко – прыгнуть вперед, в зеркало, как прыгнул на деревянную поляну; вышвырнуть двойника-самозванца…

Колыванову хотелось выть – и он выл.

3

…Он оказался на улице, не зная и не понимая, как и когда выполз из дома. Солнце закатилось уже больше чем наполовину, но напоследок решило доконать Колыванова. Он двигался, не открывая глаз, не мог открыть, почти полз по земле, крепко зажмурившись и медленно переставляя руки и ноги – но тем не менее ничуть не хуже прежнего знал, что происходит вокруг. Возникшая на мгновение тогда, в схватке с сатиром, способность остро и ясно ощущать все на большом расстоянии вернулась.

Больше того, он знал не только что происходит вокруг, но и что происходило раньше: вот тут, слева пробежала утром юркая мышь-полевка (не интересно, слишком мелкая…); вот тут он сам исходил участок во всех направлениях; а это что? – это следы того маленького человека, как там его звали, Колыванов не помнил, он уже почти ничего не помнил… Дальше, дальше… вот здесь, на берегу, человечишка долго сидел, затем вскочил и побежал…

Колыванов шел по следу. Он не понимал, что вело его вперед – не любопытство, нет, любопытства в нем уже не оставалось, как не оставалось других человеческих чувств. Но он упорно стремился туда, где пересекались в одной точке все невидимые глазу дорожки.

Вот и конец пути.

Он понимал все, что здесь происходило, ясно и четко, все до мельчайших подробностей, вплоть до того, куда отлетели выброшенные «Сайгой» стреляные гильзы. И, конечно, сразу понял, кто убил Сашу, проклятая псина здесь ни при чем (о, как он ненавидит собак!), рыжая сука попала сюда уже дохлой… Понял – но все равно не вспомнил, как он все сделал.

Зато сразу догадался, зачем. И – что за неведомая сила влекла его сюда: голод. Самый обыкновенный голод, про который он как-то позабыл… А ведь рядом еда, много вкусной еды…

Ничего неожиданного в открытии не оказалось, и ничего странного и пугающего, говорили же ему двойник в зеркале и деревянный дьявол…

На самом деле таких понятий, как «двойник», «зеркало» в том, что уцелело от мозга Колыванова, уже не существовало – смутные, никак не называемые образы. Но с дьяволом что-то связано, что-то важное, что нельзя забыть, нельзя, невозможно, смертельно опасно… о-о-о-а-а-а-а!!!!

Дьявол – Катя, Катя – дьявол… Он несся к дому длинными скачками, стелясь над землей и повторял про себя последнее уцелевшее имя: Катя, Катя, Катя… Других имен и слов не осталось, зато вставала зримая и яркая картина: Катя открывает калитку и заходит во двор, он смотрит на нее снизу, из густой тени кустов, бросается вперед и…

Катя, Катя, Катя-я-я – имя удерживало оставшиеся крохи сознания на краю бездонной пропасти, готовой поглотить все – имя-соломинка, имя-тонкая нить, готовая вот-вот лопнуть.