Паутина повилика

Внезапно же обнаруживает он, что раскол и конфликт между лесом и иным ему отображены в устроении самого же леса, едва ли не лесом и навеяны, наколдованы. Но песни темной тоски, которые этот метафизический раскол вызывал у странника, когда тот находился вовне, здесь звучат как песни светлой печали. Странник обрел свой дом. Завершается книга своего рода эсхатологической кодой, в которой звучит надежда на когда-нибудь-грядущее воссоединение и примирение двух конфликтующих планов существования.

Понимаю, что предыдущие три абзаца кому-то напомнят предисловие Блока к его «Нечаянной радости». Но книга неспроста посвящена Александру Александровичу. Она тоже вторая… и посвящена попытке разобраться с тем же самым вопросом – что делать насельникам волшебных урочищ-сидов, когда издалека в эти урочища вторгаются звуки бытия проблематичного, самоотстранившегося от сердцевины – звуки мира потомков Миля и Эремона?

С сим остаюсьвсегда ВашБогдан Агрис

Голос Богдана Агриса доносится изнутри деревьев и птиц, времен года, отблесков зари и туманов (всего, в чем бьется жизнь). Поэт говорит с читателем всем мирозданием, скрепленным сосудами авторских, очень узнаваемых метафор.

Его образы и смыслы принадлежат поэзии вообще – в платоновском смысле, а не какому-то течению или группе, и генезис его – от истока; в этом вневременная ценность этих поздних, хрупких и невероятно красивых стихов.

То, как Агрис говорит и мыслит, позволило ему занять свое место на ветвях поэзии вообще – сесть птицей, которых он спасает и выхаживает. Слова, которые он спасает и выхаживает точно так же, роятся внутри жизни, вокруг нас, но еще невидимы, неведомы. До тех пор, пока вы не откроете книгу – и не (пере)откроете окружающий мир.

Владимир Коркунов

Кажется, что «сборник» – неподходящее слово для новой книги Богдана Агриса. Эти стихи не собираются – слишком это механически для такого рода поэзии, ориентированной прежде всего на натуру. Речь, конечно же, идет не о характере, а о той природе, которую порой необходимо «вытаскивать» наружу – из-под коры, камней, воды и травы, зачастую игнорирующих подле них наблюдателя («И все становится нараз обострено. / Объемы пригнаны друг к другу без зазора. / Но контур у Луны теперь – веретено, / И то, что вырвалось в проем берестяной, / Вот-вот обвалится в бескрылые озера…»).

Неудивительно, что стихи Агриса воссоединяются в структуру, подобную рыбьей чешуе, а не калейдоскопу или витражу, так или иначе уже в нее включенным. Воссоединение мистической сущности естества с его привычным для читателя лицом – вот что интересует Агриса сегодня: «не успеешь впопыхах / под поскрипыванье ставень / на сиреневых стихах / погадать о ледоставе / как за долькою луны / в затяжном и странном свете / ждут тебя отворены / те кого ты не заметил». Думаю, что эта задача не может не радовать.

Владимир Кошелев

Александру Александровичу Блоку

«мир взорвавшийся тыльной травой…»

мир взорвавшийся тыльной травойоборвавшийся в кровь налегкемы не знали о нём ничегомы стояли на древо-рекебыл он выветрен, верен и прямкостью скал замыкая лунумы забыли его с декабрямы в иную впадали страну

«Каменный уголь, сланец, скат затяжной тайги…»

Каменный уголь, сланец, скат затяжной тайги…Кто от кого посланец в ночи, что недолги?Слишком недолги ночи. Скос зазеркалья слеп.Кто здесь кого морочит? Чей там на небе серп?Кто здесь кого обводит на спор и второпях?Те, кто в стволы уходят, встали на всех путях.Не по погоде время, не по аршину свет.Кто же его измерит? Кто не с тобой в родстве.Замкнутый и колючий, скрыт вековой корой,он времена обучит в новый облечься крой.

Перевал Дятлова

1

где бог слепой горыи племя левых плевелпо реперу корыидет меловый северслоятся городаокаменело ококаленая водау ложного потокаи под проломы хвойна перегоне мартаграничный вестовойподкладывает карту

2

вот что начертано на водеимя мое нигдеимя давно потерялось тамгде хорошо клестамкедр односложный клейменый ветрчто там за километресли за кедром земля виситгосподи пронеси

«ты восходящий вне…»

ты восходящий внепо облаку лекаласмотри как наравнезегзица возникалавыплескивала плотьзвучащую резнуюа время потеклов закраину лесную

«К золоту, брошенному на сердцевину рек…»

К золоту, брошенному на сердцевину рек,Останцам каменноугольным вопреки,Смотри – подмешан краеугольный снег,Вытянутый по образцу руки.По образу золота – чуть взлохмаченный диск,Прячущийся за взвешенной пеленой.Воды идут себе, плавно идут на риск,Тонкий, двоякодышащий, затяжной.На обоюдоострые зеркала,Выкроенные из череды долин,Падает, обратно врастая в себя, скала –В ней резвится дельфин.Кто распахнет контуры облика моего?Кто заведет в самую глушь вещей?К расщебетавшейся отмели вековой,Где обрывается всякое «вообще».Согнуто время по образу ртутных жил.Выгнуты реки по слову «наперечет».Так оно будет, сколько бы ты ни жил.И ничего. И тишина течет.

«Когда мы живем по точеной траве…»

Когда мы живем по точеной траве,На самой зеленой канве,Тогда возникает, высок и лесист,Из воздуха зоркого лист.О как же он прям в затяжной немоте,А мы уже будто не те.Как будто не та уже наша канва,Как будто она не права…

«о мы плывем в крестоцветы сквозь сон сквозь соль…»

о мы плывем в крестоцветы сквозь сон сквозь сольдо-ре-ми-ля и вот корнеплод фасольмшистый уклон вороньей воды фасоно мы туда сквозь волокнистый сонтам где ряды прикорневой рудытам где пруды о горе нам прудытам где живет каркас лучевой звездытам где растет карась дождевой водыо кто вошел так напрямик вошелв сердце его полый и тонкий воло мы плывем сквозь ось в оторви-да-бросьсквозь лисохвост видимые насквозьда мы плывем