Паутина и скала
Шрифт:
Она как будто бы нисколько не обижалась и вновь начинала играть.
У Красотки Ары был любовник, Джеймс Мирс, более известный как Герцог Мирс, потому что неизменно щеголял в костюме для вер shy;ховой езды, по крайней мере в таком, какими представлял себе кос shy;тюмы английских аристократов для конного спорта. Он носил шля shy;пу дерби, широкий галстук, бежевый жилет с небрежно расстегнутой нижней пуговицей, облегающий клетчатый пиджак, бриджи, вели shy;колепные, начищенные сапоги со шпорами и не расставался со сте shy;ком. Одевался Мирс так всегда. В этом наряде он выходил утром из дома, в нем прогуливался по Площади, в нем вышагивал по главной улице города, в нем садился в трамвай, в нем посещал платную ко shy;нюшню Миллера и Кэшмана.
Герцог Мирс ни разу в жизни не садился в седло, однако знал о лошадях больше, чем кто бы то ни было. Разговаривал с ними и относился к ним лучше, чем к людям.
На другом углу Локаст-Чарльз-стрит, напротив дома Красот shy;ки Ары, стоял дом Лезергудов; выше по Чарльз-стрит, в направлении загородного клуба находился пансион миссис Чарльз Монтгомери Хоппер.
Миссис Чарльз Монтгомери Хоппер знали все. Мистера Чарльза Монтгомери Хоппера никто в глаза не видел и не слы shy;шал о нем. Никто не знал, откуда он приехал, где она вышла за него замуж, где они жили вместе, кем он был, где умер и похо shy;ронен. Возможно, его вообще не было, не существовало. Тем не менее, горласто называясь этим звучным, впечатляющим име shy;нем из года в год сильным, вызывающим, несколько пронзи shy;тельным голосом, она убедила всех, заставила, вынудила безого shy;ворочно признать, что имя Чарльз Монтгомери Хоппер весьма изысканное, и миссис Чарльз Монтгомери Хоппер – личность весьма выдающаяся.
Хотя дом ее и был пансионом, никто его так не именовал. Ес shy;ли кто-то звонил по телефону и спрашивал, не пансион ли это миссис Хоппер, в тех случаях, когда отвечала она, злосчастный вопрошающий получал один из двух возможных ответов. Либо швыряли трубку, оскорбив перед этим его слух потоком убийст shy;венных оскорблений, на которые миссис Хоппер была большой мастерицей; либо едким тоном доводили до его сведения, что это не пансион, что Миссис Хоппер не содержит пансиона, что это резиденция миссис Хоппер – после чего точно так же швыряли трубку.
Никто из жильцов не смел даже заикаться о том, что эта ле shy;ди является владелицей пансиона, и они платят ей за кров и еду. Если б кто-то позволил себе такую неделикатность, то немед shy;ленно бы за это поплатился. Его бы уведомили, что комнату, где он проживает, требуется освободить, что люди, заказавшие ее, приезжают завтра, и ему нужно побыстрее собрать вещи. Мис shy;сис Хоппер не церемонилась даже со своими жильцами. Им да shy;валось почувствовать, какой огромной, редкой привилегии удо shy;стаивались они, получив возможность хоть недолгое время по shy;гостить в резиденции миссис Хоппер. Давалось почувствовать, что сей факт неким чудесным образом снимает с них клеймо обычных постояльцев. Сей факт придавал им некое аристокра shy;тическое достоинство, общественное положение, каким мало кто мог похвастаться, заносил их с одобрения миссис Хоппер в календарь высшего света. Словом, этот пансион вовсе не яв shy;лялся пансионом. Скорее то был изысканный, непрерывный прием гостей, где привилегированным приглашенным милос shy;тиво разрешалось вносить свои деньги.
Действовало ли это? Всякий живший в Америке должен пред shy;ставлять, как сильно это действовало, как бодро, кротко, сми shy;ренно, униженно сносили гости на приеме у миссис Хоппер скудный стол, неудобства, холодные, дрянные туалеты и непри-бранность, сносили даже миссис Хоппер с ее голосом, властнос shy;тью и потоками брани, лишь бы оставаться там, в кругу избран shy;ных, не постояльцами, а привилегированными гостями.
Эта маленькая компания верных возвращалась во дворец миссис Хоппер ежегодно. Сезон за сезоном, лето за летом ком shy;наты бывали прочно забронированы. Иногда доступ туда пы shy;тался получить кто-то посторонний – разумеется, какой-то выскочка, пытавшийся с помощью денег пролезть в замкнутый аристократический круг, какой-то низкий пройдоха с деньгами в кармане, какой-то честолюбец. И гости смотрели на него очень холодно, подозрительно, замечали, что вроде бы не по shy;мнят его лица, спрашивали, бывал ли он когда-нибудь в доме миссис Чарльз Монтгомери Хоппер. Виновный негодник, за shy;икаясь, смущенно и робко признавался, что это первый
его ви shy;зит. В обществе немедленно воцарялось ледяное молчание. Вскоре кто-нибудь говорил, что приезжает сюда каждое лето четырнадцать раз подряд. Другой замечал, что нанес первый визит сюда еще до начала войны с Испанией. Еще один скром shy;но признавался, что он здесь всего одиннадцатый год и только теперь почувствовал себя по-настоящему своим; требуется де shy;сять лет, заявлял он, чтобы почувствовать себя здесь дома. И это было правдой.Итак, этот маленький кружок избранных возвращался туда из года в год. В него входили старик Холт с женой, приезжавшие из Нового Орлеана. Входил мистер Мак-Кетэн, который жил там безвыездно. Он работал у ювелира, родом был из-под Чарлстона. Положение его в доме было прочным. Входила миссис Бэнгс, старая дева в годах, она преподавала в нью-йоркской школе, вскоре должна была выйти на пенсию и, как полагали, навсегда поселится в изысканной уединенности дома миссис Хоппер. Входила миссис Милли Тисдейл, кассирша из аптеки Мак-Кор-мака. Она тоже приехала из Нью-Йорка, но теперь в доме миссис Хоппер стала «постоянной».
На кухне у миссис Чарльз Монтгомери Хоппер уже не мень shy;ше пятнадцати лет работала Дженни Грабб, сорокалетняя не shy;гритянка. Пухлая, массивная, веселая и до того черная, что, как говорится, уголь оставил бы на ней белую отметину. Ее звуч shy;ный, сердечный смех, в котором слышались все темные глуби shy;ны и теплота Африки, разносился по дому. Она постоянно пе shy;ла, и ее звучный, сильный негритянский голос тоже слышался целыми днями напролет. В будни она работала от рассвета до shy;темна, с шести утра до девяти вечера. По воскресеньям во вто shy;рой половине дня у нее бывал выходной. Этого дня она дожида shy;лась, готовилась к нему целую неделю. Однако воскресенье у Дженни Грабб, в сущности, не бывало днем отдыха: то бывал день ревностного служения, день гнева, день расплаты. Потен shy;циально он являлся днем светопреставления, страшного суда над грешниками.
Каждое воскресенье в три часа дня, когда клиенты миссис Хоппер бывали накормлены, Дженни Грабб освобождалась до шести часов и времени зря не теряла. Выходила через кухонную дверь, огибала дом и шла по аллее к улице. Уже начинала мрач shy;но, зловеще бормотать себе под нос. К тому времени, когда пере shy;ходила Локаст-стрит и спускалась на два квартала, ее приземис shy;тое тело начинало ритмично раскачиваться. Когда доходила до подножия холма Сентрал-авеню, сворачивала за угол и поднима shy;лась по Спринг-стрит к Площади, начинала тяжело дышать, не shy;громко постанывать, издавать внезапные вопли хвалы или про shy;клятия. Подходя к Площади, она доводила себя до нужного со shy;стояния. И когда входила на Площадь, воскресную Площадь, праздную, пустую в три часа дня, из горла ее вырывался предо shy;стерегающий крик.
– О грешники, я иду! – пронзительно вопила Дженни, хотя никаких грешников там не бывало.
То, что Площадь пуста и безлюдна, ничего не значило. Рит shy;мично раскачиваясь приземистым, массивным телом, Дженни быстро шла к намеченному углу, на ходу предостерегая грешни shy;ков. А Площадь бывала пуста. Всякий раз. Дженни занимала об shy;любованное место под жгучими лучами солнца на том углу, где аптека Мак-Кормака и скобяная лавка Джойнеров смотрели друг на друга. И потом витийствовала на пустой жаркой Площади три часа подряд.
Каждые четверть часа подъезжали и останавливались трам shy;ваи. Вагоновожатые выходили с рукояткой управления и шли к противоположному концу: кондукторы разворачивали токосни shy;матели. Какой-нибудь одинокий бездельник, привалясь к огра shy;де, ковырял в зубах и вполуха слушал речь чернокожей Дженни. Потом трамвай уезжал, бездельник уходил, а Дженни продолжа shy;ла витийствовать на пустой Площади.
7. МЯСНИК
Ежедневно по холму перед домом Марка Джойнера взбирал shy;ся, пыхтя мотором, старый, ветхий грузовичок, в котором мистер Лэмпли, мясник, развозил нежные, сочные бифштексы, отбив shy;ные и куски жареного мяса, восхитительно благоухающие колба shy;сы домашнего изготовления, зельц, ливерную колбасу и толстые красные сосиски. Джорджу Уэбберу казалось, что эта чудесная рахитичная машина обретает все больше славы и очарования с течением лет, по мере того, как жир, масло, острые запахи шал shy;фея и других специй, которыми мистер Лэмпли сдабривал сви shy;ные колбасы и еще около дюжины деликатесов, все больше про shy;питывали старый красный деревянный кузов. Даже годы спустя, в преображающем свете времени, его не покидало сознание нео shy;бычности, значительности, громадности, когда вспоминались мистер Лэмпли, его жена, дочь и сын, сытные, ароматные, вкус shy;ные плоды их трудов – и нечто дикое, необузданное, словно природа, в жизни каждого члена этой семьи.