Пастырь из спецназа
Шрифт:
– Алексий! – кинулся к нему священник. – Что стряслось?!
Только теперь он понял, как дорог ему этот так и не повзрослевший, нескладный, не слишком удачливый в личной жизни человек.
– Он приходил… – поднял наполненные слезами глаза Алексий.
– Ты узнал его?
– Нет, – покачал головой Алексий. – Света-то нет. Как я его узнаю? Я ведь не кошка!
– Как это произошло?
– Он зашел, я выстрелил… вот и все.
– А что милиция сказала?
– А что она скажет? Спросила, есть ли разрешение на оружие…
– Это понятно! – раздраженно оборвал
– Какая собака? Какие улики? – горько покачивая головой, облился слезами диакон. – Туда зайти невозможно! Видите, что со мной делается?
Отец Василий вгляделся: Алексий почти рыдал.
– Ему-то ничего, он сразу выскочил, – хлюпнув носом, спокойным, ровным голосом произнес Алексий. – А я так наглотался, что до сих пор в себя прийти не могу! Весь храм в этой пакости! Вот сижу теперь, проветриваю…
Священник подошел к двери нижнего храма, принюхался и тут же понял, что тоже плачет: газ из пистолета еще не рассеялся.
– Как же теперь младенцев крестить? – хлюпая носом и утирая рукавом слезы, повернулся он к диакону.
– А хрен его знает! – плача и сморкаясь в насквозь промокший рукав, ответил Алексий. – Бог даст, за ночь выветрится…
Весь следующий день священник только и занимался тем, что жаловался на энергетиков куда только мог. По зимнему времени без электрического света служить службы было решительно невозможно! А запас свечей иссяк. Он даже позвонил в редакцию усть-кудеярского «Вестника», но даже Алла Борисовна Зильберман ничем помочь ему не могла.
– Отвернули-таки мне башку, – с печалью в голосе сказала она. – Я теперь больше не зам.
– Неужели сняли? – ужаснулся отец Василий.
– А вы как думали? После такой статьи не найти в моей работе огрехов было решительно невозможно…
Отец Василий понял, что она улыбается.
– Вы, батюшка, себя не вините, – продолжила Алла Борисовна. – Меня уже восьмой раз снимают – после каждого политического кризиса… есть такая профессия: редактора подменять…
В последующие три дня до священника дошла только одна хорошая новость: Вера пришла в норму, больше «не гонит», что с ней произошло в тот роковой вечер, по-прежнему не помнит, но жить и работать хочет до колик.
А вот все остальное оптимизма не внушало.
Как-то под вечер зашел в храм Толян, подивился отсутствию света, пожаловался на беспредел дорожно-постовой службы, безосновательно отнявшей у него права, с некоторой надеждой глянул отцу Василию в глаза, но быстро понял: батюшка теперь не помощник – свои бы проблемы разрулить.
А потом избили Костю. Избили по пути домой, уже в Шанхае, но главврач руку бы отдал на отсечение, что это не местные.
– Я, Мишаня, – сверкая из-под широкой повязки уцелевшим глазом, почти кричал он, –
всех шанхайских с пеленок знаю! Чтобы меня там кто-то тронул?! Да ни в жисть!Отец Василий ему верил. Костя и впрямь был известной личностью – и не только в Шанхае, во всем городе. Еще не будучи главврачом, он вправил столько вывихов и зашил столько порезов, что ни один уважающий себя бандит не позволил бы себе обидеть Доктора.
– Это из-за меня, – вслух подумал он.
– Да брось ты, Мишаня! – с фальшивой беспечностью отмахнулся Костя. – И в голову не бери! – но все в нем, каждый жест, каждая ужимка, говорило: да, батюшка, это из-за вас…
Услышав про Костю, внезапно начала хандрить и попадья. Главврач всегда был для Ольги неким символом абсолютного житейского благополучия. С ними, то есть с батюшкой и с ней, могло случиться что угодно. Она была к этому готова – такая у мужа работа… Но Костя! Если начали бить таких, как главврач районной больницы, значит, дела и впрямь идут худо!
– Я боюсь, батюшка, – призналась она. – Я давно так не боялась, как сейчас. Мне говорили, что такое с беременными бывает, но это другое… Я чувствую, что-то плохое ходит возле нас. Очень близко… совсем…
Отец Василий промолчал. Ему нечего было сказать.
– Ваше преосвященство! – заорал с улицы дурным голосом шофер, и священник потянулся, вскочил с кровати и, натянув на ноги тапочки и накинув на плечи полушубок, вышел на улицу.
Стоял ясный зимний полдень, и отец Василий искренне надеялся нормально отоспаться после целой ночи дежурства в нижнем храме и полноценно проведенной утрени. Но газовики с этим не считались: когда привезли баллон, тогда и принимай.
– Получайте, ваше преосвященство! – весело загоготав, стащил водила с полки газовый баллон и аккуратно поставил его на утоптанный снег.
– Сколько раз тебя можно просить, – покачал головой священник. – Не называй меня преосвященством. Этот чин не относится к православной…
– Шутка! – выпалил водила и весело загоготал. – Распишитесь, ваше преосвященство!
Отец Василий вздохнул и принял карандаш и общую тетрадь в клетку. В последнее время у газовиков начались какие-то напряги, и теперь жуликоватых водителей, развозящих баллонный газ, заставляли брать у клиентов не только деньги, но и подпись. Как будто это что-то значило.
– Аривидерчи! – снова загоготал дурным голосом мужик, опустил рычаг на кузове спецмашины и бегом направился в кабину. – Время – деньги, ваше преосвященство! Не кашляйте!
Отец Василий ругнулся, забросил баллон на плечо и шагнул к двери. И в тот же миг нога попала на что-то скользкое, и священник, нелепо взмахнув руками, со всего маху ухнул на спину.
«Блин, как больно!» – подумал он, когда темнота перед глазами стала отступать и перевернувшись на живот, попробовал встать.
Кажется, ничего серьезного не случилось… «У нашего Шатуна, – говорил восемь лет назад командир спецназа, – голова, как танковый трак: повредить, конечно, можно, но о-очень трудно!»