Павана

Дел оказалось еще меньше, чем он мог предположить. Фитцгиб-бон занимал видное положение при дворе, домой наезжал редко, и все хозяйство вели жена и две дочери подросткового возраста. Рейф не ошибся: большинство передаваемых им сообщений касалось дел сугубо домашних. Зато он пользовался всеми привилегиями юного пажа-сигнальщика: по ночам его ждало теплое местечко на кухне, ему перепадал первый кусок жаркого, хорошенькие служаночки латали его одежду и подрезали кудри. До моря — камнем докинуть, а в праздники можно податься в Дурноварию или в Боурн-Маут. Однажды здесь раскинула шатры ежегодная местная ярмарка, и Рейф провел упоительные полчаса, просемафорив башне первого класса просьбу доставить машинное масло для паровых двигателей и мясо для медведя-плясуна.

Но вот год промелькнул; поздней осенью на его место прислали новичка, а Рейфу присвоили чин капрала сигнальной службы и перевели на новое место. Он отправился на запад, на холмы вокруг Дорсета, чтобы приступить к настоящей ответственной работе.

Пост был составной частью цепочки четвертого класса, которая тянулась на запад по возвышенностям до Сомерсета. Зимой из-за коротких дней и дурной видимости башни этой цепочки оставались без дела. Рейфу это было хорошо известно, как и то, что жить придется в полнейшей изоляции — зимы в тех краях бывают суровы, заваленные снегом дороги непроезжи, а морозы стоят неделями. Зато он мог не опасаться разбойников, которые, по слухам, в холодные месяцы наводили ужас на жителей западного края: его пост был в стороне от дорог, да и что взять в рабочей комнатке сигнальщика — разве что какой ухорез прельстится его цейсовским биноклем. Ему следовало в большей степени опасаться волков и злых гномов, хотя первые на юге повывелись, и он был слишком юн, чтобы всерьез думать о вторых. Рейф принял башню от измученного капрала, который как раз отслужил свой срок, просигналил о прибытии по цепочке и засел обмозговывать свое положение.

Все хором твердили, что первая зима на одноместной башне — испытание почище выпускного экзамена на выносливость. Спору нет, проверка на прочность нешуточная. В грядущие темные месяцы в любой час светлого времени по омертвелой линии может пойти какое-либо сообщение — с востока или с запада, и Рейф должен быть на месте, чтобы принять его и переправить дальше. На минуту замешкался с сигналом «Готов к приему» — и получай официальный реприманд из Лондониума, который способен на годы, если не навсегда, воспрепятствовать его повышению. Требования гильдии к своим работникам чрезвычайно высоки, и она ими ни на йоту не поступится; если даже майору, начальнику станции первого класса, ничего не стоит попасть в немилость, то с никому не ведомым и малоопытным капралом цацкаться не станут! Ежедневное дежурство не будет длительным — часов шесть, даже пять в самые темные месяцы, в декабре-январе. Зато все это время, с одним только коротким перерывом, Рейфу придется постоянно быть начеку.

Оставшись в одиночестве, он первым делом взобрался на тесный сигнальный мостик. Пост отличался своеобразной конструкцией. Чтобы восполнить малую поднятость башни над уровнем моря, под крышей был построен круговой рабочий помост, в центре которого находилась платформа с рычагами; по бокам помоста два окна с двойными рамами выходили на запад и восток. От окна к окну на досках была протерта дорожка глубиной в полдюйма. В ближайшие месяцы Рейфу предстояло углубить ее, перебегая туда-сюда, проверяя не заработали ли семафорные крылья на башнях у соседей. С его рабочего места они казались размером со спичку. Потребуется вся острота зрения и помощь цейсовских линз, чтобы различать сигналы в пасмурный день, но глаз с них спускать нельзя, потому что рано или поздно крылья одного из семафоров зашевелятся. Рейф с ухмылкой потрогал рычаги своей собственной машины. Когда понадобится, он не оплошает и выставит сигнал «К приему готов», прежде чем сосед закончит передавать сигнал «Внимание».

С помощью бинокля Рейф дотошно изучил соседние посты. Тамошних работников он сможет повстречать не раньше весны, если по приказу отправится работать в другом месте. До той поры в дневное время все они, подобно ему, будут прикованы к своим сигнальным мостикам, а прогулка к ним в темноте может плохо кончиться. Да никто и не ждет его в гости, у сигнальщиков это не принято. Если нужда прихватит, можешь просемафорить насчет помощи, а так — будь сам по себе. Вот она, неприкрашенная жизнь члена гильдии: суматошный Лондониум, уют и покой в доме Фитцгиббонов — лишь краткие ее эпизоды. Итог: гробовая тишина, глухое одиночество, пустынный пейзаж уходящих в даль древних холмов. Он проделал весь путь сигнальщика.

Итак, его жизнь вошла в скучную колею: сон — пробуждение — наблюдение, сон — пробуждение — наблюдение… По мере убывания дня и погода портилась; морозный туман окутывал пост, пошел первый снег. На многие часы башни на востоке и западе скрывались в дымке; приди теперь какая-либо депеша, сигнальщикам пришлось бы зажигать огни на крыльях. Рейф тщательно приготовил охапки хвороста, вставил их в специальные железные футляры, установил подле двери, облив для пущей яркости горения парафином. У него появилась навязчивая идея, что депеша уже была, да только он ее прозевал из-за вечного марева. Временами страх рассеивался. Гильдия строга, но справедлива; от сигнальщиков, особенно зимой, не ждали сверхчеловеческих подвигов. Если вдруг нагрянет капитан с вопросом, почему Рейф не ответил тогда-то и тогда-то, он увидит приготовленные факелы, фитили и масло и оценит хотя бы то, что Рейф сделал все возможное. Однако никто не появлялся; а когда погода прояснилась, соседние посты помалкивали по-прежнему.

Ежевечерне, когда сгущались сумерки, Рейф проверял работу системы, шевелил крыльями, чтобы очистить их от нанесенного ветром снега; было приятно ощущать податливые движения тонких крыльев, постукивающих где-то вверху, в темноте. Он слал в темноту, фантазируя, крайне замысловатые послания: письма родителям, старому сержанту Грею, огненные признания молоденькой служанке Фитцгиббонов, увлечение которой оказалось стойким. Дважды в неделю он пользовался законным перерывом на ленч, чтобы вскарабкаться на верхушку башни и проверить исправно смазанные подвижные части механизма. Однажды, во время такой инспекции, у него сердце упало: на одной управляющей тяге он заметил тонкую трещину, первый признак, что металл изнашивается. Ночью он заменил всю секцию запасной, из чулана, поднял ее наверх и приладил при тусклом свете фонаря. Это была кропотливая и опасная работа — пальцы стыли, ветер толкал в спину, норовя сорвать его с крыши. Рейф мог бы поставить свой пост на временный ремонт, просигналить соседям об этом и воспользоваться преимуществами дневного времени, но гордость не позволяла. За два часа до рассвета работа была закончена, он проверил готовность башни, сделал запись о проделанном в журнале и лег спать в надежде на внутреннее чутье сигнальщика, которое будило его при первых лучах солнца. И оно не подвело.

Его начали тяготить бесконечные часы в темноте. Штопка и стирка одежды занимали небольшую часть свободного времени; он прочитал и перечитал привезенные с собой книги, отложил их в сторону и принялся измышлять себе задания по проверке и перепроверке своих запасов еды и топлива. В глухую темень, когда над крышей нескончаемо жалобно завывал ветер, россказни о злых гномах и оживших покойниках, разгуливающих по вересковым пустошам, уже не казались таким вздором. Было трудно даже вообразить, что вернется лето, что башни будут лениво поскрипывать под ярко-голубым небом, и все вокруг будет залито светом. В его комнатке имелась пара кремневых пистолетов; Рейф их проверил и зарядил. После этого он дважды вскакивал ночью, напуганный треском на крыше — будто нечистая сила скреблась, силясь попасть внутрь; но оказывалось, что это просто ветер гуляет в слуховых окнах. Рейф заложил их кусками полотна, а позже грянули морозы, и они наглухо замерзли, так что больше его не беспокоили.

Он поднял передвижную печку вверх, на смотровую площадку, и с удивлением обнаружил, сколько всего можно сделать, лишь изредка поглядывая на окна. В разгар дежурства не стоило труда приготовить кофе или чай; со временем он наловчился, не прерывая наблюдения, готовить и горячие закуски. А во время перерыва на ленч он занимался не готовкой, а чем-нибудь поинтересней. Больше всего Рейф боялся, что растолстеет от бездействия; пока что не было причин для волнения, но он не хотел рисковать. Когда снег был не слишком глубок, он делал короткие вылазки по окрестностям. Однажды его внимание привлек пригорок с рощицей раскидистых деревьев. Рейф направился туда бодрым прогулочным шагом — изо рта вырывался пар, футляр с биноклем постукивал по бедру. Там, в кустарнике, его поджидал злой рок.

Затаившись в ветвях ели, за передвижением юноши наблюдала рысь — глаза на зловещей маске горели ненавистью. Ее мыслей никому не угадать. То ли она вообразила, что на нее готовятся напасть, то ли правду говорят, что эти твари зимой сходят с ума от мороза. В западных краях их теперь осталось совсем немного, большинство мигрировало в уэльские горы или укрылось среди скал на дальнем севере. Рысь в этих местах была чудом.

Рейфа угораздило идти прямо под то дерево, на котором прятался зверь. Взрывая снег ногами, он шел вперед с опущенной головой, занятый поисками наиболее удобного пути. По мере его приближения рысь все больше раздвигала пасть, в широчайшем беззвучном оскале обнажая алую глотку и длинные зубы-бритвы. Ее глаза сверкали, уши распластались, превратив голову в пушистый шар. Рейф так и не заметил дикой кошки — благодаря окраске она отменно сливалась с ветками и снегом. Едва он очутился под деревом, как рысь прыгнула ему на плечи, словно рычащая меховая накидка. Она успела в клочья изорвать кожу на шее и спине прежде, чем боль дометнулась до мозга.

От толчка он чуть не упал. Его рывок сместил зверя, но тот проехался на когтях, раздирая юноше верх живота. Рейф ощутил горячие струи крови, и зрение заволок красный туман. Рев зверя заполнил вселенную. Он выхватил кинжал, но зубы тут же впились в руку, и кинжал выпал. Рейф бросился на землю, почти ощупью нашел его, размахнулся и почувствовал, как лезвие вошло в зверя. Рысь взвизгнула, отвалилась и закорчилась на снегу. Он заставил себя придавить спину зверя окровавленным коленом и раз за разом вса живал клинок, проворачивая его в бешено бившемся теле, — до тех пор, пока агонизирующий враг не вырвался и не убежал в заросли, шатаясь, обагряя снег кровью. В кустах он, наверно, и сдох. Сперва Рейф лежал без сознания, потом пришел в себя, с неимоверным трудом дополз до своей башни — и теперь умирал, не будучи в силах добраться до семафора и отчетливо сознавая свое поражение. Он хрипел от отчаяния и все больше погружался в густеющую тьму.