Пасынки фортуны

— Да чё ты трясешься? Вмажь этому говну по соплям! Чтоб знал, как задевать наших! Ишь, приехало сюда всякое ворье! — провоцировали мужиков из толпы.

Кузьма по голосу узнал Самойлова. И, отыскав его в толпе, бросился к нему напролом. Но кто-то опередил Огрызка. Откинул ударом на лед. Кузьма еще не успел вскочить на ноги, как услышал:

— Кенты! Нашего молотят! — и двое озверелых мужиков врезались в толпу, круша, разбрасывая, калеча каждого попавшегося под руку. Толпа, на миг оцепенев и поредев слегка, сбилась в кучу. И, ощетинясь, поперла на фартовых. Крик, брань, стоны, хруст — взметнулись искрами во все стороны.

— Бей воров!

— Гони их из поселка!

— Убить их, убить! — перекрывали друг друга голоса. На вытоптанном снегу перед столовой алели пятна

крови. Орали, пытаясь успокоить своих отцов и мужей, женщины и дети. Иных выволакивали из побоища с разбитыми до неузнаваемости лицами, с выбитыми зубами. Других волокли — сами идти не могли. Кто с кем дерется и за что, невозможно было разобрать! Бабы плакали, унося домой искалеченных мужиков.

У одного перебили позвоночник. Не то что идти — встать не может. Второму обе ноги переломали в драке. Третьему вышибли глаз. Старые и молодые — все в крови и синяках, они никак не могли успокоиться и дрались зло, с остервенением, не глядя, кого бьют, лишь бы кулаки кого-то доставали. Милицейский свисток, как холодный дождь, тут же парализовал драку. Все на секунду оцепенели, замерли. И поспешно попытались улизнуть подальше от столовой.

— Всем на месте быть! — послышались голоса оперативников.

— Что случилось? — подошли к толпе, вмиг указавшей на Кузьму.

— Зачем же ты так? — глянула на него с укоризной Валентина. Огрызок стоял, понурив голову. Но в это время подоспела Катерина. Она рассказала все. И оперативники, вырвав у толпы троих виновников драки, повели их в милицию, закрутив им руки за спины. Самойлов, проходя мимо Кузьмы, обронил, словно невзначай:

— Не сойдет это тебе даром…

Кузьма, словно кто подкинул его, подскочил к Ивану, кулак сработал сам — в висок. Мужик упал, толпа загудела.

Валентина едва успела оглянуться, заметила здоровенного парнягу, замахнувшегося на Огрызка колом из забора. Кузьма пружиной отскочил. Кол сшиб с ног машиниста драги. И снова толпа раскололась на две части. Теперь уж между собой стали выяснять отношения. Правоту доказывали кулаками.

— Иди домой! — строго приказала Кузьме Валентина и предупредила: — Приведи себя в порядок и зайди в милицию. Разобраться надо. — Но, подумав, предложила: — Лучше я сама зайду. Попозже.

Кузьма умылся, переоделся. Глянул на себя в зеркало. Да, без синяков и его не оставили. Такого фингала под глазом он давно не имел. «Стареть начал. Раньше меня никто не успевал на кулак взять. А тут вон как изрисовали…» И тут же вспомнил об обнове для жены. Достал валенки, заставил Катерину примерить их. И услышал злые голоса во дворе. Когда выглянул из двери, глазам не поверил: Валентина, сшибив с ног громадного мужика, гасила горящий угол избы.

Кузьма схватил первую же попавшую под руки тряпку, сшиб пламя. Дико, по- звериному, кинулся на мужика. Вдавил пальцы в глаза. И, если б не Валентина… Сшибла Огрызка с поджигателя. И велела Кузьме быстро прийти в милицию. Сама повела пойманного в отделение.

Неделю гудел поселок. Всех виновных отправила милиция в воронке в Магадан. Но жители никак не могли смириться с тем, что четверым мужикам предстоит суд, а фартовые — сухими из воды вышли. И Катерина ходит в жертвах… Ей вслед не одно злое пожелание было послано. Ее проклинали, ругали на все лады. А она словно не слышала. Ходила по поселку, подняв голову, и никого вокруг себя не видела и не замечала.

Кузьма, после случившегося, обнес избу крепким забором из металлических прутьев. Такие не только человеку, трактору не согнуть. На концах — острые пики. Высота забора такая, что и здоровенному мужику рукой не достать. Меж прутьев — мыши не проскочить. Й ворота повесил железные. Их бульдозер не сдвинет.

Поселковые, глядя на это, злились и завидовали:

— Во, живучая мразь! Окопались у нас под боком! И смотрите! От нас отгородились! Вроде они — люди, а мы — говно!

Кузьма даже колючую проволоку натянул, чтобы ни одна пакость не вздумала без приглашения в дом войти. Вроде сам себя в зону заточил, предпочел добровольную неволю общению с вольными.

Он ни одного дня не сидел без дела. И едва пригрело солнце, вместе с Катериной оштукатурил избу, побелил ее и взялся за колодезь. К ночи кирка и лом со звоном выпадали из рук. Но Огрызок ни на день не оставлял задуманное. И после работы до глубокой темноты долбил мерзлый грунт. Углублял яму сантиметр за сантиметром. Без перекуров, без отдыха. Пот заливал глаза и шею, стекал по спине. Но Кузьма был упрям. Он сам себя заставлял и торопил.

«Пусть полгода! Хоть неделю! Все равно свой колодец выдолблю! Не буду и в этом зависеть от соседей! Мужик я или нет?» — вгрызался лом в мерзлый грунт с визгом, брызгая ледяными искрами в лицо.

Катерина устала отговаривать, упрашивать, чтобы отдохнул. Кузьма был неумолим, настырен. Он даже в темноте копал колодезь.

Однажды увесистый булыжник, перелетев через забор, упал рядом. Огрызок оглянулся. Но не увидел бросившего. И продолжал свое.

— Кузьма! Иди ужинать! — вышла на крыльцо Катерина. Огрызок отмахнулся. Он не любил, когда ему мешали.

— Эй, кент! За какие бабки нанялся? — внезапно услышал он из-за забора. И, приглядевшись, узнал пахана своего барака.

— Хиляй сюда, потрох! — услышал требовательное. И ноги послушно потащили Огрызка к забору.

— Притырь меня на неделю…

— В бегах? — ахнул Кузьма. Пахан едва приметно кивнул головой.

— Ко мне нельзя! — решительно загородил калитку Огрызок.

— С чего это?

— Под колпаком сижу. Пасут меня.

— Кто? Лягавые? Ты ж отзвонил свое! Иль попух на чем?

— Да не менты стремачат. Чекисты, мать их суку! — выдавил Кузьма.

— Чекисты? — глаза пахана округлились: — А чем ты им не потрафил? Иль по бухой оттыздил кого из их кодлы?

— Да нет. Не я! Моя баба! Ссыльная она, — отвернулся Кузьма.

— Подженился, потрох? То-то, гляжу, вламываешь тут. Ну только на хрен тебе приключения на задницу? Иль обычных шмар нету? Вольных?

— При чем я? Ты-то чего сюда прихилял, зачем? Прииск тут. Ментов прорва! Смывайся шустрей!

— Ты меня не дави! Не бери «на понял». Мне линять некуда. «Залечь» надо. Устрой, — не попросил, потребовал пахан.

— Тогда к Чубчику надо. Он сообразит.

— Хазу забей мне. А у кого — твои дела, — ответил фартовый.

Сашка, едва услышав о беглеце, на Огрызка с бранью набросился. И наотрез отказался помогать пахану. Кузьме, открыв дверь, сказал вдогонку:

— Не ввязывайся в дерьмо. Покуда не засветился — отмажься от пахана. Но фартовый будто услышал сказанное Чубчиком. И потребовал:

— Примори, слышь, Огрызок? Иначе и тебе не сдобровать.

Кузьма повел его к фартовым, вступившимся за него у столовой. Те приняли пахана легко, с радостью приютив у себя в комнатенке старого дома. Огрызок вздохнул с облегчением. Вернулся домой, стараясь забыть о фартовом. Но утром, едва собрался идти на работу, в избу вошли двое оперативников из милиции. Предъявили ордер на обыск. И через час, обшарив каждый угол, поставив все на дыбы, забрали Кузьму в отделение милиции. Оперативники ничего не говорили. Ни о чем не спрашивали. Не сказали, что ищут. Они работали молча. И уводя Кузьму из дома, надели ему наручники. По пути в милицию, оперативники подталкивали Огрызка в спину. Торопили. Не отвечали на его вопросы. Когда втолкнули в камеру, обронили скупо: