Паутина и скала

Другая, пожалуй, более разумная часть этой потерпевшей по shy;ражение – и отступившей – группировки давала своему поступ shy;ку иное объяснение, почерпнутое, однако, из тех же источников самооправдания. Эти люди были членами более интеллектуаль shy;ных групп – писателями, художниками, актерами, – хлебнув shy;шими прелестей жизни в большом городе и бежавшими от нее. Их доводы и мотивы были более утонченными, возвышенными. Актер или драматург заявлял, что чистота его искусства, подлин shy;но народная драма, оказалась испорчена и загублена пагубным, противоестественным влиянием бродвейской драмы, нежизнен shy;ностью, вычурностью и дешевой сентиментальностью, всем тем, что уничтожало местные корни и давало лишь восковую копию местного цветка. Художник или музыкант заявлял, что творец и его искусство всецело зависят от модных группировок, стеснены безжизненной ограниченностью эстетических школ. У писателя выли аналогичные жалобы. Жизни творца в большом городе угрожали безжизненные подделки под искусство – ядовитые миаз shy;мы «литературной жизни», ядовитые интриги литературных группировок, ядовитая политика взаимовосхваления, продаж shy;ность и угодливость критики, весь мерзкий, пресмыкающийся, паразитический мир бумагомарателей.

В этой неестественной, отвратительной атмосфере художник – по утверждению этих бунтарей – терял связь с действительно shy;стью, забывал живительные влияния своего истока, отрывался от живительной связи с тем, что стал именовать своими «корнями». Поэтому для художника, оторванного подобно Антею от родной, придающей силы земли, задыхающегося в той удушливой, гни shy;лой атмосфере, существовал, если он хотел спастись, лишь один выход. Он должен был вернуться, возвратиться туда, где появил shy;ся на свет, где черпал силы и вдохновение для своего искусства. И навсегда, решительно и бесповоротно, отречься от бесплодных пределов группировок, салонов, кружков, всей неестественной городской жизни. Должен был вернуться к плодородной земле, к истокам, к связи с «корнями».

Поэтому утонченные юные джентльмены из Новой Конфеде shy;рации стряхивали эти унизительные путы, стирали последнюю па shy;утину иллюзий, застилавшую им глаза, и заносчиво отступали на Юг, к спокойному преподаванию в одном из университетов, где могли ежеквартально выпускать очень маленькие и очень манер shy;ные журналы, в которых превозносились преимущества сельской жизни. Самые тонкие интеллектуалы из этой бунтарской орды вечно составляли кодексы и провозглашали культы своих районов – кодексы и культы, в которых простые добродетели истоков и корней утверждались до того непростым языком, с такой эстети shy;ческой утонченностью, что даже приверженцы самых манерных городских группировок не могли докопаться до их смысла.

Джордж Уэббер наблюдал все это и находил несколько стран shy;ным, удивительным. Молодые люди, чьи пристрастия, вкусы, образ мыслей и писания, на его взгляд, принадлежали атмосфере эстетских группировок, от которых они отрекались, гораздо больше, чем любой другой, утверждали добродетели возврата к «сельскому образу жизни» языком, по его мнению, некоего куль shy;та, который мало кто из местных жителей, постоянных или вер shy;нувшихся, был способен понять. Более того, как потомку поко shy;лений живших в холмах фермеров, которые год за годом выбивались из сил, чтобы вырастить кукурузу на выветренном горном склоне, и поколений батраков из Пенсильвании, которые по пятнадцать часов вдень ходили за плугом и получали за это пять shy;десят центов, ему было несколько странно слышать от белоруч shy;ки-интеллектуала из какого-то южного университета, что он прежде всего должен возвратиться к простым и благотворным добродетелям общества, которое его взрастило.

Разумеется, сущностью всего этого, основным признаком всех этих потерпевших поражение и отступивших – интеллекту shy;алов, художников или рабочих – было уже знакомое мотивиро shy;ванное оправдание южного страха и южного неуспеха: страха борьбы и соперничества в более широком мире; неумения при shy;способиться к условиям, противоречиям и темпам современной жизни; старого, бессильного, капитулянтского отступления в тень безрассудства и иллюзий, предрассудков и фанатизма, цве shy;тистой легенды и оправдательной казуистики, надменного, иро shy;нического отдаления от жизни, с которой Юг определенно свя shy;зан, к которой определенно хотел принадлежать.

Ну и хватит о потерпевших поражение – этих слишком сла shy;бых и неспособных отрядах орды бунтовщиков, которые не смог shy;ли выстоять в схватке и отступили. А как остальные, лучшие и более многочисленные, те, что остались? Потерпели они пора shy;жение? Были сметены? Были рассеяны или оттеснены и обраще shy;ны в бегство?

Ничего подобного. Их успех в городской жизни был поисти shy;не поразительным. В стране нет другого места, где приезжие пре shy;успевали бы так блестяще, если преуспевали. Этому блеску успе shy;ха в городской жизни южанин в поразительной степени обязан природе своих недостатков. Если он одерживает верх, побеждает, то не вопреки своему провинциализму, а благодаря ему, не вопре shy;ки страху, а благодаря ему и мучительному, терзающему созна shy;нию собственной неполноценности, побуждающим его к сверх shy;человеческим усилиям.

Южанин зачастую вдохновлен не жалеть усилий, когда нахо shy;дится в неблагоприятных условиях, когда знает это, когда узнает, что мир тоже это знает и на это рассчитывает. Истина эта не раз подтверждалась во время Гражданской войны, когда самые блес shy;тящие победы Юга – можно сказать, и самые блестящие пора shy;жения – были одержаны при подобных обстоятельствах. Южанину при всех присущих ему чувствительности, уязвимости, пылкости, живости, возбудимости и богатом воображении дол shy;жен быть ведом страх, и ведом основательно. Однако именно благодаря чувствительности, живости, воображению ему ведом страх перед страхом. И эта вторая разновидность страха зачастую оказывается настолько сильнее первой, что южанин скорее ум shy;рет, чем выкажет это. Он будет сражаться не просто как солдат, а как сумасшедший, и зачастую добьется почти невероятной побе shy;ды против ошеломляюще превосходящих сил, даже когда почти никто на свете не поверил бы, что победа возможна.

Эти факты неоспоримы, более того, восхитительны. Однако в самой их неоспоримости есть некоторая ложность. В самой их силе есть некая опасная слабость. В самом блеске их победы есть прискорбное поражение. Замечательно одержать победу в сраже shy;нии против сил, имеющих огромный перевес, но не замечатель shy;но, нехорошо для здоровья и силы духа быть способным побеж shy;дать только имеющие огромный перевес силы. Захватывающе видеть, как солдаты доходят до такой степени безрассудства, что сражаются, как сумасшедшие, но захватывающе также видеть их решительными и сильными в способности сражаться как солда shy;ты. Хорошо быть до такой степени гордым и щепетильным, что боязнь выказать страх оказывается сильнее самого страха, одна shy;ко подобная сила пылкости, гордости и безрассудства имеет обо shy;ротную сторону. Опасность заключается в том, что она может не только подтолкнуть людей к лихорадочному достижению гро shy;мадных высот, но и низвергнуть их, изможденных и обессилен shy;ных, в бездонную бездну, и что человек добивается величайших достижений длительным, упорным трудом.

Переехавший южанин – очень одинокое животное. Поэтому его первое инстинктивное движение в большом городе – к сво shy;им. Первым делом он навещает друзей по колледжу или ребят из родного городка. Они создают общину совместных интересов и совместной самозащиты; отгораживаются своего рода стеной от ревущего водоворота жизни большого города. Создают Общину Юга, не имеющую параллелей в городской жизни. Разумеется, подобной общины Среднего Запада, или Великих Равнин, или Штатов Скалистых гор, или Тихоокеанского побережья не най shy;ти. Возможно, есть какие-то зачатки Новоанглийской общины, района, который после Юга наиболее четко отмечен самобытностью местной культуры. Однако если эта община и существует, то до того незаметно, что о ней и не стоит говорить.

Самая очевидная причина существования Общины Юга в жизни большого города кроется в глубоко укоренившейся про shy;винциальной ограниченности южной жизни. Раскол в убеждени shy;ях, разность интересов, обычаев и традиционных взглядов, кото shy;рые нарастали с огромной быстротой в американской жизни первой половины девятнадцатого века, все больше и больше раз shy;деляли жизнь сельскохозяйственного Юга и промышленного Се shy;вера, завершились кровопролитной Гражданской войной, были окончательно подтверждены мрачным и трагичным процессом реконструкции.

После войны и реконструкции Юг отступил за свои расша shy;танные стены и остался там.

В детстве Джорджу Уэбберу приходил на ум образ, в котором отражалась вся безрадостная картина тех десятилетий поражения и мрака. Ему виделся старый дом, отстоящий далеко от проезжей дороги, многие проходили по ней, потом прошли войска, пыль поднялась, и война окончилась. И больше по той дороге никто не ходил. Виделся старик, прошедший по тропинке прочь от до shy;роги, в тот дом; и тропинка зарастала травой и бурьяном, колю shy;чим кустарником и подлеском, пока не исчезла совсем. Больше по той тропинке никто не ходил. И человек, который вошел в дом, больше оттуда не вышел. Адом продолжал стоять. Он слег shy;ка виделся сквозь заросли, словно призрак самого себя, с черны shy;ми, словно пустые глазницы, дверями и окнами. Это был Юг. Юг в течение тридцати или более лет.