Пасьянс судьбы, или Мастер и Лжемаргарита

Но вернёмся к прослушиванию в консерватории. Для меня, как и для многих других, пришедших на него, оно закончилось полным фиаско – «Достаточно, спасибо!». Короче, я получил от ворот поворот к большой радости мамы и тёти Татьяны, и, стало быть, пришло время подумать о «серьёзной специальности», желательно интеллектуальной и надёжной, способной обеспечить в жизни куском хлеба. Желательно с маслом. А если повезёт, то и с вареньем, намазанным на это масло. Так в какой же ВУЗ поступать? Московский университет начисто отпадал – в те годы прорваться туда еврею, даже закончившему школу с золотой медалью, было чрезвычайно трудно, что же говорить об еврее, закончившим школу всего лишь с отличными и хорошими отметками и не имеющего в своём активе некой руки, «большой и волосатой», именуемой ещё блатом. Насколько мне известно, в МГУ для евреев негласно была установлена так называемая процентная норма, равнявшаяся одному проценту. В проклятые царские времена процентик этот колебался от трёх до десяти – в зависимости от места проживания. Естественно, этот один процент предназначался для блатных еврейских абитуриентов и для особенно одарённых представителей еврейской молодёжи. Здесь я имею в виду одарённость, проявившуюся в молодые года, а то ещё и в детстве. Физико-технический и Инженерно-физический институты также отпадали, в принципе, по тем же причинам, что и Московский университет. Словом, надо было выбрать что-нибудь более скромное, безо всяких процентных норм, но при этом и достаточно престижное. Что же именно? Помог случай. В жизни он мне помогал, но не часто.

Однажды, проезжая на каком – то виде общественного транспорта в районе Крымского моста и Центрального парка культуры и отдыха имени М. Горького, я увидел невысокое здание, на фасаде которого красовались большие буквы золотистого цвета: Московский институт цветных металлов и золота имени М. И. Калинина. Надпись произвела на меня большое впечатление, поспособствовав в скором времени моему выбору места дальнейшей учёбы. Вроде бы вполне престижное на первый взгляд. Что же до процентной нормы, то никакой информации на этот счёт у меня не было, поскольку на фасаде здания сведения о её наличии или отсутствия, само собою, не фигурировали. Стало быть, оставалось только надеяться, что проклятая антисемитская процентовка не затаилась где-то внутри здания с буквами золотистого цвета на фасаде. Приходилось рисковать. И я, как оказалось, действительно здорово рисковал, вот только дело было совсем не в процентной норме, а в льготах для некоторых категорий абитуриентов и в отсутствии в моём распоряжении этой самой руки – «большой и волосатой». Впрочем, об этом несколько позже.

И вот пришла пора выпускных экзаменов в школе. Помнится, их было целых девять. Все девять я сдал вполне успешно, преимущественно на отлично. По устной математике мне поставили пять, а по письменной и устной литературе (сочинение) твёрдую четвёрку и пятёрку. Экзамены по общей истории и истории СССР, физике и химии также были сданы мной на отлично, а письменная математика и немецкий язык, кажется, на хорошо. В итоге в аттестате зрелости у меня стояли девять пятёрок и пять четвёрок. Четвёрки были по письменной литературе и немецкому языку, а также по трём математическим предметам: алгебре, геометрии и тригонометрии. Четвёрка по алгебре появилась в аттестате несмотря на отличную оценку на экзамене по устной математике: дело в том, что ни в одной из учебных четвертей у меня не было ни одной пятёрки по этому предмету. Как и ожидалось, серебряной медали я не удостоился. Но претензий к школьным учителям у меня не было – сколько заработал, столько и получил. Естественно, никто меня на медаль не тащил.

Претендентов на неё в нашем классе было трое: Илья Серебро, Анатолий Волович и Геннадий Ильин. Получил медаль (серебряную) – один Ильин. Илья Аронович Серебро, отличник и большой общественник с демагогическими ухватками, совершенно неожиданно провалился на экзамене по письменной литературе, написав сочинение на тройку. Анатолий Абрамович Волович, в ту пору кандидат в мастера по шахматам, имел в аттестате зрелости только одну четвёрку, но по очень важному предмету – по этой же самой письменной литературе. Одна четвёрка в аттестате давала ему право на получение серебряной медали. Да вот беда – в одной из учебных четвертей у Воловича стояла тройка по этому предмету, и на этом основании ему было отказано в получении награды за отличную успеваемость. В иные времена эту тройку заменили бы по – тихому на четвёрку, и получай «серебро», но в сталинские и первые послесталинские времена такие манипуляции обычно не практиковались, особенно по отношению к евреям. Впрочем, один из моих «однокашников», Бома Сапожников (Абрам Меерович), много лет спустя как-то сказал мне, что, если бы к моменту окончания нами школы её директором был Михаил Михайлович Пржиялговский, то ситуация с медалями в нашем 10 классе “А” была бы совсем другой. Как знать. Словом, Серебро потерял золото, а вместе с Воловичем и серебро. Кстати, родная сестра Бомы, Маня, преподавала в школе немецкий язык, а его отец работал в ней завхозом. И вот ещё один любопытный факт. Директор Пржиялговский до того, как отправиться пахать на педагогической ниве, трудился на ниве сельскохозяйственной – был директором совхоза. Такая вот метаморфоза.

Сапожников-младший страшно стеснялся своего имени и отчества, а потому на обложке тетрадей писал не Сапожникова Абрама, а Сапожникова Бомы. После окончания школы он поступил в Педагогический институт и, благополучно закончив его, стал преподавать в школе математику, обзаведясь при этом новыми именем и отчеством: Владимир Миронович. Ну а у меня в школе была кличка Ведьма – в силу некоторой созвучности её (по первым двум буквам) с моей фамилией. Что ж, Ведьма так Ведьма. Вейцман так Вейцман. Выдержим. Но если школьная кличка после окончания мной школы навсегда ушла в прошлое, то «скользкую» (учитывая российские реалии) фамилию я в известной степени героически пронёс через всю свою жизнь, постоянно ощущая некоторые житейские неудобства и понеся известные потери. Уверенно могу сказать. Делать научную карьеру с такой фамилией в СССР после 1943 года было весьма непросто, а делать литературную карьеру непросто втройне. Вот только в школьные годы я мечтал исключительно о карьере оперного певца. Что ж, если хотите рассмешить Бога, расскажите ему о своих планах на будущее. Он, наверное, и посмеивался, слушая моё пение в течение нескольких последующих лет.

И вот последний школьный звонок, «И снова бой, покой нам только снится…» (Цитируя тут Блока, я слово “вечный” заменил на “снова”.) Летних каникул на этот раз не будет. Я подаю документы в приёмную комиссию «Московского института цветных металлов и золота имени М. И. Калинина» (ЦВЕТМЕТ) на специальность «Обработка металлов давлением». У меня месяц на подготовку. Приёмные экзамены (всего шесть) в августе. Я чувствовал себя вполне уверенно – подготовился – то основательно. Вот только человек предполагает, а Бог располагает. А иногда и намекает. Вспомним хотя бы… Юлия Цезаря, споткнувшегося обо что-то по пути в зал заседания римского сената. Последнего для Гая Юлия заседания. Я, само собою, не Юлий Цезарь, но меня, как и его, Высшая Сила удостоила божественного намёка. Случилось следующее.

Направляясь в приёмную комиссию института для подачи документов, я поскользнулся на крыльце его главного входа и почти упал на спину. Почти, ибо, опрокидываясь, успел выставить руки в направлении противоположном движению моего тела и предотвратил тем самым удар моей спины и, возможно, головы о настил крыльца. В положении близком к горизонтальному, я вперёд ногами немного проехал в сторону входной двери и быстро встал на ноги. Кто-то, из стоящих в это время поблизости, сказал с явным одобрением:

– Ишь ты! Как во время руки выставил!

Вот такой вот намёк – поскользнулся и ногами вперёд в направлении входных дверей, при поддержке обеих рук. Примета в конечном итоге сбылась, и «руки» сыграли свою роль. Поддержали. А главное, никаких переломов, сотрясений и ушибов.

Вообще-то в жизни своей я многократно спотыкался обо что-то или поскальзывался на чём-то с последующий падением, но без всяких серьёзных последствий – ни переломов костей, ни сотрясения мозга, разве что ушибы. Впрочем, один раз (это случилось много лет спустя) моё падение на зимний тротуар оказалось весьма жестоким. Было это уже в девяностых годах ушедшего века.

Как-то зимним вечером я в хорошем настроении возвращался домой, держа в руке коробку с тортиком, купленным на скромный литературный гонорар за юмореску, опубликованную в журнале «ЭКО». На улице было очень скользко. Идти следовало медленно и очень осторожно. Я, между тем, весьма торопился, полностью забыв об осторожности. В результате поскользнулся и упал на спину, жестоко ударившись о заледеневший тротуар. Естественно, выставить рук в этот раз я уже не сумел, так как в одной из них нёс этот самый тортик, который следовало доставить до дома в целости и сохранности. Удар потряс меня до самого основания. Первый раз в жизни я не смог встать на ноги без посторонней помощи после падения. У кого-то после такого удара мог быть перелом позвоночника вкупе с сотрясением мозга. У меня не случилось ни того, ни другого, вот только в себя я пришёл далеко не сразу. Словом, «закрытый тригон» сработал и на этот раз. Сработал он и во время моего краткого абитуриентства, причём не только во время моего падения у входа в Институт цветных металлов и золота.

№ 4 – Абитуриент, кандидат, студент

Прочтя заголовок этого раздела моих воспоминаний, кто-то может не без ехидства спросить:

– Ну ладно, с абитуриентом и студентом всё ясно, но как прикажете понимать слово «кандидат», затесавшееся между двумя другими словами заголовка? Автору что, засчитали вступительные экзамены в ВУЗ в качестве экзаменов кандидатского минимума? Нет, конечно, но об этом чуть позже.

К вступительным экзаменам в высшее учебное заведение абитуриенты во времена моего школярства готовились сами. К услугам репетиторов, как правило, не прибегали. Я, естественно, исключением не был.

Учили нас в школе на совесть, спуску не давали – и двойки ставили налево и направо, и на второй год оставляли без лишних слов. Если же и «второй год» не помогал, то незадачливый ученик отправлялся в ремесленное училище – приобретать рабочую профессию. А хочешь получить аттестат зрелости, милости просим в вечернюю школу рабочей молодёжи. Там созреть полегче. Конечно, одновременно учиться и работать дело не простое, зато и спрос с учеников в таких школах заметно ослаблен по сравнению со спросом в школах гимназического типа, хотя и с ослабленными в свою очередь требованиями по сравнению с требованиями к ученикам дореволюционных классических гимназий. Что ж поделаешь, если значительная часть детей из рабоче – крестьянских семей не успевала в общеобразовательной школе дневного обучения. Многие и четырёх классов закончить были не в состоянии. С годами в дневных школах всё радикально изменилось: и двойки перестали ставить, и на второй год не оставляли. Считалось, нет плохих учеников, есть плохие учителя! Вот и приходилось «плохим» учителям школ дотягивать со скрипом лентяев и неспособных ученичков до получения неполного среднего образования. Требования к ученикам резко понизились, и вот тут-то и появились в большом количестве репетиторы, натаскивающие выпускников средней школы на успешную сдачу приёмных экзаменов в высшие учебные заведения. Кстати, в эти же времена появились и элитные дневные школы, математические и с преподаванием на иностранных языках – английском, немецком и французском. Но, похоже, поток моего сознания немного уклонился в сторону, переместясь к тому же лет на десять – двенадцать в будущее. Ничего, мы быстрёхонько вернём его в август 1954 года, ко времени сдачи мной первого вступительного экзамена – письменной литературы.