Пастораль сорок третьего года

Слегка задетый тем, что его затерли, Кохэн перебил Мертенса:

— Прямо как в тайнике, где я прятался вчера ночью. Ну, скажу я вам, ребята…

И он рассказал о пирушке, сильно сгустив краски.

— Мы загадили Гитлера, пили всю ночь напролет, блевали так, что утром нас шестерых можно было тащить на помойку. Ну и деньки. Цените, что я не опоздал: это стоило кучу денег. Сюда я добрался в книжном ящике Гуго де Гроота, абсолютно черном, а сторожевые псы чуть не сграбастали мое удостоверение со мной в придачу. Помешал немецкий офицер, генерал или что-то в этом роде. Шикарный парень. Он и сказал сторожевым псам: «Руки прочь, олухи! Разве не видите, что в машине сидит важная особа? Не умеете обращаться вежливо с такими людьми! Проклятое отродье, не упустят случая побеспокоить человека. Ах, извините, господин фон Кохэн, что вам причинили беспокойство, больше это не повторится. Не обижайтесь. Мы стараемся изо всех сил, чтобы голландские евреи забыли, что попали к нам в руки. До свидания, господин фон Кохэн, будьте здоровы, господин фон Кохэн, счастливого пути!» И сторожевые псы склонились в поклоне, как…

— Хватит паясничать, — засмеялся Грикспоор. — Говори нормально.

Кохэн немного помолчал, а потом стал продолжать, наморщив лоб:

— В Амстердаме я слышал удивительную историю, достоверный случай. Один мой друг…

— Вы слышали лай собаки? — неребил Грикспоор.

— Нет, — ответил Мертенс. — Когда?

— Только что… Наверное, послышалось.

— Один мой друг скрывался в Амстердаме…

— Подожди немного, Ван Дейк. Пойду-ка взгляну, что там.

Мертенс поднялся и пошел к выходу. Кохэн просиял от слов Мертенса, который явно не хотел пропустить его рассказ. Все прислушивались к удалявшимся шагам. Собака не лаяла. Было около половины одиннадцатого. Кохэн расправил плечи, словно сбросил груз, и несколько раз зевнул.

— А как наши насекомые? — спросил он.

Никто не ответил. Все трое слушали, как башенные часы в деревне пробили пол-одиннадцатого. Видимо, дул южный ветер, боя городских часов они не слышали.

— Паршиво, — ответил Ван Ваверен. — Здорово кусают.

— Ты слишком много чешешься, — заметил Грикспоор. — Чем больше чешешься, тем сильнее они кусают…

— Так вот, — снова начал Кохэн. — Сейчас я расскажу вкратце. Когда вернется Мертенс, я повторю подробнее. Друг мой скрывался в Амстердаме рядом с публичным домом, куда захаживало много мофов. Дома в районе каналов старые, и его тайник был так удачно расположен, что во время облав он не мог определить точно, где он находится — в притоне или в своем доме. Вопрос в том, где провести границу. Девицы по четыре в ряд маршировали над его тайником, значит, он был недалеко от них. Ну и наслушался он там! Звукопроницаемость в тех домах большая, и, прячась в тайнике, он сидел, что называется, прямо в спальне третьего рейха. Удовольствие все равно ниже среднего, скажу я вам, но он все-таки забавлялся, и каждый раз там происходило что-то новенькое. Самый интересный случай я расскажу потом, а пока вот такой: однажды он услышал, как вошел моф — топ, топ, топ — и шлюха сказала: «Давай немного поболтаем». Все стихло, потом послышался шелест и хихиканье, затем скрип кровати, и наконец моф произнес назидательным тоном, словно поучая ребенка: «Давай, только поскорее». Вот и все, что мог сказать этот немецкий болван. «Давай, только поскорее». А еще говорят о немецкой лирической поэзии… В другой раз…

— Послушайте, — встревожился Грикспоор. — Где же Мертенс?

— Наверное, в уборной, — успокоил Ван Ваверен.

— Он уже был там в восемь часов.

Опять прислушались: все тихо. Вдруг, как им показалось, со стороны дома раздался протяжный крик «а-а-а…» и странный звук: шлепок, удар дерева по дереву или дерева по камню.

— Что случилось? — насторожился Грикспоор, повернув к входу свое голубоглазое юное лицо с вздернутым носом.

Кохэн вскочил на ноги.

— Я заяц, — прошептал он. — Все понятно. Вперед, ребята, в укрытие. Не мешкайте…

Ван Ваверен пошел за ним, и они оба направились в укрытие, причем Ван Ваверен еще произнес:

— Но ведь он не свистел…

— Тише! — испуганно остановил его Кохэн.

— Свисток у меня, — прошептал Грикспоор, не двигаясь с места. — Я дежурный… Если что-то случилось, Мертенсу несдобровать.

— Давай быстрее сюда, черт побери! — яростно прошипел Кохэн. Грикспоор тотчас вскочил и бросился вслед за ними. Ван Ваверен схватился за одежду.

— Оставь! — приказал Кохэн. — У нас нет времени. Теперь они знают, где мы. Открывай люк, скорее! Так, хорошо, Яп. Вперед, мальчики! Речь идет о жизни и смерти, торопитесь…

Один за другим они прыгнули в убежище, опустили крышку люка и задвинули засов. Под толстым слоем сена люк был незаметен. Грикспоор вытащил свой фонарик: слабый луч осветил душную яму, боковые стены которой были закреплены подпорками, прогнившими в одном месте; через брешь в подземный ход можно было пробраться только ползком. Рядом с брешью со стороны хода висел большой мешок с песком: теоретически считалось, что его можно развязать одним рывком, и тогда песок засыпает отверстие. На практике им удавалось сделать это в одном случае из трех.

— Опять барахлит, — произнес Ван Ваверен, имея в виду замигавший фонарик Грикспоора.

Грикспоор стукнул фонариком по левой руке: он погас, потом снова вспыхнул, слабо мигая.

— Неужели они схватили Мертенса? — спросил он. — Тогда все пропало…

Никто не проронил ни слова. Ван Ваверен испугался больше всех: у него дрожали губы, он не отрываясь смотрел вверх, на люк над своей головой. Кохэн положил руку на плечо Грикспоору и прошептал:

— Мы ничем не можем помочь Мертенсу, Яп. Здесь мы в безопасности, было бы безумием выйти наверх. Мы в безопасности, мальчики, сидим здесь, как в крепости. Я заяц! Пусть попробуют…

— И все же я пойду посмотрю, — упорствовал Грикспоор. — Проберусь по ходу до ручья и обратно.

Он уже лежал у бреши, освещая фонариком начало хода.

— Остановись! — запротестовал Кохэн. — Ход ненадежен, эти саботажники-крестьяне сделали его кое-как. К тому же мы тогда останемся без света. — И словно магическая сила таилась в его словах, фонарик погас, как только он произнес их. Грикспоор шепотом выругался, стукнул пару раз своим любимцем по руке, но напрасно.

— Я пошел, — сказал он и в темноте скользнул в брешь.

В этот момент над их головами раздались шаги и кто-то стал открывать люк. Трое в убежище сразу решили, что вернулся Мертенс и хочет спрятаться. Потом что-то заскрипело. Ван Ваверен не выдержал, нащупал отверстие и стал пролезать в него; Кохэн последовал за ним. Над головой заскрипело еще громче, засов был ненадежен — самоделка Мертенса. Яркий луч упал в убежище, но осветил лишь подметки ботинок Кохэна. Тут вниз прыгнули сразу двое. Ван Ваверен и Кохэн еще немного проползли на четвереньках; ослепленные ярким светом, они забыли о песке, а теперь было поздно развязывать мешок. Они одновременно поднялись на ноги, стукнувшись головами. Сзади раздалось немецкое ругательство и окрик! «Стой, буду стрелять!»

Между тем Грикспоор дошел уже до середины хода. Он шел, натыкаясь на подпорки, полусогнувшись, так как ход был очень низким. Страха он не испытывал; ему хотелось выручить Мертенса, которому грозила наибольшая опасность, если он попадет в руки мофов. Не думай он об этом, он, возможно, боялся бы. Но когда он увидел свет и услышал окрик, он все же испугался и бросился бежать. На бегу он очень сильно стукнулся головой, подумал было, что ранен, но побежал дальше под градом земли и камней. Сзади что-то грохнуло, и свет пропал. И снова грохот и шум за спиной, как при землетрясении. Ему не пришло в голову, что ход мог обвалиться.