Пасьянс судьбы, или Мастер и Лжемаргарита
Шрифт:
Впрочем, игрою в «шахмат» мы тоже занимались. Марк, уже имевший в это время шахматный разряд (пятый, кажется; был тогда такой), решил сделать из меня шахматного спарринг – партнёра, а потому научил меня этой игре. Я оказался спарринг – партнёром годным разве что для очередных братских издевательств, раз за разом получая мат, включая, разумеется, и так называемый «детский». Всё, впрочем, закономерно – особых талантов в этом интеллектуальном виде спорта у меня никогда не было и быть не могло по самым разным причинам. Ну хотя бы по свойственной мне рассеянности, а также из-за тугодумия в известной мере. Впрочем, до второго шахматного разряда я официально всё-таки добрался, но получил его за решение шахматных задач и этюдов, где времени на обдумывание сколько угодно. В практической же игре, особенно в блице, особых успехов мной достигнуто не было. В этой связи должен зафиксировать карту – факт № 7 – потребность иметь достаточное количество времени на обдумывания какой-нибудь интеллектуальной проблемы, к которой, кстати, я мог бы возвращаться вновь и спустя много лет с целью внесения в полученный когда-то результат тех или иных поправок.
Как я уже писал выше, медсанбат, в котором служил отец, в начале 1944
Весьма интересен следующий факт, относящейся уже к Первой мировой войне. О нём рассказала мне тётя Сарра, родная сестра отца. По Одессе в ту пору гуляла байка: «Если хотите узнать, как обстоят дела у России на фронтах, загляните на еврейскую улицу». Так вот, на этой самой улице русскому оружию ничего хорошего не желали. Оно и понятно, учитывая черту оседлости, процентную норму для евреев, поступающих в учебные заведения России разного уровня и, естественно, погромы, когда убивали людей исключительно из-за их национальной и конфессиональной принадлежности. Что ж, евреи сполна рассчитались с российской империей за безобразия эти в ходе революции и последующей гражданской войны.
Приезд отца в Москву с фронта всегда был большим праздником для всей семьи ну и, конечно, для меня, считавшего по малолетней глупости, что отец только мною и должен заниматься. Трагедия назревала. Да-да, трагедия! Причём трагедия, оставшаяся со мною на всю мою жизнь. Но о ней несколько позже.
С фронта отец регулярно привозил в рюкзаке рыбные консервы – существенную часть своего фронтового пайка. Консервы эти были американского производства и на некоторое время улучшали уровень семейного питания. В Москве в конце войны, да и некоторое время после её окончания, было голодновато. Выручала картошка. Городской работающий люд в те годы получал в разных местах московской области, а то и на окраинах самой столицы, земельные участки под огороды для выращивания этой сельскохозяйственной культуры. Помнится, такие участки были у нас на Воробьёвых горах и в подмосковных (тогда) Панках. Участок на Воробьёвых горах был нам выделен Академией наук СССР как членам семьи фронтовика. Я запомнил нашу первую поездку на Воробьёвы горы прежде всего по двум причинам. Во-первых, при вскапывании земли под посадку было найдено несколько клубней картофеля, оставшихся в почве с прошлого года. Они были вполне пригодны для еды, и бабушка Бэлла по возвращении всей нашей «колхозной бригады» домой сварила их для меня. Во-вторых, во время нашего пребывания на сельскохозяйственных работах мой двоюродный братец Марк в компании с какими – то ещё мальчишками устроил совершенно безобразное истребление лягушачьего племени. Дело в том, что в непосредственно близи к участкам, на которых высаживалась картошка, находился пруд, в котором водились лягушки. В водоёме их было весьма много, и большинство из этих земноводных держалось у поверхности воды, являясь прекрасной мишенями для глупых мальчишек, устроивших на них охоту по какой-то дурацкой причине. Избиение ни в чём не повинных существ, очень полезных причём, осуществлялось посредством метания в них достаточно больших камней. Господи, до чего же иногда человек бывает жестоким и подлым, убивая ради развлечения живое существо другого вида! Да и только ли другого?
Продуктов, отпускаемых по карточкам во время войны и сразу после её окончания, явно не хватало для минимально нормального существования. К тому же карточки эти, как тогда говорилось, «надо было ещё отоварить», то есть получить что-то по ним в магазине. Иногда и получать – то было нечего. Естественно, дефицит питания явно сказывался на состоянии здоровья широких масс населения страны, поэтому в те времена для этих масс власти предержащие организовали разного рода подкормки типа так зазываемого УДП. Аббревиатура эта расшифровывалась как усиленное дополнительное питание, ну а эти самые «широкие массы населения» дали своё толкование этому сокращению – умрёшь днём позже! Мама сумела получить на своей работе, куда ей удалось устроиться после нашего возвращения в Москву, это самое УДП, и в течение какого-то времени я посещал некую столовую, где посредством удепешного обеда мне не давали умереть сегодня. Чем нас там кормили, я совершенно не помню, зато на всю последующую жизнь запомнил, как официантка, молоденькая смазливая девица, в разговоре со своей коллегой назвала по какому-то поводу меня еврейчонком. Меня это страшно оскорбило. Разумеется, я действительно был еврейчонком, но, во-первых, в словах официантки явно ощущалась то ли насмешка, то ли доля презрения, а, во – вторых, я к этому времени уже хорошо усвоил – слово «еврей» оскорбительно. Оно ещё и сегодня в широком быту далеко не утратило своей оскорбительной окраски, а уж в те годы и вообще воспринималось евреями крайне болезненно. Естественно, в своём воображении
я беспощадно сводил счёт с этой удепешной официанткой, обзывая её, в частности, еврейкой. Остаётся добавить, кроме УДП для широких народных масс, существовало тогда и УДП для особо привилегированных товарищей – работников, райкомов, горкомов и далее по списку. Для них буква «У» в аббревиатуре могла означать что угодно, но только не смерть от недоедания. Так вот, моё еврейское происхождение – это карта – факт № 8 в пасьянсе, раскладываемом моей судьбою. Тут остаётся только добавить, с промтоварами, одеждой, в частности, дело, естественно, обстояло нисколько не лучше, чем с продовольствием. Нормирование продовольствия осуществлялось по карточкам, а обеспечение одеждой по так называемым ордерам, выдаваемым по месту работы, и реализуемым опять-таки в специальных магазинах. Помнится, по одному из таких ордеров мамой было получено для меня что-то вроде зимнего пальто, но без мехового воротника. Вероятно, оный считался при существующих условиях недопустимым материальным излишеством. Кстати, в этом же 1944 году дефицит одежды и обуви восполнялся посредством так называемых американских подарков в виде second hand, следуя современной терминологии. Иногда среди поношенных вещей попадались и вполне приличные, так тёте Сарре досталась пара почти новых кожаных полуботинок на толстой подошве. Полуботинки эти были то ли женские, то ли мужские – поди там разберись. Впрочем, особенно не разбирались – спасибо и за это!В первой половине 1944 года я находился в основном под либеральнеейшим присмотром бабушки Бэллы. Особенно в первую половину дня. Иначе и быть не могло: мама на работе, отец на фронте, кузен Марк в школе, ну а я до полудня в постели, занимаясь блаженным ничегонеделанием. Именно за этим благородным занятием меня неожиданно застал отец, неожиданно приехавший с фронта к моей великой радости. Сразу же им были сделаны оргвыводы в виде отеческого порицания, пресекшего раз и навсегда мою обломовщину.
Каждый приезд отца с фронта становился для меня большим праздником, в программу которого входили игры в лото с его участием, чтение мне книжек и походы в гости вместе с ним. И вот, во время одного из его приездов я пожелал ему… Нет, никак не поворачивается рука описать случившееся! Не могу! Может быть, как-нибудь потом. Или вообще никогда. Может быть, вполне достаточно уже упомянутого выше?! Весьма вероятно, гибель отца на фронте оказалась, по сути, картой – фактом № 9. Отец был для меня громадным авторитетом; думаю, его влияние на меня и моя любовь к нему не ослабели бы с годами, останься он жив. Потому – то некая Высшая сила, решившая использовать меня в своих целях, разлучила меня с отцом в восьмилетнем возрасте раз и навсегда. Разлучила самым жестоким образом. Больше в моей жизни столь сильных авторитетов не было. В основном я был предоставлен сам себе. Это в жизни очень опасно для человека, но если обеспечить ему Высшую безопасность, то… Вспомним о закрытом тригоне в моей натальной карте… Сей космический оберег работал и работает по сей день вполне исправно. Дай Бог, и дальше бы так! До конца моей командировки в это проклятое пространство – время.
Какой-нибудь адепт психоанализа Фрейда мог бы заявить по моему поводу, что мне был свойственен так называемый комплекс Эдипа. Возможно. Вот только Эдип, убивший своего отца Лая в ходе случайной ссоры, не знал, кого он лишил жизни. Я же, потеряв в приступе детского гнева полный над собою контроль, пожелал гибели человеку, которого любил больше всего на свете, убил словом, услышанным какой-то высшей и злой силой. Как тут не вспомнить следующие строки из поэмы Оскара Уайльда «Баллада Редингтонской тюрьмы»:
Ведь каждый, кто на свете жил,Любимых убивал,Один – жестокостью, другой —Отравою похвал,Коварным поцелуем – трус,А смелый – наповал.А я вот словом – ножом – ударом его, нанесённым в безрассудном детском гневе. В сердцах, в упор. Эдип не ведал, кого убивал, я же не ведал, что творил! Нам обоим, царю Фив и глупому еврейскому мальчишке, впоследствии пришлось жестоко расплатиться за свои поступки, совершённые в порыве гнева. Мне могут сказать, а как же ваш оберег – закрытый тригон, иными словами? А никак! Данный астральный аспект не страхует целиком и полностью своих обладателей от бед подобного рода, бед, случившихся с кем-нибудь из ближнего окружения. От рикошетов судьбы защиты быть не может!
Моё настоящее познавание всех прелестей земного бытия началось именно во время временного проживания у бабушки Бэллы. Именно на это время приходится начало моего активного встраивания в человеческое общество. Кто-то скажет: «А как же детский сад?». Что до него, то активного освоения пространства человеческих отношений там не так уж много. Дети весьма неохотно отправляются в детский сал по утрам, частенько хорошо не выспавшись, и с нетерпением ждут, когда их кто-то из родных людей заберёт вечером домой. Воспитанники детского сада слишком юны, чтобы в полной мере осознавать всю суть человеческих отношений. Детсадовцев я сравнил бы с неким идеальным газом, в котором расстояния между микрочастицами весьма велики, и вследствие этого столкновение между ними относительно редки. Другое дело конденсат этого газа, где микрочастицам уже весьма тесно. Ну а уж если эта человеческая среда закристаллизовалась, то, будь добр, находясь в ней, колебаться в полном согласии с себе подобными. Не умеешь – научим; не хочешь – заставим! Эта сентенция взята мной из армейского фольклора, прекрасно характеризующего армейскую жизнь. Он характеризует и жизнь на гражданке, просто обучение и принуждение на ней не столь жёстко закреплены, как в армии. В армии – уставы, на гражданке – понятия. Тюрьма особый случай.
Ну так вот, именно в период временного пребывания у бабушки Бэллы началось моё активное участие в детских играх, а, стало быть, явно обозначилось взаимодействие и соперничество с другими членами дворового коллектива, сформированного мальчишками «бабушкиного дома» и соседнего строения, являющегося по сути бараком, но сооружённым из камня и двухэтажным. Именно в этом сообществе я впервые по – настоящему почувствовал все рытвины и ухабы человеческого бытия, повседневные и самые что ни на есть банальные.