Пасть: Пасть. Логово. Стая (сборник)

Эскулап неожиданно замолчал на середине фразы и собравшийся оборвать его тираду Капитан ничего не сказал. Незачем трубить о том, что Эскулап со товарищи не только собирал всевозможные деревенские страшилки, но и активно разыскивал и раскапывал позабытые, позаброшенные могилы, часто расположенные снаружи кладбищенских оград и не имеющие никаких опознавательных знаков.

Раскапывал, пока не обнаружил в одной на удивление сохранившийся за многие десятилетия труп человека, человеком на деле только выглядевшего…

Но ни к чему оповещать собравшихся, откуда появился на свет вирус – далекий предок штамма-57… Штамма, превращавшего человека в крайне опасную, почти неуязвимую, смертоносную тварь.

Хотя почти все собравшиеся могли бы вычислить это, как вычислил в свое время сам Капитан. Да кое-кто и вычислил, недаром среди узкого круга сотрудников Лаборатории ходили упорные слухи, что в Виварии имеется некая секретная даже от них комната, своего рода кунсткамера, где хранятся вызывающие оторопь находки группы Эскулапа.

Среди прочего шепотом, на ухо, назывался человеческий череп с сорока восемью зубами; похороненный лет пятьдесят назад очень неприятного вида младенец, сердце которого до сих пор продолжает ритмично сокращаться; человек (?), место левого полушария мозга которого занимало странное медузообразное существо, пустившее отростки во все органы и явно находившееся при жизни в полном симбиозе с давшим ему приют организмом…

Капитан знал точно, что такой кунсткамеры нет (по крайней мере в Виварии). Знал и другое – дыма без огня не бывает. Но кто бы и о чем бы ни догадывался, история происхождения 57-го была запретной темой для разговоров при любых обстоятельствах. Эскулап и сам понял, что начал не о том, – и перевел стрелки на Доктора, так до сих пор и молчавшего:

– Ну, генетические особенности организмов, предрасположенных к ликантропии – это исключительно по части Виктора Эльдаровича… Я же отвечаю на конкретный вопрос: шанс, что в контакт с 57-м вступит человек, способный пережить мутацию и не загнуться, ничтожно мал – один из нескольких десятков миллионов. Иначе у нас под действием природных, гораздо более слабых штаммов в каждой рощице выл бы ночами оборотень… А по утрам спецмашины собирали бы остатки растерзанных тел…

Капитан поморщился. В Лаборатории даже между посвященными употреблять слово «оборотень» считалось дурным тоном. Предпочитали говорить «объект», «ликан», «объект W» и т. д.

А Доктор, как выяснилось, ушел в себя не настолько глубоко, чтобы не слышать своего имени. Впрочем, к генным особенностям ликантропии его речь не имела никакого отношения:

– Вы понимаете, о чем вы говорите? Так вот спокойно говорите? Нет, ни хрена вы не понимаете… Это Паломарес, биологический Паломарес… [2] Какая там к чертям больница, у всех сейчас в домашних аптечках навалом самых сильных обезболивающих… или штамм может попасть в организм наркомана, он перенесет мутацию под кайфом и ничего не поймет даже… Да и вообще, кто проверял действие 57-го на нормального и здорового человека, не страдавшего от недоедания и хронических заболеваний? Никто не проверял! Вспомните, кем были раньше объекты… Какой там один шанс из миллионов… если кто-то и умрет от сверхударной дозы, то остаются те, кто попытается его спасти, и кто станет его вскрывать, и хоронить… Это будет не Паломарес, это будет биологический Чернобыль, Хиросима и Нагасаки, вместе взятые… Мы не можем допускать и предполагать даже в порядке горячечного бреда… ни малейшей вероятности того, что контейнер окажется вскрыт. Мы должны разбиться в лепешку, чтобы этого не случилось! И не одни мы! Ничего мы сами не сделаем… В городе должно быть объявлено чрезвычайное положение и биологическая тревога! Карантин! Обсервация! Перекрыть все выезды, искать чертов контейнер должны все: милиция, МЧС, армия, ФСБ, медики… Объявить награду по всем телеканалам, пообещать деньги любому, вернувшему 57-й, пусть он даже работает или работал в Лаборатории…

2

В окрестностях испанского местечка Паломарес американцы умудрились потерять четыре атомных бомбы, сброшенных с самолета в результате нештатной ситуации (ни одна, по счастью, не взорвалась). Одна шлепнулась прямо на грядки крестьянского огорода, две других тоже отыскались быстро, а вот четвертую, рухнувшую в море на приличной глубине, искали и поднимали несколько месяцев.

Доктор замолчал, выдохнувшись. Остальные тоже молчали, потрясенные неожиданным предложением. Пауза затягивалась, и нарушил ее Капитан, сказавший проникновенно и мягко:

– То есть вы предлагаете рассекретить деятельность Лаборатории? Предать гласности все результаты работы? Других способов поднять по тревоге силовиков я пока не вижу.

– Да! Все всплывет так или иначе, но если мы не вытащим голову из песка, всплывут и трупы, всплывут в таком кровавом болоте…

– Для начала всплывет наш Виварий… Точнее, ваш Виварий, – сказал Капитан медленно, словно рассуждая сам с собой. – Вы когда-нибудь слышали про доктора Менгеле [3] ? Между прочим, что бы там ни говорить с точки зрения физиологии и генетики, юридически все объекты – до сих пор люди. И когда вы берете пилу и трепанируете им череп, то это не вивисекция животного. Это с точки зрения закона убийство. Садистское убийство.

3

Й. Менгеле – врач-нацист, ставивший садистские опыты на людях.

Он в упор смотрел на Виктора Эльдаровича. Если Доктор сейчас не сломается, то ему отсюда не выйти. Его отсюда вынесут. Слова не важны, если в глазах не дернется страх, то не помогут ни уговоры, ни пленки, зафиксировавшие во всех подробностях проводимые Доктором операции…

Доктор сломался. Капитан с удовлетворением отметил, что направление мыслей собеседника изменилось, на место опасений за судьбы человечества пришла тревога о своей личной и персональной судьбе.

По лицу Доктора можно было читать, как по открытой книге – выражение обличительного пафоса исчезло, взгляд растерянно перебегал с одного собеседника на другого, пальцы нервно крошили сигарету. Но стоит подать немного назад, успокоить расшалившиеся интеллигентские нервы. И Капитан сказал:

– В любом случае решать вопрос о рассекречивании и привлечении сил со стороны придется не нам. Генерал должен вернуться через два дня. Думаю, получив сообщение о произошедшем, вернется раньше. Все наши соображения я ему доложу в сжатом виде. И буду, Виктор Эльдарович, настаивать на проведении в жизнь вашего предложения. Единственное уточнение – посторонних привлекать надо втемную, сочинить убедительную легенду. Даже две, три, четыре легенды, если понадобится… Надо срочно и тщательно продумать, откуда в Лаборатории, официально занимающейся растениеводством, такие убойные снадобья. Но это утром, на свежую голову.

Он еще раз внимательно посмотрел на Доктора. Вроде успокоился, уже не рвется разоблачать и срывать маски; но все равно, пригляд за ним нужен…

Чтобы не повторилась история с Марченко.

3

Под утро Колыванову приснилась охота. Старинная псовая охота, многолюдная и зрелищная: захлебывались звонким лаем гончие-арлекины, рвались со сворок борзые; багроволицый, седоусый доезжачий [4] изо всех сил трубил в рог «по зрячему», рискуя заработать апоплексический удар; выжлятники азартно науськивали спущенных со смычки собак…

4

Здесь и далее: доезжачий – в старинной комплектной охоте руководил гончими; выжлятники – его помошники; остров – небольшой, окруженный полем лес; выжловка – гончая-сука; мастерить (для собак) – сходить со следа зверя, срезая путь напрямик; по зрячему – не спуская глаз с бегущего зверя; щипцы – челюсти (у борзых собак).

Наверное, всё выглядело бы красиво и увлекательно, если бы не одна малость – дичью оказался он, Колыванов.

…Он метался на кругах по обширному, лесистому острову, не желая выходить в поле, под острые зубы борзых – метался почему-то на четвереньках; и, как ни странно, так бежать оказалось ему легко и удобно… Гончие заливались и справа и слева, пока невидимые сквозь густой кустарник. Он резко менял направление бега, сбивая их с толку – и всё же молодая и паратая выжловка пегой молнией прорвалась сквозь кустарник и замастерила по зрячему…

Остальные немного поотстали, но от переливов проклятой суки чудилось, что вся стая на хвосте, что он бежит медленно, что до борзых дело не дойдет и все кончится здесь, в острове, в быстротечной и кровавой схватке с гончими. Однако Колыванов не боялся – как ни удивительно, он ничего не боялся.

Он чуть сбавил темп, позволив выжловке сократить дистанцию, резко развернулся – и напал. Не ударил рукой или ногой – вцепился зубами в плечо, мотнул головой, вырывая, выдирая шесть и мясо, почувствовал на губах пряный вкус крови – коротко рыкнул, перекрывая жалобный визг выжловки – и снова понесся, закладывая широкую дугу вдоль края острова.