Паутина удачи

– Он тебе не родной, – продолжил строить теорию Семен. – У тебя тип лица иной. Волосы прямые, глаза хоть и крупные, но разрез специфический. Кто-то в родне был из коренных тундровых северян, исконных. Или из лопарей… Гессы все с рыжиной, лица у них длинноватые, и порода видна сразу.

– Сёма, я тебя очень прошу, не надо про меня ничего выяснять. Меня и так, кажется, слишком многие ищут.

– Просто делюсь мыслями. У меня нет планов публиковать или расследовать хоть что-то по поводу этого дома и его обитателей. Я с восторгом продался за тарелку борща в день, – подмигнул он. – Рена, твоя мама хочет выучить нотную грамоту, еще она мечтает посещать оперу. Билеты и милая старушка-певица, готовая давать уроки и сплетничать с Еленой Корнеевной по поводу столичных нравов, – это исчерпывающий список справок, которые я намерен навести для Гессов и про Гессов.

– Спасибо, прямо успокоил.

– Я сгораю от любопытства: зачем мы сегодня купили целую гору непонятных продуктов? Но, как видишь, даже не спрашиваю. Терплю.

– Завтра разберешься. А ты возьмешь меня утром в редакцию? Никогда не видела, как пишут статьи и как их потом превращают в газету.

– Без магии, – усмехнулся Семен. – Поехали, чего уж там. Посмотришь на три наши старинные пишущие машинки, выпьешь гнуснейшего в городе кофе и поможешь растопить камин. Поздним утром у нас тихо. Ночная смена уже уходит, запустив печать и оставив при деле лишь сонного сменного редактора.

Описал он все точно. «Столичный курьер», газета уважаемая и достаточно крупная, доставляемая даже на дальние узловые станции, оказалась удручающе бедно обустроена. В обшарпанном парадном маленького переулка на самой границе делового города и трущоб пахло подгоревшей кашей, старым куревом и прогорклым кофе. А еще типографской краской. Семен открыл дверь своим ключом, зажег масляную лампу, виновато распихал по углам пустые бутылки: с вечера тут работал и похмелялся отдел светской хроники.

– Хроники все как есть не просыхают, – сердито пояснил Семен. – Вообще, у нас эта тема в загоне, толковых людей нет. На все про все одна колонка, редактор жмется, не желает платить стоящему автору. Сейчас я разбужу выпускающего, подкуплю его пирогом Елены Корнеевны – и тебе устроят полный показ типографии. Я тем временем настучу статейку о Корнее Семеновиче, его здоровье и заодно о мастерской Фредди. Я поумнел, не желаю больше воздухом питаться. Борщ вкуснее.

Мамин пирог – порция, выданная нам с Сёмой на двоих и едва помещающаяся в довольно крупной корзинке, – произвел неизгладимое впечатление на выпускающего редактора. Выглядел он именно так, как я рисовала себе в воображении Хромова: пожилой, облезлый, с нездоровым, зеленоватым лицом. Вообще, как я полагаю, работа со свинцовыми кассами набора никому не идет на пользу. На печатников глядеть-то страшно, не люди – тени. Хотя интереса к пирогам еще не утратили. Ели все, дружно хвалили и охотно поясняли, как из Семеновой рукописи получается колонка в «Столичном курьере». Как набирают гранки, как оттискивают синьку, как вносят компенсационную правку и все иные правки – их, оказывается, весьма много. И про рисунки объяснили. Удивительный мир, незнакомый мне и интересный. Я сбегала на улицу, до ближайшей лавки, купила продуктов и соорудила наскоро завтрак для всех. На запах явились новые люди, новостники, как мне их представили. Потом подтянулись более парадные и даже щеголеватые носители известных фамилий, мелькающих на первых полосах «Курьера». Ели, точнее, жрали не менее яростно. Я им так и сказала, что у них пьяные тараканы должны с голодухи в коридорах вешаться, потому как пустых бутылок много, а тарелок-то нет, даже пустых и грязных. Сбегали принесли, предъявили: тарелки, продукты и тяжелые судорожные вздохи.

Когда Семен пришел меня забирать и увозить, я уже остро нуждалась в спасении. В час дня я осознала, что накормить сотрудников «Столичного курьера» невозможно. Они успешно составляют конкуренцию тараканам численностью, прожорливостью и всеядностью.

– Сёма, а вам жалованье не платят? – уточнила я, чуть отдышавшись в машине, присланной Евсеем Оттовичем. – И уборщиц не нанимают?

– Газета независимая, денег не очень много, – согласился Семен. – Общее питание у нас не получается устроить. Наглый народ журналисты. Деревенские бабы за готовку берут недорого, но опасаются наших повадок. Городские цену дерут и щи разбавляют. Пригородные своих сюда тащат, и грязи от них больше, чем пользы. Опять же у нас все непредсказуемо. Сегодня десять человек – завтра сорок.

– А ты успел написать статью?

– Успел. И еще новости обработал и получил кое-какие сведения по делу, которым занимаюсь в последнее время. У нас свой телеграфист, удобно. По слухам, скоро протянут линию телефона. В Арье он уже широко распространен, а у нас маги долго были против, но теперь уже сдаются, допускают внедрение. Представляешь, как станет удобно? Диктуй себе статью машинистке прямиком из Франконии или там из северного уездного центра, где кругом на сотню верст снег завалил все по макушки телеграфных столбов.

Про телефон Сёма знал много и говорил охотно. Заразил меня интересом к идее. Потом мы обсудили способы прослушки магической и немагической – через телефон и подобные ему устройства. Даже шофер, сотрудник тайной полиции, оживился и вступил в разговор. Уже во дворе, огороженном забором, с вышками по углам и охранниками в форме, мы сошлись на идее перспективности принципиально нового способа связи. Если бы у телефона не было провода, он бы изрядно потеснил магию. Семен и тут нас удивил, коротко буркнув:

– Радио, есть такая штука, но пока плохо работает.

Подробностей я не узнала. Дверцу распахнул охранник, подчеркнуто вежливо попросил документы, проверил их, изучил приказ Евсея Оттовича, переданный шофером. Прощупал взглядом кофры на сиденье, счел их одному ему ведомым способом безопасными и не учинил полный досмотр. Нас повели прямиком к Шарлю, даже помогли нести вещи.

Я шла и злилась на себя. Глупое мое сердце еще помнило голос джинна и колотилось где-то в горле, мешая дышать и разговаривать. Только теперь я поняла, отчего Сёма так усердно забалтывал меня дорогой: не хотел, чтобы я заранее себя накручивала.

– Нары у нас по правилам на день к стенке пристегивают, – буркнул полицейский. – Но для мусье сделали исключение. Нежный он, трепыхается без привычки.

Коридор был серый, казенный. Пахло в нем даже хуже, чем в мрачном парадном газеты: дезинфекцией, канцелярией и какой-то ржавой сыростью. Оказывается, у неволи есть запах… Ключи наш провожатый нес на большом кольце, связка гремела отвратительно и непрерывно. Наконец мы добрались. Камера Шарля была угловая на первом этаже, в самом конце коридора. Нас ввели, следом внесли вещи. Закрыли дверь и снова загремели ключами. Мне стало тошно. Я тут на час-другой, и то жуть пробирает.

Шарль лежал на узкой койке, с головой накрывшись тонким серым покрывалом, свернувшись в клубок и подтянув ноги к подбородку. Семен тихонько сел на табурет, принесенный полицейским, и отвернулся к окну. Оно тоже мерзкое. Эдакая решетчатая дыра возле самого потолка. И свет через нее просеивается. Весь цвет остается снаружи, а сюда проникает лишь тусклая серость.

Я села на край кровати, погладила плечо Шарля. Он не шевельнулся. Ничего, куда он денется, я упрямая и готовилась к этому разговору долго. Достала из сумочки склянку.

– Попробуем применить масло бергамота, – шепнула я, склонившись к самому покрывалу. – Оно действует мягко и создает энергию для пробуждения сил. Еще немного лимона для свежести. Вот так.

Плечо под моей ладонью чуть дрогнуло. Узнал свои слова… Я усердно потрясла флаконом над покрывалом. Запах как-то удивительно изменил эту гнусную камеру. Мне кажется, гораздо сильнее, чем ту роскошную комнату, в которой я очнулась в посольстве. Там и без эфирного масла можно было дышать. А здесь… Я лишь теперь и рискнула вдохнуть воздух нормально, полной грудью.