Павел I

Чем еще?

«Он был для меня почти безразличен, – вспоминала она на склоне лет свое терпеливое ожидание свадьбы, – но не безразлична была для меня русская корона» ( Екатерина. С. 260).

И, натурально, он чувствовал за ласковой приветливостью невесты ее душевный холод, и будь у него своя воля, то выбрал бы другую.

– Но своей воли ему не давали, императрице невеста угождала, и ему не приходилось задумываться о том, как сделать свою судьбу менее трагической. Он был человек легкий и не склонный к рефлексиям: не другая, так эта – зато перевоспитанием донимать перестанут и собственный двор будет.

21-го августа 1745 года их обвенчали.

* * *

Он так и не смог разбудить в ней никакой другой страсти, кроме честолюбия, и оба начали совместную жизнь с взаимной обиды. – Объясниться словами там, где все слова запретны, не могут даже люди, всецело преданные друг другу – что ж спрашивать с двух юных особ, одной из которых ее избранник безразличен, а другому его избранница не понятна?

Желая ее развлечь, он раскладывал по постели куклы [45] и хотел, чтобы она играла вместе с ним. Наверное, сам того не понимая, он искал язык, которым можно было бы заменить запретные слова. – Она не умела понять его языка.

45

См.: «<…> игрушки, куклы и другие детские забавы <…> он любил до страсти: днем их прятали в мою кровать и под нее. Великий князь ложился первым после ужина и, как только мы были в постели, <…> играл до часу или двух ночи; волей-неволей я должна была принимать участие в этом прекрасном развлечении» (Екатерина. С. 298).

Он устраивал в ее комнате маскарады [46] – вся их свита, включая ее горничных и его лакеев, наряжалась в маскарадные платья и танцевала до упаду. – Она тоже наряжалась, но вместо участия во всеобщем веселье ложилась на канапе под предлогом усталости.

Он играл на скрипке. [47] – Звуки скрипки царапали ее слух, как железо – стекло.

Он придумал в своих покоях кукольный театр [48] и очень забавлялся представлениями, которых сам был главный режиссер. – Она зевала на его спектаклях и ждала занавеса.

46

«<…> он заставлял рядиться своих и моих слуг и моих женщин, и заставлял их плясать в моей спальной; он сам играл на скрипке и тоже подплясывал. Это продолжалось до поздней ночи; что меня касается, то под предлогами головной боли или усталости я ложилась на канапе <…> и до смерти скучала от нелепости этих маскарадов, которые его чрезвычайно потешали» (Екатерина. С. 299–300).

47

«<…> он не знал ни одной ноты, но имел отличный слух и для него красота в музыке заключалась в силе и страстности, с которою он извлекал звуки из своего инструмента. Те, кому приходилось его слушать, часто с охотой заткнули бы себе уши, если бы посмели, потому что он их терзал ужасно» (Екатерина. С. 298).

48

«<…> он устроил театр марионеток в своей комнате и приглашал туда гостей и даже дам. Эти спектакли были глупейшей вещью на свете» (Екатерина. С. 282); воспоминание относится к 1746 г.

Он просверлил дыры в заколоченной двери, отделявшей его комнату от покоев императрицы, [49] и звал ее смотреть, как тетушка обедает с Разумовским. – Она наотрез отказалась.

Он делал военные учения своей свите: [50] все – от камергеров до садовников – стояли в караулах, маршировали в разводах и упражнялись в ружейных приемах. – Она пожимала плечами и уходила читать Вольтера и Монтескье.

Он завел свору собак и стал их дрессировать. [51] – Она морщилась от лая, вони и щелканья кнута.

49

«Однажды великий князь, находясь в своей комнате за приготовлениями к своему так называемому спектаклю, услышал разговор в соседней комнате, и так как он обладал легкомысленной живостью, взял от своего театра плотничий инструмент <…> и понаделал дыр в заколоченной двери, так что увидел <…>, как обедала императрица, как обедал с нею обер-егермейстер Разумовский в парчевом шлафроке <…> и еще человек двенадцать из наиболее доверенных императрицы. Его императорское высочество, не довольствуясь тем, что сам наслаждается плодом своих искусных трудов, позвал всех, кто был вокруг него, чтобы и им дать насладиться удовольствием посмотреть в дырки, которые он так искусно проделал <…>. Я пришла последней и увидела их расположившимися у этой двери, где он наставил скамеек, стульев, скамеечек – для удобства зрителей, как он говорил <…>. Меня испугала и возмутила его дерзость, и я сказала ему, что я не хочу ни смотреть, ни участвовать в таком скандале, который причинит ему большие неприятности» (Екатерина. С. 282–283).

50

«<…> камергерам, камер-юнкерам, <…> камер-лакеям, садовникам, всем было дано по мушкету на плечо; его императорское высочество делал им каждый день учения, назначал караулы; коридор дома служил им кордегардией, и они проводили там день» (Екатерина. С. 293).

51

«<…> он составил себе свору собак и начал сам их дрессировать <…> поместил их за деревянной перегородкой, которая отделяла альков моей спальной от огромной прихожей, находившейся сзади наших покоев. Так как альков был только из досок, то запах псарни проникал к нам, и мы должны были оба спать в этой вони. Когда я жаловалась на это, он мне говорил, что нет возможности сделать иначе, так как псарня была большим секретом» (Екатерина. С. 298–299).

Ей было невыносимо скучно и досадно с ним. [52]

Об их тогдашней жизни сохранилось красноречивое письмо – его к ней: «Madame, Je vous prie de ne point vous incommodes cette nuis de dormir avec moi car il n’est plus tems de me trompes, le let a OtOtrop Otroit, apres deux semaines de sOparation de vous anjourd’hui apres mide.

– Votre tres infortunOmari qui vous ne daignez jamais de ce nom Peter. Le… Xr 1746». – Мы сохранили орфографию и из скромности отправили перевод письма в примечания, [53] ибо по-русски эта петиция выглядит еще жалобнее, чем в оригинале.

52

«Как я ни была полна решимости быть в отношении к нему услужливой и терпеливой, признаюсь откровенно, что очень часто мне было невыносимо скучно <…>. Когда он уходил, самая скучная книга казалась восхитительным развлечением» (Екатерина. С. 347).

53

Перевод: «Милостивая государыня. Прошу вас не беспокоится нынешнюю ночю спать со мной потому что уже поздно меня обманывать, кровадь стала слишком узка, после двух недельной разлуки сегодня полдень. – Ваш несчастный муж которого вы никогда не удостаеваете этого имени Петр» (Петр III. С. 259, 267; в переводе имитируется пунктуация и орфография французского текста).

Впоследствии она сама говорила, что он почему-то всегда питал невольное к ней доверие, [54] тем более необъяснимое, что она его всегда от себя отодвигала.

Но, натурально, доверие доверием, а жизнь идет своим чередом, и великому князю тоже бывало досадно наедине с ней, а поелику он был человек легкий, то скоро возле него появились девицы и не девицы, которым с ним досадно не было.

Он не умел притворяться и без всякого злого умысла рассказывал ей о своих амурах [55] и в ее присутствии кокетничал с ее фрейлинами.

54

«<…> он почти навсегда сохранил это доверие до странной степени и помимо своей воли; он сам его не замечал, не подозревал и не остерегался» (Екатерина. С. 398).

55

«Я очень хорошо видела, что великий князь совсем меня не любит; через две недели после свадьбы он мне сказал, что влюблен в девицу Карр, фрейлину императрицы» (Екатерина. С. 281); впрочем, судя по мемуарам самой Екатерины, первые годы ее семейной жизни были мало омрачены изменами великого князя; лишь дойдя до воспоминаний о 1750-х годах, она начинает с методической пунктуальностью упоминать имена избранниц Петра Федоровича: принцесса Курляндская (дочь Бирона), девица Шафирова, вдова Грот, дочь Г. Н. Теплова, певичка Леонора, Елисавета Воронцова (см.: Екатерина. С. 327, 354, 357, 398). Насчет своих фрейлин она была убеждена, что они «все либо наперсницы, либо любовницы великого князя» (Екатерина. С. 404).

– Она была оскорблена, ибо не могла завести в отместку свой роман. И по придворным рассказам, и по собственной недолгой жизни здесь она должна была заметить, как опасна в России неразрешенная любовь: в лучшем случае ее избранника разжалуют в солдаты, в худшем

– ее саму сошлют в монастырь. Еще когда она была только невестой, трех братьев Чернышевых из свиты великого князя арестовали по подозрению в продерзостных соблазнах, не разбираясь, который из братьев более других ей приветлив. [56] Она не могла положиться ни на одну из своих горничных – стоило кому-то из комнатных девушек стать ее любимицей – ее тотчас выдавали замуж и она бесследно исчезала из виду великой княгини. Наверное, государыня Елисавета Петровна по собственной разгульной молодости помнила, что любимица горничная – незаменимая персона при свиданиях. – Значит, Екатерина могла добыть себе избранника только при намеренном попустительстве государыни. Способ получить попустительство был, но для того чтобы его использовать, пришлось ждать семь лет.

56

«Великий князь имел <…> троих лакеев, по имени Чернышевых, все трое были сыновьями гренадеров лейб-компании императрицы <…> Не знаю, по какому поводу старший Чернышев сказал однажды великому князю, говоря обо мне: „Ведь она не моя невеста, а ваша“. Эти слова насмешили великого князя <…>, и с той минуты <…> Андрея Чернышева, говоря о нем со мною, он называл „ваш жених“. Андрей Чернышев, чтобы прекратить эти шутки, предложил его императорскому высочеству, после нашей свадьбы, называть меня „матушка“, а я стала называть его „сынок“ <…>. Однажды <…> мой камердинер Тимофей Евреинов отозвал меня и сказал, что он и все мои люди испуганы опасностью, к которой я, видимо для них, стремлюсь. Я его спросила, что бы это могло быть; он мне сказал: – Вы только и говорите про Андрея Чернышева и заняты им <…>, что вы называете добротой и привязанностью, <…> ваши люди называют любовью» (Екатерина. С. 287–288). Скоро «все трое Чернышевых были сделаны поручиками в полках, находившихся возле Оренбурга», а затем посажены под арест (см.: Екатерина. С. 294, 309).

Новых Петра и Екатерину берегли и сохраняли так, что ни он, ни она, ни они вместе не делали за пределами своих комнат ни шагу без личного дозволения государыни. Они обязаны были сопровождать ее во всех ближних и дальних путешествиях, танцевать на всех балах и присутствовать на всех увеселениях. Без ее ведома они никого не могли принимать в своих апартаментах. Революция сорок первого года была слишком свежа в памяти: Франция и Пруссия продолжали искать себе в Петербурге партизан, чтобы, свалив канцлера Бестужева, переменить политическую систему России, и для того могли заманить в свои сети их императорские высочества. Время от времени проносились слухи о покушениях на здоровье и жизнь императрицы или являлись сами покусители. Как-то раз во время охоты под Мытищами к великому князю подъехал один поручик и, поклявшись в верности, сказал, что готов на все. Великий князь испугался и ускакал от опасного поручика, а на следствии выяснили, что тот злоумышлял поднять полк, в котором служил, против императрицы для возведения великого князя на престол. [57] Другой раз под подушкой государыни нашли заговоренные коренья и поняли, что кто-то хочет извести ее жизнь тайными чарами. [58] Призрак заговора парил над альковом Елисаветы Петровны – она велела переставлять кровать из одного угла опочивальни в другой, заколачивать те двери, которые сегодня служили парадными, и распечатывать забитые двери с черного хода; у нее не было определенного часа для отхода ко сну, для обеда или для одевания, так что никто из посторонних никогда не мог с точностью знать, где и что делает сейчас государыня. Посему свиту для новых Петра и Екатерины подобрали такую, чтоб императрица могла знать о каждом их движении, несущем угрозу государственной безопасности.

57

Речь идет об Иоасафе Батурине, офицере Бутырского полка, которого в 1749 г., после допросов, посадили в Шлиссельбургскую крепость; там он содержался 20 лет, пока, уже при царствовании Екатерины, не стал разглашать о том, что Петр III жив – за это он был сослан в Камчатку, откуда бежал вместе с другими камчатскими ссыльными в 1771 г.

58

В 1754 г. любимая служительница императрицы Анна Домашева положила под ее подушку заговоренные коренья – как сама она объясняла на допросах: для продления милостей государыни (см.: Екатерина. С. 380).

Им предоставляли апробировать будущую власть на ограниченных территориях: государыня подарила племяннику вотчины под Петербургом и Москвой – Ораниенбаум и Люберцы – им было чем заняться, кроме балов, маскарадов и куртагов. Государыня смотрела на их жизнь по-семейному: прежде чем допускать племянника и невестку до державных занятий – пусть со своим хозяйством управятся; пусть голштинский бюджет приведут в равновесие; пусть в Ораниенбауме строительство заводят; пусть мебель покупают, цветники разводят да долгов не делают. Сама государыня жила так в цесаревнах при покойной Анне Иоанновне: и на выходах обязана была присутствовать, и своим Царским Селом управляла неслышно, и в государственные дела не мешалась. Их дело сейчас – родить наследника, чтобы, упаси Боже, не пресеклась отрасль корени Петра Великого и Россия снова не вверглась в пучину революций.

Однако наследник не рождался ни в первый год после свадьбы, ни во второй, ни в пятый, ни в седьмой.

* * *

Весной 1752 года на домашних концертах великого князя все чаще стал появляться камергер Сергей Салтыков. «Он был прекрасен, как день, – вспоминала Екатерина через много лет, – и, конечно, никто не мог с ним сравняться ни при большом дворе, ни тем более при нашем. У него не было недостатка ни в уме, ни в том складе познаний, манер и приемов, которые дают большой свет и особенно двор. Ему было 26 лет; вообще и по рождению и по многим другим качествам это был кавалер выдающийся».

– А ваша жена, – спросила она его, когда он впервые признался ей в своих мечтах, – жена, на которой вы женились по страсти два года назад, в которую вы, говорят, влюблены и которая любит вас до безумия, – что она об этом скажет?

Салтыков отвечал, как обычно отвечают на такое кокетство – что дорого приходится расплачиваться за ошибки юности, что ослепление прошло, что не все золото, что блестит…

– Почем вы знаете, может быть, мое сердце занято? – спрашивала она ( Екатерина. С. 352–353).