Пастырь добрый
Шрифт:
– В таком случае… – мгновение Курт раздумывал, проворачивая в усталом мозгу возможные комбинации, и подытожил: – Мне надо продолжать дознание, поговорить кое с кем еще, следственно, покинуть дом; ты до Друденхауса сам доберешься? Не сверзишься с седла по дороге?
– Нормально, – коротко откликнулся эксперт; Курт кивнул:
– Стало быть, так. Бруно? Встанешь у двери. Никого не впускать, на просьбы, слезы, угрозы и увещевания не поддаваться. При необходимости препятствовать всеми мыслимыми способами. Штойперт? Давай-ка к Керну. Обрисуешь ему ситуацию, затребуешь стража к дверям, и пусть отсылают курьера с запросом на спеца.
– А он меня послушает? – усомнился тот; Курт усмехнулся:
– Старик наш скептик по натуре, однако серьезное положение способен
Глава 13
Новость о том, что в одну из комнат в собственном доме он не имеет права даже заглянуть, Мозер-старший выслушал спокойнее, нежели того ожидалось, лишь покосившись в сторону дальней двери, из-за которой доносились уже не крики, а слабые похлипывания, и Курт мысленно помолился, лишь вообразив себе, как Бруно станет удерживать убитую горем, истеричную женщину, рвущуюся в комнату уже явно покойного сына. Столь же безмолвно и искоса кожевенник взглянул на Штойперта, проскользнувшего мимо него к выходу неслышно, медлительно, словно призрак, каковое сходство усиливалось и безжизненно-серым лицом, и дикими взглядом призванного эксперта; не дожидаясь вопросов, на которые ответить не мог, Курт торопливо попрощался и уже на самом пороге приостановился, обернувшись.
– Последнее, – спохватился Курт. – Ваш сын говорил о своем приятеле по имени Франц. Кто он, и где я могу его найти?
– Франц… – повторил Мозер безвыразительно и махнул рукой куда-то в сторону: – Мальчишка на посылках в моей лавке. Я не сноб и не возражал их приятельству. Где найти… Наверняка в лавке и можно, или в мастерской.
– Вы не заперли ее сегодня после всего случившегося?
– Я не набираю в помощники кого попало, – отозвался тот резко. – И на них вполне можно оставить мое дело на день или более, сколько потребуется. Позволить себе прикрыть его вовсе я не могу – у меня жена и… еще один ребенок, которые все еще живы и которых надо кормить, и обязательства перед гильдией, а пара дней простоя после ударят сильно. Я ответил на ваш вопрос?
– Вполне, – не став заострять внимания на вызывающем тоне Мозера, кивнул Курт, перешагивая порог.
В стремя он попал не с первого раза, и курьерский скосил в его сторону настороженный и словно презрительный взгляд коричневого глаза; в отличие от сонного майстера инквизитора, жеребец был полон сил, готов к работе и сетовал разве лишь на то, что ему не позволяют разогнаться на узких улочках.
Столь же недоброжелательно на него смотрели и горожане, встречающиеся сегодня на улицах изредка и кучками, как заговорщики, однако сейчас их пристальное внимание уже не раздражало и не настораживало – привык; оказывается, и к этому можно привыкнуть… Их чувства были отчасти понятны: волна арестов после нового убийства, наглухо запертый город, даже в дневное время, а если уж в довесок к тому инквизиторы начали гонять галопом взад-вперед, стало быть, творится что-то впрямь серьезное. Будь Курт каким-нибудь лавочником или старьевщиком – сам, наверное, точно так же косился бы и смотрел хмуро вслед, пытаясь понять, что происходит вокруг, чего надо бояться и сторониться, и мысленно костерил бы всю эту братию за то, что ни словом не обмолвятся добрым людям, что им надлежит думать.
В лавке Мозера его встретили теми же напряженными взглядами, разве что чуть разбавленными робкой и лишенной смысла надеждой; не отвечая на их невысказанные вопросы, Курт велел отыскать и привести приятеля хозяйского сына, отчаянно жалея о том, что подопечного, сходящегося с детьми куда лучше него, пришлось оставить; когда же Франц, явившись, взглянул в его сторону так, словно увидел нечто ожидаемое, чему удивляться не следует, так же по-взрослому, как до того смотрел Штефан Мозер, его едва не перекорежило. Отведя мальчишку чуть в сторону, в самый дальний угол, где их не могли услышать, он тяжело опустился на старый массивный табурет, подумав мельком о том, что ближайшие
часа два, а лучше три предпочел бы не вставать, а спать и сидя можно…– Франц? – уточнил Курт, когда мальчик, присев напротив, тихо поздоровался; тот кивнул.
– Вы из-за Штефана пришли? – спросил парнишка уверенно, не дожидаясь первого вопроса, и тут же продолжил: – Он так и сказал – «когда будет поздно, забегают»… простите.
– Вот так, значит, – вздохнул Курт неопределенно, пытаясь понять, как говорить со взрослым ребенком, и злясь на себя. – Ну, уж если ты все понял, тогда я не буду ходить вокруг да около. Я знаю – он рассказывал тебе о своих… страхах. И когда Штефан говорил мне об этом, он упомянул, что… Словом, по твоему поведению он решил, что с тобою происходит то же самое, но почему-то ты не хочешь рассказать об этом ему. Он был прав?
– Вы скажете мне, что случилось с ним? – не ответив, спросил Франц. – Взрослые, я слышал, говорят, что это евреи, только я-то знаю, что люди тут вообще ни при чем. Они говорят, что Друденхаус никому ничего не рассказывает, чтобы не было бунта, но скоро кого-нибудь обязательно накажут, чтобы народ успокоить. Скажите, майстер инквизитор, Штефана тоже мертвым нашли? Его вообще нашли?
Минуту Курт размышлял, глядя в сторону от его лица, чтобы не встречаться с серьезными глазами мальчишки взглядом. Так или иначе, отец пропавшего вскоре расскажет все и всем; быть может, не будет упоминать о шкафе, чтобы самого себя не выставить дураком, однако обязательно станет известно, что комната его сына опечатана, у порога – охрана, а когда прибудет священнослужитель, да еще и нарочно вызванный…
– Тайны хранить умеешь? – спросил Курт в ответ, наконец, обернувшись вновь к собеседнику, и тот, не задумываясь, кивнул. – Между нами, Франц. Запугивать не буду – сам должен понимать, что о таком всем подряд не рассказывают.
– Понимаю; засмеют, – кивнул мальчишка снова и, еще более понизив голос, уточнил: – Значит… это случилось?
– Да, – подтвердил Курт. – Это случилось. Он исчез из своей комнаты ночью, одежда осталась, окна заперты, двери тоже, у распахнутого шкафа – кровавый след. Что бы ни было там, одно можно сказать точно: он боялся не напрасно.
– Значит, я следующий… – проронил Франц чуть слышно, опустив голову, и Курт снова мысленно ругнулся, не зная, что следует сказать и как повести себя в подобной ситуации. Пообещать защиту? Какую? Сидеть напротив его шкафа в засаде? Но если все, что рассказывал Мозер-младший, правда, лишь дети могут и видеть, и слышать происходящее, и, возможно, ничего вовсе не будет, пока ребенок не в одиночестве…
– Иными словами, – продолжил Курт в прежнем неопределенно вежливом тоне, – Штефан не обманулся. Так? Ты тоже что-то… слышал? Или видел?
– Слышал, – тихо подтвердил Франц. – Только не в шкафу – шкафа нет у меня, я… У нас в подпол ведет маленькая дверца, как люк, и вот оттуда, из-под нее, я и слышал.
– Что?
– Голоса. Сперва ничего не было, понимаете, я с малолетства боялся туда спускаться, даже когда наверху со светильником стояла мама, но это другое. А не так давно все началось по-серьезному. Я должен был спуститься в подпол, и я, конечно, боялся – но по привычке уже, уже зная, что ничего там нет и это просто страхи мои, и больше ничего. Но только подошел к дверце, как вдруг – знаете, вздох. Точно кто-то вдохнул и выдохнул. Там, внизу. Я… Я тогда матери соврал, сказал, что в прошлый раз видел в подполе огромную крысу, и она спустилась сама. Тогда я еще думал, что – быть может, почудилось…
– То есть, это было днем?
– Нет, просто в подполе, в прохладе, дедова настойка стоит – от суставов, потому и надо было туда идти ночью. Днем ни разу не случалось. После того случая я как-то… ну, понимаете… встал ночью… и когда проходил мимо дверцы – она приоткрылась; чуть-чуть совсем, но тогда я уж точно услышал – дышит, тяжело так, словно бы кто кувшин надел на голову. Или как большая собака в конуре… – Франц умолк, перехватив его взгляд, и неловко улыбнулся: – Вы мне не верите, да? Потому что так похоже на Штефана?