Патриарх Никон

— А нечестивые?

— Те представили выписку греческую из 16 правила первого и второго вселенских соборов, в которой сказано: «Безумно убо есть епископства отрещися, держати же священство»... ну и порешили все: лишить тебя архиерейства и священства...

— Договаривай: и чести.

— И чести...

— И ты так решил?

— От правил святых отец не отступаю — ты знаешь, святейший.

— Как не отступаешь?.. Отступил, как еретик, как фарисей, как нечестивец на суде...

— Я ни единой буквы не прибавлю... Вот и выписка из правила...

— И кто сочинил его?

— Иеродиакон грек Мелетий, а толковником был отец Павел, чудовский игумен.

— Обошли они и собор, и тебя, — расхохотался Никон. — Да ведь такого правила нет... да и нашли же кому доверить? Мелетий известен как искусный подделыватель подписей. Второй... тюремной... да оба мои враги... Вот со мною и греческие правила, возьми и читай.

Никон бросил на стол толстую книгу.

Епифаний отыскал требуемое место и удивился: в выписке был явный подлог.

— То-то, — воскликнул старик, — когда они читали выписку, на меня напало сомнение, так как не помнил я такого правила; притом же много ведь было случаев, когда святители отрекались от кафедры... и чтобы за это их лишали архиерейства, священства и чести, я не помнил.

— Притом было ли у вас единогласие? Коли не было, так и решение ваше не решение.

— Единогласия не было, да и решения не будет. Я напишу царю и откажусь... Пущай другой пишет.

— Не делай этого — себя погубишь, а пущай они пишут, что им угодно... Да без меня по правилам соборным и суда не могло быть... Заочно не могли они осудить: а их нечестивый суд и я не признаю, да и митрополит киевский и вселенские патриархи.

— Нет, святейший, ты укорял меня, что я отступник от правил... но отступник я не как фарисей, не как еретик, не как нечестивец, а по старости, — запамятовал, а воры обошли меня, дурака. Теперь ты наставил меня, и я докажу, что я от правил святых, отец, не отступлю и готов за них и истязание, и смерть принять.

Он подошёл к столу, просил святейшего сесть и написал письмо к царю:

«Греки на соборе прочитали из своей греческой книги: «Безумно убо есть епископства отрещися, держати же священство»... и сказали, что это 16 правило первого и второго вселенских соборов. Я думал, что это правда, не дерзнул прекословить и дал своё согласие на низвержение Никона, бывшего патриарха; но потом я стал искать и не нашёл в правилах этого изречения, вследствие чего беру назад своё согласие на низвержение Никона и каюсь. Ваше царское величество приказали мне составить соборное определение. Я готов это сделать относительно избрания и постановления нового патриарха, потому что это праведно, благополезно и правильно; о низвержении же Никона не дерзаю писать, потому что не нашёл такого правила, которое бы низвергало архиерея, оставившего свой престол, но архиерейства не отрёкшегося».

Когда Епифаний прочитал вслух это письмо, Никон обнял и поцеловал его.

— Потомство, — сказал он, — не забудет твоего подвига, и занесётся он в летописи и в деяния подвижников правды... Но боярство восстанет... оно загрызёт, заест тебя.

— Пущай, и так уж Господь Бог скоро призовёт меня, а коли я от пытки умру, так помяни меня, святейший патриарх, в своих молитвах.

— По гроб твой богомолец... Еду сейчас обратно в свой Крестный.

— Благослови, владыко! — поклонился ему в ноги Епифаний.

Никон благословил его, обнял, расцеловал и со слезами на глазах вышел.

Архимандрит бросился на колени и горячо благодарил Богородицу, что она не допустила его сделать несправедливости и подлости.

Не раздеваясь, лёг он и заснул сном праведника.

На другой день Зюзин отнёс письмо его к царю.

Прочитав его, Алексей Михайлович и обрадовался, и рассердился: обрадовался он, что можно приговор собора не подписать; рассердился — за подлог.

Велел он крепко и доподлинно сыскать виновных в подлоге и сочинении правила, но и святители, и бояре затёрли дело, и вышло так, что Епифанию всё это за старостью, вероятно, померещилось.

Царю, впрочем, было в это время не до собора. Князья Хованский и Долгорукий были в Литве разбиты, и мы были почти изгнаны оттуда; Шереметьев выступил с Юрием Хмельницким в поход в Галицию, но на пути, несмотря на свой героизм, был разбит поляками и татарами и попался последним в плен. Юрий Хмельницкий изменил нам и перешёл на сторону врагов.

В Москве снова так было струсили, что царь собрался выехать в Ярославль.

— Уж не от того ли, — приходило нередко в голову Алексею Михайловичу, — нам-де не стало везти, от того, что нет благословения патриарха Никона? После его удаления счастье явно отвернулось от нас.

XVI ОТРАВЛЕНИЕ НИКОНА

Протест Епифания и отказ царя утвердить приговор собора вверг святителей, или, лучше, суд нечестивых, в страшную ярость. Питирим, мечтавший при осуждении Никона сделаться его заместителем, и отец Павел, видевший и во сне крутицкую митрополию, сильно приупали духом и готовы были на всё, лишь бы избавиться от ненавистного им человека.

Но как избавиться? Подняли они и боярство, и терем, вызвали из ссылки всех раскольников, и в том числе Аввакума и Неронова. Но где речь шла о совершении чего-либо против правил св. отец, т.e. против учения Никона, или, другими словами, совершить грех и еретичество, там Алексей Михайлович стоял как каменная гора, и ничто не в силах было сдвинуть его с места.

После же обличения Епифания вера в непогрешимость и знание канонов святителями у него упала и никто не смел даже заикнуться о Никоне.

На помощь к ним явился грек.

Следует вспомнить, что в совещании с Хитрово, Стрешневым и Алмазом отец Павел советовал им послать Паисию Лигариду, мифическому отставному греческому митрополиту, денег для приезда его в Москву.

И вот в одно прекрасное утро, когда отец Павел в Чудовом монастыре в своей келии грыз ногти с досады, что митрополичья митра у него исчезает, доложил ему послушка, что из Киева приехал в простой повозке какой-то монах и именует себя митрополитом газским.

— А сам-то на митрополита схож, как колесо на уксус, — заметил послушка. — Совсем-то молодой... с маленькою чёрною бородкою и чёрными глазами... а хоша по-нашему байт, но не то жид, а скорее — грек.

— Паисий!.. Эврика! — воскликнул отец Павел и побежал навстречу приехавшему...

Это в действительности был Паисий, мифический митрополит газский, а потому после сильных лобзаний он просил именовать его просто: митрополитом Иерусалимского Предтечева монастыря, откуда он и предъявил ставленную грамоту, вероятно, купленную на русские деньги.