Паутина

— Вот это да, — протянул он. — Похоже, для тебя это действительно находка, Анни. Думаю, стоящая выйдет книга.

Гигантская волна облегчения захлестнула меня. Боже, как я боялась неуклюже-вежливого неприятия на лице мужа, как это было бы страшно — преподнести ему бесценную, на мой взгляд, идею и обнаружить, что он счел ее никчемной.

— Надеюсь, так и будет, — кивнула я. — И вот еще что — мне хочется написать историю от первого лица, с точки зрения героини, Ребекки Фишер. Разумеется, в книге не будет Ребекки Фишер, а будет только…

— …ее судьба. Само собой. — Карл улыбнулся. — Задачка не из простых, верно? Я не писатель, но отлично понимаю, что ты никогда не оказалась бы в компании отъявленных убийц.

— Еще чего. Хотя уже начинаю об этом жалеть. Будь у меня криминальные наклонности, я бы точно знала, как сделать свою героиню живой.Правда, мы собственными глазами видели Ребекку Фишер, но та встреча мало чем поможет. — Вдохновение подстегивало меня, мысли избороздили морщинами лоб. — Придется искать другой способ вникнуть поглубже в проблему. Я уже заказала в Интернете книгу о Ребекке Фишер. Попробую поспрашивать жителей деревни, выясню, как к ней относились, попытаюсь узнать, какой она им виделась. Кто-нибудь из местных должен былесли не дружить, то хотя бы общаться с ней по-соседски.

— Что ж, желаю удачи. Очень продуктивный у тебя сегодня выдался день, как я погляжу. И я очень рад, что у тебя наконец появилась новая идея. Замечательная идея! — Полную энтузиазма тираду он неожиданно заключил словами: — Считай меня тупоголовым мещанином, но хватит о высоком, я голодный как волк. Хочешь, я сам добавлю спаржу в наше праздничное блюдо?

За ужином Карл за обе щеки уплетал мою стряпню, у меня же аппетит пропал начисто, а голова напоминала взболтанную жестянку кока-колы — мысли так и бурлили. Разговор зашел о скором дне рождения его брата, Карл поинтересовался моими соображениями о достойном подарке, потом рассказал о ком-то из новых сослуживцев. Однако мысль о романе буквально прожигала дырку в моем мозгу, так что разговоры на любые другие темы я пропускала мимо ушей, хотя и делала все возможное, чтобы не выдать себя ни взглядом, ни словом. Мы столько времени отдали обсуждению моей новой идеи, что сегодня вечером я просто не имела права к этому возвращаться. Кроме того, в глубине души я чувствовала, что Карл не до конца понимает, как много значит для меня будущая книга.

К полуночи Карл уже похрапывал негромко и ритмично, а я лежала рядом с чугунной от мыслей головой. В какой-то момент я осознала, что не была до конца откровенной с Карлом, — не потому, что хотела ввести его в заблуждение, а потому, что сама боялась взглянуть правде в глаза. Описывая ему свою ошеломляющую, ни с чем не сравнимую радость обретения вдохновения, я интуитивно понимала, что со мной еще кое-что происходит: почти суеверный ужас, охвативший меня по дороге из магазина, медленно, но неуклонно обретал очарование.

Восторг рождения новой идеи. Тревога, связанная с источником ее появления. Когда начали вырисовываться первые смутные черты персонажей и сюжетных линий, оба эти чувства слились во мраке и сплавились в нечто единое, чему я не могла найти названия, — саднящее, шаткое, неуловимое.

Проснулась я раньше обычного. Карл еще крепко спал, часы на тумбочке у кровати показывали шесть с минутами. Обычно у меня и мысли не возникало подниматься в такую рань, но сегодня я не смогла побороть искушение выскочить из постели.

Не потревожив Карла, я вышла из спальни и тихонько спустилась вниз по лестнице. Окна по всему дому были зашторены, отчего все вокруг казалось унылым и безжизненным, холодным и серым, как остывший пепел. Раздвинув шторы на окне в кухне, я с удовольствием подставила лицо потоку солнечных лучей — пусть неяркий, неуверенный и нежаркий, но это был солнечный свет.

Некоторое время я стояла у окна, глядя на сад и частокол деревьев позади него. Что-то было гипнотическое в панораме, возникшей внезапно, будто из ниоткуда. Вглядываясь вдаль, я чувствовала себя так, словно я одна в доме. Я не привыкла к рассветному солнцу — все вокруг казалось призрачным. Мне подумалось, что и Ребекка Фишер, возможно, приходила сюда на рассвете, когда начала получать анонимные угрозы, стояла на этом самом месте, не зная, что предпринять, не находя, как и я, покоя во сне. Я вспомнила о собачьем ошейнике, забытом в шкафчике; вспомнила, что в марте, когда она водила нас по дому, мы не заметили ничего, что указывало бы на животное в доме. Воображение нарисовало картинку: собака лежит в углу у двери, безучастно наблюдая за хозяйкой, а та вспоминает, за что ее так ненавидят…

Поежившись от утренней прохлады, я оторвала взгляд от пейзажа, сварила себе крепкий кофе, закурила и устроилась за столом, положив перед собой большой блокнот и шариковую ручку. Намеренно отмахнувшись от витавших, казалось, вокруг меня воспоминаний и образов, я сосредоточилась на фактах. Трагедия, ужас — все то, что может быть сплетено в художественный замысел.

Сделать это оказалось проще, чем я предполагала, — основной сюжет романа, пришедший мне в голову вчера, был развит и дополнен с почти пугающей меня быстротой. По мере того как я наспех заносила в блокнот пометки к начальному этапу повествования, новые подробности уже вырисовывались в воображении. Девочка-убийца, создавшая себе под прикрытием вымышленного имени совершенно новую, счастливую респектабельную жизнь и репутацию столпа деревенского общества. Ее обходительная соседка, на деле мстительная шантажистка, — в прошлом офицер полиции, узнавшая на пенсии, почем фунт лиха. Случайная встреча в местном магазине и моментальное узнавание…

Мой неразборчивый почерк не поддается расшифровке. Со временем он переродился в мелкие, разные по высоте закорючки — такое впечатление, будто кто-то диктует мне текст со скоростью несколько тысяч слов в час, а я, не владея стенографией, пытаюсь не пропустить не единого. Я продолжала лихорадочно строчить свои каракули, когда за спиной раздался голос Карла:

— Анни? Какого черта ты тут делаешь?

Я обернулась, испуганно вздрогнув, словно он застукал меня за постыдным или преступным деянием. В халате, взъерошенный со сна, Карл стоял в дверном проеме.

— Э-э-э… Решила кое-что написать. Точнее, кое-какие наброски сделать. До настоящей работы над романом еще очень далеко, — с фальшивой небрежностью произнесла я, будто меня привело сюда желание перехватить чего-нибудь, а не чувство нестерпимого голода. Зря старалась, судя по лицу Карла.

— Я и не подозревал, что ты способна встать в такую рань без особой необходимости, — заметил он, настороженно глядя на меня. — Еще только без десяти семь. И давно ты здесь?

Больше чем три четверти часа, мысленно прикинула я. С ума сойти, как пролетело время.

— Минут десять или около того, — быстро соврала я. — А вообще не знаю. Так вдруг захотелось кое-что набросать…

— Вот это, я понимаю, самоотдача. — Карл улыбнулся, и по его глазам я поняла, что он все же причисляет меня скорее к очаровательно непостижимым «артистическим натурам», нежели к уныло-враждебным «сумасбродам». — А я проснулся пару минут назад и никак не мог сообразить, куда ты подевалась. Надеюсь, я не слишком вторгся в творческий процесс?

— Не волнуйся, я запросто продолжу с того места, на котором прервалась. — С этими словами я захлопнула и закрыла на засов тяжелую дверь, за которой бились в поисках выхода мысли. — Кофе?

— Спасибо, нет. Сперва побреюсь и приму душ. Оставляю тебя наедине с работой — только не очень усердствуй.

Прислушиваясь к его шагам на втором этаже, я попыталась вернуться к перипетиям сюжета, но впустую. Карл наконец отбыл на службу, я разочарованно ощутила, что поток мыслей и идей превратился в тоненькую струйку, которая вот-вот совсем иссякнет. И поняла: виноват этот дом. В отсутствие Карла дом действовал на меня угнетающе, сбивал с толку, напоминал, как мало я знаю о главной героине будущей книги. Нервная женщина средних лет, хозяйка собаки, ошейник которой она забыла при переезде. Женщина с потухшими, в красных прожилках глазами и жидкими седыми прядями, небрежно стянутыми на затылке канцелярской резинкой. Женщина, чьи личные качества, думы и переживания — загадка для меня. Незнакомка…