Патология общественной жизни
Шрифт:
II. Питание — это продолжение рода.
Прикажите высечь эту аксиому золотыми буквами у вас в столовых. Странно, что Брийа-Саварен, потребовав от науки увеличения числа чувств за счет чувства продолжения рода [244] , забыл отметить связь, которая существует между тем, что производит человек, и субстанциями, которые могут изменить условия его жизнедеятельности. С каким удовольствием я прочел бы у него следующую аксиому:
III. Те, кто едят рыбу, рождают девочек, те, кто едят мясо, рождают мальчиков, те, кто едят хлеб, рождают мыслителей.
244
...чувства продолжения рода... — В Размышлении I Брийа-Саварен утверждает, что чувств на свете существует шесть, прибавляя к пяти известным (зрение, слух, обоняние, осязание, вкус) чувство продолжения рода, или физическую любовь, влекущую один пол к другому с целью продолжиться в потомстве.
Судьбы народа зависят от его пищи и диеты. Зерновые культуры создали народы художников. Водка погубила индейские племена. Я называю Россию автократией, держащейся на алкоголе. Кто знает, не явилось ли злоупотребление шоколадом одной из причин упадка испанской нации, которая в эпоху, когда был открыт шоколад, могла стать сильной, как Римская
245
...могла стать сильной, как Римская империя. — Имеется в виду середина XVI века, когда испанский король Карл V был одновременно императором «Священной Римской империи германской нации»; однако к началу XVII века, когда, по мнению Брийа-Саварена (Размышление VI, § 10), шоколад прижился в Испании и испанские дамы приохотились к нему, Испания уже утеряла главенство в Европе, и, разумеется, не шоколад был тому виной.
Посмотрите, сколь различны колорит, очерк великих людей современности и великих людей ушедших эпох, а ведь великие люди — выразители своего поколения и нравов своего времени! Сколько мы встречаем разного рода загубленных талантов, сломленных первой же неудачей! Наши отцы — виновники нынешнего измельчания.
Вот результаты опыта, произведенного в Лондоне; за достоверность сведений поручились два человека, заслуживающих глубокого уважения: один из них — ученый, другой — политический деятель; этот опыт имеет отношение к интересующим нас вопросам.
С дозволения английского правительства трем приговоренным к смертной казни был предложен выбор: либо быть повешенными по обычаю этой страны, либо продолжать жить, питаясь при этом исключительно чаем, кофе или шоколадом, и ни в коем случае не принимать никакой другой пищи, какой бы природы она ни была, и не пить никакой другой жидкости. Эти чудаки согласились. Быть может, так поступил бы всякий осужденный. Поскольку продукты были разные и, следственно, давали разные шансы на спасение, преступники бросили жребий.
Человек, который питался одним шоколадом, умер через восемь месяцев.
Человек, который питался одним кофе, прожил два года.
Человек, который питался одним чаем, протянул целых три года.
Я подозреваю, что Ост-Индская компания добилась этого эксперимента в своих интересах.
Человек, питавшийся шоколадом, сгнил заживо, изъеденный червями. Члены его отмирали один за другим, как члены испанской королевской семьи.
Человек, питавшийся одним кофе, заживо сгорел, словно его испепелил огонь Гоморры. Из его останков можно было делать известь. Такое предложение поступило, но было отклонено как противоречащее бессмертию души.
Человек, питавшийся одним чаем, исхудал и стал почти прозрачным; он истаял, как свеча: тело его просвечивало; филантроп мог поставить лампу позади него и читать «Таймс». Более смелый опыт англичане сочли неподобающим.
Я не могу не отметить, сколь филантропическим поступком является использование осужденного на смерть для научных опытов, вместо того чтобы просто отрубить ему голову. Анатомические театры уже поставляют животный жир для производства свечей; стоит ли останавливаться на полпути? Пусть же осужденные на смерть будут отданы на растерзание не палачам, а ученым.
Во Франции был проведен опыт с сахаром.
Г-н Мажанди [246] кормил собак одним сахаром; результаты его опытов были обнародованы, так же как и то, какой ужасной смертью умерли бедные животные — друзья человека, они разделяют и его пороки (собаки азартны); но результаты этих опытов ничего не доказывают относительно людей.
§ II О водке
Виноград первым открыл законы брожения — нового действия, которое под влиянием атмосферных условий совершается между его составными частями и после перегонки образует химическое соединение, содержащее спирт; с тех пор химия нашла его во многих ботанических продуктах. Вино, продукт, полученный непосредственно из винограда, — древнейшее возбуждающее средство: по заслугам и честь, мы ставим его на первое место. Впрочем, алкоголь нынче убивает больше всего народу. Раньше все боялись холеры. Водка — не менее грозный бич.
246
Мажанди Франсуа (1783—1855) — физиолог, с 1830 г. главный врач Парижской городской больницы, упоминаемый также в «Трактате о походке». Бальзак ссылается на опыт, который Мажанди описал в своей «Записке о питательных свойствах веществ, не содержащих азота» (1817); ученый пришел к выводу, что «питание исключительно сахаром недостаточно для поддержания в собаке жизненных сил».
Какой гуляка не видел вокруг большого парижского рынка между двумя часами пополуночи и пятью часами утра пестрый человеческий ковер — это завсегдатаи винокуров, чьим убогим лавчонкам далеко до дворцов, построенных в Лондоне для потребителей, отдающих себя на потребу, но где происходит то же самое. Это именно ковер. Лохмотья и лица сливаются между собой, и уже непонятно, где кончаются лохмотья и начинается плоть, где колпак, а где нос; часто лицо грязнее, чем рваное белье, которое торчит из-под верхнего платья; так выглядят эти невзрачные, с ввалившимися глазами, хилые, поседевшие, иссиня-бледные, искореженные водкой чудища. Эти люди плодят жалких выродков, которые либо гибнут, либо превращаются в жутких оборвышей — парижских беспризорников. Стойки винных лавок порождают тщедушные существа, которые составляют рабочий люд. Парижские девушки загублены злоупотреблением спиртными напитками.
Я был бы недостойным наблюдателем, если бы не уделил должного внимания результатам опьянения. Я должен был изучить наслаждения, которые прельщают народ и которые, скажем прямо, прельстили Шеридана, потом Байрона и tutti quanti [247] . Дело было нелегкое.
Как человек, пьющий воду и, быть может, закаленный многолетней привычкой к кофе, я ринулся в атаку на вино, но оно не оказывает на меня ни малейшего воздействия, сколько бы я ни выпил, в зависимости от вместимости моего желудка. Я дорогой сотрапезник. Зная эту мою особенность, один из моих друзей захотел сокрушить мою непорочность. Я никогда не курил. Он надеялся одержать победу благодаря этим первым дарам, принесенным на алтарь diis ignotis [248] . Итак, в 1822 году, в один из дней, когда в Итальянской опере давали спектакль, мой друг бросил мне вызов в надежде заставить меня забыть о музыке Россини и голосах Цинти, Левассера, Бордоньи и Паста и уложить на диван, который привлекал его взгляды еще во время десерта и на который он в конце концов улегся сам. Семнадцать пустых бутылок стали свидетелями его поражения. Он заставил меня выкурить две сигары [249] , и, спускаясь по лестнице, я почувствовал
воздействие табака. Мне показалось, будто ступени прогибаются у меня под ногами, но я держался довольно-таки прямо и благополучно добрался до кареты; серьезный и не расположенный к беседам, я отправился в театр. В карете я почувствовал себя как в пекле, открыл окошко, и тут свежий воздух окончательно «ударил мне в голову» — это выражение пьяниц. Перед глазами у меня все плыло. Ступени лестницы оперного театра еще сильнее прогибались у меня под ногами, чем ступени дома, где я был в гостях; но я без всяких приключений поднялся на балкон и занял свое место. Я не мог поручиться, что нахожусь в Париже среди ослепительного общества, ни туалетов, ни лиц которого я пока не различал. Душа моя была пьяна. То, что я слышал из увертюры к опере «La Gazza» [250] , было фантастическими звуками, которые льются с небес, достигая слуха женщины, находящейся в молитвенном экстазе. Музыкальные фразы долетали до меня сквозь сверкающие облака, лишенные недостатков, свойственных творениям смертных, и полные божественного совершенства, запечатленного вдохновенным художником. Оркестр представлялся мне большим инструментом, где совершалась какая-то работа, но я не мог уловить ни ритма, ни механизма ее, смутно различая манжеты басов, взмахи смычков, золотые изгибы тромбонов, кларнеты, отдушины труб, но совсем не различая людей. Только одна или две напудренные неподвижные головы да два надутых гримасничающих лица тревожили меня. Я дремал.247
Здесь: всяких прочих (итал.).
248
Неведомых богов (лат.). — Перефразированная цитата из «Деяний апостолов» (17, 23), где апостол Павел говорит: «Проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано: «неведомому Богу». Сего-то, которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам».
249
...в 1822 году... мой друг... заставил меня выкурить две сигары... — Судя по письму Бальзака к Ганской от конца марта 1833 года, этим другом был Эжен Сю, однако в этом случае приведенный анекдот следует датировать не 1822, а 1832 годом, — датой, которая куда более вероятна и ввиду упоминания любезных слов, сказанных Бальзаку композитором Россини (в 1822 году того не было в Париже, а если бы он там и был, то вряд ли стал бы рассыпаться в любезностях перед никому не известным Бальзаком). Вся нижеследующая сцена с опьянением в Итальянской опере была написана прежде «Трактата о возбуждающих средствах»; она вошла в очерк Бальзака «Путешествие из Парижа на остров Яву» (1832), однако там причиной опьянения названо только неумеренное потребление вина. В письме к Ганской и в трактате, напротив, источником беды Бальзак называет сигары.
250
«Сорока-воровка» (ит.).
«От этого господина идет винный дух», — тихо сказала дама, которая часто задевала своей шляпкой мою щеку и которую я, сам не замечая, также часто задевал щекой.
Признаюсь, я был уязвлен.
«Нет, сударыня, — возразил я, — это дух музыки». Я вышел, держась подчеркнуто прямо, с холодным спокойствием человека, которого не ценят, и потому он удаляется, вселяя в недоброжелателей опасение, что они травят непризнанного гения. Дабы доказать этой даме, что я не имею привычки выпивать и исходящий от меня запах — не более чем досадное недоразумение, совершенно чуждое моим нравам, я вознамерился отправиться в ложу госпожи герцогини де... (сохраним ее имя в тайне), чью прелестную, утопающую в перьях и кружевах головку я завидел издали и так удивился ее немыслимому головному убору, что желание проверить, действительно ли все это сооружение находится у нее на голове или это какой-то обман зрения, получившего на несколько часов особый дар видеть все в причудливом свете, неудержимо повлекло меня к ней.
«Когда я буду там, — подумал я, — подле элегантной знатной дамы и ее жеманной и притворно добродетельной подруги, никому и в голову не придет заподозрить меня в том, что я под хмельком; видя меня в обществе столь достойных дам, все примут меня за важную особу». Но я все еще блуждал по нескончаемым коридорам Итальянской оперы в поисках этой проклятой ложи, когда спектакль закончился и толпа, хлынувшая к выходу, прижала меня к стене. Этот вечер, несомненно, был одним из самых поэтических в моей жизни. Я никогда не видел столько перьев, столько кружев, столько красивых женщин, столько окошек, через которые любопытные и воздыхатели заглядывают в ложу. Я никогда не обнаруживал столько энергии, никогда не проявлял столько характера, я бы даже сказал, упрямства, если бы не уважение, с каким надо относиться к самому себе. Стойкость голландского короля Вильгельма [251] в бельгийском вопросе не может сравниться с упорством, какое я выказывал, поднимаясь на цыпочки и сохраняя на лице приветливую улыбку. Однако порой меня охватывали приступы ярости, в иные мгновения на глазах у меня выступали слезы. Эта слабость ставит меня ниже голландского короля. Кроме того, меня терзали ужасные подозрения, когда я представлял себе, что эта дама может обо мне подумать, если не увидит меня в обществе герцогини и ее подруги; но я утешался мыслью о презрении ко всему роду человеческому. Тем не менее, я был неправ. В тот вечер в Итальянской опере собралась славная компания. Все были со мной весьма предупредительны и старательно уступали мне дорогу. Наконец одна очень красивая дама, выходя, взяла меня под руку. Такой честью я обязан был Россини, сказавшему мне несколько лестных слов, которых я не помню, но которые, верно, были замечательно остроумны: он такой же превосходный собеседник, как и музыкант. По-моему, эта дама была герцогиня, а может быть, и капельдинерша. Воспоминание мое очень смутно, и я думаю, что это скорее была капельдинерша, чем герцогиня. Однако у нее были перья и кружева. Опять перья и опять кружева! Короче говоря, я оказался в своей карете; кроме всего прочего, этому способствовало то, что мой кучер находился в столь же удручающем состоянии, что и я, и уснул в одиночестве на площади перед театром. Шел проливной дождь, но я не помню, чтобы на меня упала хоть капля. Впервые в жизни я вкусил одно из самых острых, самых фантастических удовольствий, я познал неописуемый восторг, неземное наслаждение, которое испытываешь от езды по Парижу в половине двенадцатого ночи, мчась среди уличных фонарей, видя, как мелькают мириады магазинов, огней, вывесок, лиц, кучек людей, женщин под зонтиками, ярко освещенных перекрестков, темных площадей, замечая сквозь струи ливня тысячу вещей, которые, кажется, где-то видел днем, но на самом деле не видел никогда. И снова перья, и снова кружева! Даже в кондитерских!
251
Голландский король Вильгельм — Вильгельм I (1772—1843) — король Голландии в 1815—1840 гг., безуспешно пытавшийся военными средствами помешать отделению Бельгии от его королевства. Осенью 1830 года Бельгия провозгласила себя независимой и отстояла свою независимость благодаря поддержке европейских стран, прежде всего — Франции; в 1832 году Голландия вновь попыталась силой вернуть себе Бельгию, но этому воспрепятствовала французская армия. Вильгельм I смирился с неизбежностью и признал независимость Бельгии лишь в 1839 г., когда и был написан «Трактат о современных возбуждающих средствах».