Паутина 1953
Шрифт:
«Нет, всё-таки ошибся начальник когда-то, принимая эту мразь в свой маленький дружный коллектив! – почти вслух прошептал Василий, ни к кому не обращаясь. – Но… сколько верёвочке ни виться – всё равно конец будет! Придёт время, и безжалостная почти неуправляемая репрессивная машина затянет в своё нутро, раздавит и переломает новоиспечённого руководителя точно так же, как до него уничтожила многих и многих»…
А ещё понял герой нашего повествования, что попал он вместе со своими начальниками под жернова так называемого «Ленинградского дела», благодаря которому не так давно была разгромлена погрязшая в коррупции и измене партийная организация
…Прения, наконец, закончились. Заслушали «последнее слово» подсудимых, которые искренне раскаялись в содеянном, после чего суд удалился в совещательную комнату писать приговор. Зал негромко гудел разноголосым гомоном, а Тоня, не отрывая глаз от Василия, краем своего замутнённого сознания вдруг начала понимать, что пройдёт совсем немного времени, и его – такого любимого и родного – увезут от неё далеко и надолго, может быть навсегда.
«Выдержит ли он лагерное надругательство? – сверлила голову тревожная мысль. – Ведь ему уже пятьдесят пять, а за плечами – три войны и две революции! А мама? Неужели умрёт? Или разобьёт её паралич? Годами будет лежать без движения. Нет, пусть лучше лежит, нежели превратится в безжизненный холодный труп! А то ведь как я без неё, совсем-совсем одна?!»
И у бедной женщины – в который раз за сегодняшний день – потекли по щекам незваные горючие слёзы. Ей было до одури жаль себя, детей, мать, мужа. А к горлу подступил, не давая дышать, жёсткий тугой комок. Стараясь от него избавиться, она встала, сделала шаг вперёд и… бросилась в объятия Василия. Охранники с трудом оторвали обезумевшую женщину от самого близкого для неё человека. Хотели вывести в коридор, но несчастная вдова при живом муже со слезами умоляла их, чтобы не разлучали её с супругом, которого – вполне возможно – видит она в последний раз…
Молодые конвоиры стояли в замешательстве. Не было рядом ни прокурора, ни адвоката, судья находился в совещательной комнате, поэтому пришлось действовать на свой страх и риск. И тогда, подчиняясь нормальным человеческим чувствам, стражи порядка оставили Антонину в покое. Она едва стояла на ногах, но села на прежнее место, а когда немного пришла в себя, то почувствовала, что в кулаке её зажат аккуратно свёрнутый листок бумаги. Узнав почерк Василия, женщина тут же, не разворачивая, спрятала чудом попавшую к ней записку...
…– Встать, суд идёт! – щёлкнуло по нервам у присутствующих.
Трое вершителей правосудия, следуя друг за другом, вышли из совещательной комнаты и заняли свои места: судья сел в центре, а по краям от него – народные заседатели. Этих фактически полноправных членов судейской коллегии люди прозвали архангелами или кивалами за то, что в большинстве своём они не смели возражать председательствующему. И если он к ним обращался в ходе процесса, лишь послушно кивали головами, безропотно соглашаясь с любыми его решениями.
По заведённой традиции приговор был написан заранее и согласован в вышестоящих судебных, а также партийных инстанциях. Судье оставалось лишь зачитать сей судьбоносный вердикт, тем самым выполняя возложенные на него необременительные, но очень важные по своей сути формальности.
Итак: начальник получил десять лет, главный – пять, а главбух – небывалое дело – всего лишь один только
год лагерей! Радость и удивление переполняли Василия. Такой мизерный по сталинским временам срок не принято было давать никому! Но почему суд проявил к нему снисхождение? Это так и осталось тайной за семью печатями, только понял он – скорее, почувствовал – что не обошлось здесь без помощи парторга. Однако говорить об этом вслух – означало погубить друга, который и так рисковал слишком многим.Антонина не сразу уловила смысл сказанного, и только спустя время у неё появилась по этому поводу своя версия. Ей казалось, что её слёзы, её отчаянный поступок – именно это смягчило сердце судьи и заставило его едва ли не помиловать Василия. Верной подруге осуждённого очень хотелось верить, что толстокожая судейская коллегия, выносившая по несколько обвинительных вердиктов за день, смогла проявить сочувствие к ней, к её горю. Не знала слабая женщина, что в этом спектакле всё было предрешено заранее.
Одобрительный шум в зале отвлёк Тоню, и она не дослушала приговор до конца. А концовка была довольно существенной:
«Все обвиняемые приговариваются к отбыванию срока в колонии общего режима с понижением в правах, с конфискацией имущества и без права переписки».
Правда, Василию назначили всего лишь возмещение причинённого ущерба. Но лишение возможности писать супруге стало для него серьёзным испытанием, а понижение в правах больно ударило по самолюбию бывшего коммуниста.
Конвоиры начали выводить и «паковать» в подоспевший «чёрный воронок» теперь уже окончательно осуждённых фигурантов дела. Антонина, будто заворожённая, провожала своего любимого человека, мужа. Она не могла его обнять, но её губы бессвязно и безотчётно повторяли полузабытые слова молитв, непонятно откуда возникшие в обезумевшем от переживаний мозгу. Те самые напевные фразы на странном, но интуитивно понятном церковнославянском языке, которые когда-то в далёком детстве нашёптывала ей мать…
«Сколько их, безвестно павших от изнурительного труда, от голода и болезней навсегда остались там – за колючей проволокой, в неволе! – думала она, глазами провожая Василия. – Сколько молодых погибло, пытаясь противиться чудовищным лишениям! Сможет ли выдержать всё это её гордый стареющий супруг?»
Никто не подошёл, не утешил Тоню. Но сегодня, глядя сквозь призму десятилетий, мы не в состоянии до конца понять обстоятельства и мотивы поведения людей той эпохи. А потому не имеем морального права осуждать их. Они ведь просто хотели жить, спокойно растить детей и делали всё возможное для того, чтобы не принести в свой дом неведомую ныне заразную болезнь – клеймо врага народа.
Чёрный воронок растаял за углом, и тут вдруг Антонина вспомнила, что где-то там, совсем недалеко отсюда ещё один близкий её сердцу человек находится на грани жизни и смерти. Но сил больше не было, и только подчиняясь обстоятельствам, с большим трудом передвигая ноги, всеми покинутая женщина отправилась навстречу новым бедам и разочарованиям.
В больнице она обратилась к дежурной сестре. Но та как-то странно и виновато отвела глаза, а затем молча убежала по своим делам. Почуяв неладное, Тоня вспомнила притчу о беде, которая не приходит одна, и страшная догадка пронзила её до глубины души. Поняла она, что снова – второй раз за день – случилось с нею нечто ужасное и непоправимое, что покинула наш грешный мир её дорогая мамулечка. Та самая, с которой они жили – душа в душу, которую любила она больше всего на свете.