Патриарх Никон

Потом пошла еда, но повторялась церемония водкою очень часто, так что к концу обеда все сделались разговорчивы.

Хозяин рассказывал своей молодице и отцу о Москве и её диковинках, и о гостинцах, какие он привёз оттуда.

Молодица и дети её давно погладывали искоса на привезённые мужем тюки, но из вежливости, ради гостя, не хотели показать любопытства.

Марисов догадался, в чём дело.

— А я, — сказал он, — увязывал тюки, я и развяжу.

Он поднялся с места и раскрыл тюки...

Молодица бросилась вынимать оттуда вещи, и восторгу не было конца. Ей муж привёз на голову платки, на юбки и кофты разной материи, а детям — сукно на казакины, сапоги и казанские мерлушки на шапки. Отца он тоже не забыл: ему был пояс и сапоги.

Всё это рассматривалось, примерялось, а маленький люд пищал и плясал, в особенности, когда отец вывалил груду вяземских пряников.

Провозились они так до поздней ночи, и когда легли спать, то Кирилл и Марисов скоро заснули. Зато вся казачья семья, возбуждаемая подарками и московскими диковинками, ворочалась на своих ложах, и один мальчик даже с криком и плачем проснулся: ему снилось, что соседний мальчик-шалун отобрал у него прекрасные сапожки, привезённые ему отцом.

Мать встрепенулась, зажгла каганец, и мальчуган до тех пор не угомонился, пока она не показала ему его сапоги. Будущий полковник схватил сапоги в объятия и тут же крепко заснул.

На другой день, едва стало светать, вся казачья семья была уже на ногах.

Зима на дворе стояла крепкая, морозная, и свету было много.

Порасспросил Марисов, где живёт Нухим, и отправился к нему с письмом от Мошки.

— Благо, — думал он, — порасспрошу его, как попасть в Молдавию, а оттуда доберусь и до Царьграда.

Пришёл он к Нухиму. Лучший заезд принадлежал ему.

Нухим был высокий и худощавый еврей средних лет. На нём был нанковый чёрный, длиннополый, двубортный сюртук; на голове соболья шапка; на ногах белые тонкие чулки и башмаки. Он только что возвратился из школы и на лбу его красовалось богомолье, а на плечах талар.

Встретил он вежливо казака Трохима, как представился ему Марисов, взял от него письмо Мошки и, прочитав его, сказал:

— Чудной мой Мошка: вин думае, что Москали здесь на вики засядут... и хочет вин для бояр маетности купить... И мене в спилку кличит... А вы звиткиля? — обратился он к Марисову.

— Я шляхтич, казак подольский... Був в полону у москалей, да дядька выручил... Я у самой границы... молдавской...

— Добре... так щожь? Вам подводы треба?..

— Ни, давайте з товарами...

— Добре, и то можно... На ярманку в Броды и Лемберг идут наши купцы... писле нидили...

Нухим объявил, что он устроил ему попутчиков за то, что он привёз ему письмо от Мошки.

Несколько дней спустя к нему зашёл Нухим и объявил, что попутчики имеются. Собирается целый караван евреев выехать вместе, и так как дороги не безопасны, то они очень рады, что будут иметь казака с собою.

Марисов обрадовался.

— Кажется, доберусь до Молдавии, — думал он, — а там, что Бог даст.

Начал он снаряжаться в путь, а хозяин его выехал в Чигирин, к гетману.

Несколько дней спустя Нухим к нему зашёл и объявил, что на другой день до света евреи выезжают, и советовал, чтобы он с вечера с вещами явился к главному купцу Хаиму, его соседу, где соберутся все сани евреев.

Марисов простился со своими хозяевами и отправился к Хаиму.

Хаим накормил, напоил его и уложил на почётном месте спать.

Ночью его что-то душит и давит, он просыпается и — не верит глазам: руки и ноги у него скручены, и человек десять драгунов со зверскими лицами требуют, чтобы он следовал за ними.

XXVIII СТРАСТОТЕРПЕЦ ФЕДОТ МАРИСОВ

В санной кибитке мчат драгуны Марисова, сначала в Канев, а там в Чигирин. Здесь они прямо привозят его в гетманскую канцелярию, к писарю войсковому Степану Гречанину.

Гречанин видел Марисова в Москве, когда он посещал гетмана, и узнал его.

— Що вы наробыли, — воскликнул он. — Царь отписуе грамоту: вас задержать и отправить назад до Москвы.

— Ничего я никому не сделал, в царской службе не служил, и могу себе ехать, куда мне угодно: никто возбранить мне не в праве.

Это озадачило писаря.

— Так выбачайте, вы кажите так и гетману... Я пийду и скажу ему.

Пошёл писарь к гетману. Тот, после сильной попойки, разминал кости и, потягиваясь, кряхтел и зевал на своей постели.

— А що?.. пане Степане... сердце, го луб ко...

— Племянника Никона привезли драгуны...

— Чул... чул... добре... А що вин каже?

— Вин каже: на служби царской не состою и волен я йхать, куда хочу.

— А що з ним?

— Ничого...

— Да ты там пошукай...

— Да Бог з ним, пане гетман... Нам що?.. Колыб вин що наробыл на Москви — ино дило. А що з ним, нехай буде з ним. Ничого не отыскали и баста. Федот — племянник патриарха — грих его и выдати москалям...

— Эх, сердце голубко, Степане... Хоть бы бул ридный сын, — так мне що? Ты пошукай добре, и колы там що у него, так и отошли, и его, и що найдёшь, царю... Мне що?..

— В Москви его и жечь, и кнутовать станут, смилуйтесь, пан гетман... В нём душа христианская. В служби он у патриарха Никона, и той нас анафемовать буде...

— Нехай анафемует... Що нам? Нам бы царю да боярам угоду зробить...

— Угоду? — вспылил писарь. — Вийско що скажет, колы узнаем, що мы да з Чигирина выдали москалям гостя... да ещё служку и племянника Никона... Почитай вси святители взбуторажутся... Итак, пане гетман, гляди: чёрная рада чишней не хочет платить, вийско воевод не хочет принять, святители московского митрополита не хотят знать; а московские ратники молодиц от человиков отбирают, вдов бесчестят... И так смута в народи, а ты ещё хочешь масла подлить: выдать посла Никона из Чигирина!

— Як вовка боятыся, так в лис не ходыть, — упрямился гетман.

Пожал плечами писарь и вышел от него с негодованием.

— А ещё запорожец, да после и гостя выдае, — ворчал он и возвратился сердитый в канцелярию.

Не глядя в глаза Марисову, он прошёл в свой кабинет и за ним последовал состоявший при канцелярии есаул Василий Федяенко.

— Уж вы, пан есаул, робыте, что гетман каже, а я руки мываю, — произнёс он резко, опускаясь перед столиком своим на табурет.

— А що вин наказав?..