Павел Третьяков

Через четыре года после женитьбы Сергея Михайловича, в 1860 году, молодого купца постигло горе — оставив ему единственного наследника, скончалась молодая, горячо любимая супруга. Павел Михайлович сообщает об этом Г.Г. Горавскому, брату художника А.Г. Горавского: «... у нас в семействе траур: умерла сестрица Елизавета Сергеевна, то есть жена брата Сережи; случилось это 29 августа, больна она была две недели »330. «... Вторично Сергей Михайлович женился 10 ноября 1868 года... на Елене Андреевне Матвеевой — девушке образованной, оригинальной красоты. Она имела изумительные покатые плечи, бледное, чуть-чуть одутловатое лицо, тяжелый жгут волос на затылке и крошечные руки, которыми очень гордилась... Детей у Елены Андреевны не было»331. Со второй женой Сергея Михайловича доверительных отношений в семействе Третьяковых не возникло. Не оттого ли, что Павлу Михайловичу она была несимпатична? В.П. Зилоти пишет, что, несмотря на любовь к брату Сергею, Павел Михайлович «... не всегда соглашался с его образом действия в его общественной деятельности в качестве городского головы города Москвы; не любил снобистических и генеральских замашек его жены Елены Андреевны и приписывал ей дурное влияние на мужа; печалился этим и страшно его жалел»332.

Итак, Павлу Михайловичу удалось «пристроить» двух сестер и брата. Несмотря на замкнутость П.М. Третьякова, на его кажущееся обособление в собственном кабинете, удаление от семейных перипетий, дела рода он вел умно и расчетливо. Расчет этот был высшего порядка: Третьяков неизменно старался поддерживать хорошие отношения между членами своего семейства, как мог, смягчал возникавшие между ними конфликты.

Заметных успехов Павел Михайлович сумел достичь и на поприще коммерции333. 1 января 1860 года состоялось открытие торгового дома под маркой «Товарищество П. и С. братьев Третьяковых и В. Коншина». У Товарищества уже на момент его основания были солидные деловые связи и репутация: оно являлось продолжением дела, которое вел сперва Михаил Захарович, а потом и Александра Даниловна. Павел Михайлович исполнил долг перед семьей. Теперь он мог подумать об устроении собственного семейного счастья, в чем вскоре и преуспел. Но прежде чем об этом пойдет речь, необходимо вернуться к моменту переезда семьи в Толмачевский дом и посмотреть на образ жизни будущего мецената, который он вел в 1850-х — первой половине 1860-х годов, на его круг ближних друзей, на его увлечения.

В новый дом в Лаврушинском переулке Третьяковы перебрались не ранее 29 августа 1851 года и не позднее 28 августа 1852-го334. В XIX столетии человек, переселившийся из одного района Москвы в другой, иной раз даже с одной улицы на другую, автоматически покидал состав своей приходской общины и становился членом другого прихода. Переехав в приобретенный у Шестовых дом, Третьяковы оказались в составе прихода Никольского храма в Толмачах, к которому этот дом был приписан. Но нередко среди прихожан создавались столь тесные связи, что и после переезда на новое место жительства человек продолжал посещать старую церковь, поддерживать прежние хозяйственные и дружеские отношения. Вот и семейство Третьяковых посещало «родной» Николо-Голутвинский приход до скончания дней, поддерживая контакты с местным клиром. Священник Голутвинского прихода П.С. Шумов со ссылкой на предшественника А.А. Виноградова пишет: «... когда я поступил к Николо-Голутвинской церкви в дьякона в 1857 г., то в это время уже... два брата П. и С. Михайловичи вместе с матерью жили в теперешнем доме у Николы в Толмачах. Но я все это семейство видал, так как они долгое время езжали каждый год исповедоваться в нашу церковь к упомянутому священнику»335.

Жизнь доброго православного практически немыслима вне жизни прихода. Рассуждая о людях, которые могли повлиять на становление личности того или иного русского исторического деятеля, необходимо, среди прочего, присмотреться, с кем он ходил в церковь, проповеди какого священника слушал. В наши дни церковный приход трудно назвать устойчивой единицей: часто к одному храму, к одному священнику съезжаются люди со всего города или хотя бы района. А если окраины большого города бедны церквями, частенько его жители посещают то один храм, то другой, ни в каком приходе не задерживаясь подолгу. В дореволюционной России было иначе.

Еще в XVIII веке государство сделало все возможное, «прикрепляя » людей к тому или иному церковному приходу. Целая серия указов Петра I, а затем Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны была направлена на то, чтобы обязать людей ходить на исповедь и причастие к той церкви, возле которой они жили и к которой были «приписаны» их дворы. Священник должен был ежегодно составлять особый документ — исповедную ведомость, — где указывал, кто из «приписанных» к церкви прихожан был у исповеди и причастия, кто не был, и если не был, то по каким причинам. Проводя эту политику, правительство преследовало сразу несколько целей. С одной стороны, возлагая на священников чиновничьи функции по «регистрации» населения, оно выявляло «скрытых раскольников» и вообще людей, нелояльных государству и Церкви. С другой — пополняло государственную казну: старообрядцев заставляли платить повышенные подати, а неисповедавшихся — штраф «против доходу втрое». И наконец, власти имели в виду еще одну важную цель — вернуть староверов в лоно Православной Церкви. Разумеется, воплощение любой реформы идет не так гладко, как хотелось бы реформатору. Составление нового документа встречало сопротивление как со стороны прихожан, так и со стороны священников. Тем не менее начиная с 30-х годов XVIII столетия приход начал становиться устойчивой социально-административной единицей, из года в год объединявшей одни и те же семьи. Устойчивость же чисто человеческая, «добрососедская », была характерна для русского прихода исстари. Прихожане не просто знали друг друга в лицо — они были в курсе основных событий, происходивших в соседних дворах: где кто умер, где заболел, где женился, а где покрестили младенца.

К моменту рождения П.М. Третьякова (1832) исповедные ведомости составлялись уже около столетия. Сам же Николо- Толмачевский приход был старинным, намного древнее этой государственной инициативы. Старина и устойчивость приходской общины обеспечили самые тесные, складывавшиеся на протяжении многих поколений дружеские, деловые и брачные отношения между прихожанами. А ведь это связи гораздо более прочные, чем просто между соседями, как в наши дни. Члены прихода слушали проповеди одного священника, причащались из одной чаши, встречались на крестных ходах и праздниках... в конце концов, были друг для друга братьями во Христе.

Поэтому для того, чтобы лучше понять, какие внешние обстоятельства влияли на становление личности мецената, необходимо посмотреть и на других членов его прихода.

Поддерживая прочную связь со старым, Николо- Голутвинским, приходом, Третьяковы, так или иначе, были обязаны «включиться» в жизнь общины, к которой были отныне приписаны: хотя бы раз в год исповедоваться и причащаться у священника своей церкви, делать свой вклад в решение приходских вопросов. И участие Третьяковых в делах, связанных с храмом Николая Чудотворца в Толмачах, было весьма активным. Свою церковь они регулярно посещали, жертвовали на ее нужды. Довольно быстро семейство завело знакомства среди новых соседей. Именно здесь Павел Михайлович отыскал себе товарищей, с которыми вел увлеченные беседы на темы искусства и культуры. Кое в чем эти разговоры, надо полагать, предопределили будущие искания П.М. Третьякова в художественном мире.

С давних времен в Николо-Толмачевском приходе обитало семейство видных московских купцов и домовладельцев, почетных граждан Медынцевых. В 1852 году их семейству принадлежало 3 из 26 дворов, приписанных к Никольскому храму336. Точная дата знакомства Третьякова с Медынцевыми неизвестна. Они могли пересекаться в церкви во время служб или же просто встречаться по-соседски. Моментом начала их приятельских отношений считается январь 1853 года337. П.М. Третьяков общался с Павлом Алексеевичем и особенно с Алексеем Алексеевичем Медынцевыми. Еще раньше, в августе 1852 года338, во время деловой поездки на Нижегородскую ярмарку, Павел Михайлович познакомился с саратовским купцом Тимофеем Ефимовичем Жегиным; теплая дружба с этим человеком не прекращалась на протяжении многих лет. Братья Третьяковы, Владимир Коншин, братья Медынцевы, Жегин, а также московский коммерсант Дмитрий Егорович Шиллинг объединяются в небольшой кружок, призванный удовлетворять их общие культурные запросы.

А.П. Боткина пишет: «... вокруг братьев Третьяковых начинают группироваться молодые люди из новой купеческой среды. Появляется наезжающий из Саратова тамошний купец Тимофей Ефимович Жегин. Познакомились и сблизились с соседями по Толмачевскому переулку — братьями Алексеем и Михаилом Алексеевичами Медынцевыми»339. А.П. Боткина, по-видимому, ошибается, называя имя Михаила Медынцева, а вслед за нею ошибку повторяют исследователи. На протяжении нескольких лет исповедные ведомости фиксируют живущих в Николо-Толмачевском приходе Алексея, Петра и Павла Алексеевичей Медынцевых340, но Михаила среди них не было. Это подтверждается и другими источниками. В переписке членов кружка с П.М. Третьяковым фигурируют имена двух из братьев — Алексея и Павла341, а художник А.Г. Горавский упоминает также Петра Алексеевича342.

Александра Павловна помещает в центр кружка своего отца и дядю, и это вполне естественно: Павел Михайлович — заглавный герой ее книги, а Сергей Михайлович — один из ближайших к нему людей. Но все же, по-видимому, заводилой следует считать Алексея Алексеевича Медынцева. Человек страстный, веселого нрава, выдумщик и любитель красного словца, он объединял всю компанию и, как сказали бы сейчас, определял вектор ее развития. Обычно принято считать, что именно с ним П.М. Третьякова связывала особенно крепкая дружба. Но, думается, в данном случае следует вести речь не столько о дружбе, сколько об активной организаторской деятельности А.А. Медынцева. Как глава кружка, Алексей Алексеевич «связывал» его членов даже на расстоянии — брал с них слово регулярно ему писать, сам отправлял им письма, просил о выполнении тех или иных поручений. Благодаря этому в фондах Третьяковки отложился добрый десяток писем А.А. Медынцева П.М. Третьякову. От других членов кружка, за исключением Т.Е. Жегина, такого числа посланий не осталось. Тем не менее... количество писем между двумя людьми никак не является веским аргументом в пользу их близких отношений. Высокопарность, даже некоторая выспренность писем Медынцева не позволяют думать, что он был особенно близок Третьякову душевно. К примеру, в одном из писем в 185 3 году Медынцев пространно пишет: «... Прощаясь с тобой, безценный друг мой Паша, мы условились не забывать друг друга и положили пароль хоть изредка, но перекликнуться словом ласковым. Но вот уже скоро три недели разлуки нашей, и мы молчим как незнакомцы. Неужели какие-нибудь четыреста верст вырвали из нас дружеское сердце? Нет! Ни горы, ни леса, — и никакое пространство не изгладят из памяти моей — тех дружеских чувств, которыми мы как бы взаимно сроднились друг с другом, — и которые так глубоко вкоренились в сердце моем, что едва ли какой злой нож может вырвать их... За долгое молчание Бог виноватаго простит. Но вот вопрос? с чего начать. Ей! Ей! Не знаю, в особенности в настоящее время, когда сердце говорит, тогда язык немеет»343. В другом письме Медынцев заверял Третьякова: «... но эта нестерпимая пытка разлуки Бог весь когда окончится, — но терпение и время, — все преодолеет. Подождем?»344 Павел Михайлович ценил в людях простоту и искренность, поэтому отношения с Медынцевым у него были скорее приятельские, в то время как настоящим его другом был Т.Е. Жегин. Тем не менее именно Медынцеву с его бесшабашной веселостью и неутолимой жаждой общения удавалось на протяжении длительного времени сплачивать кружок в единое творческое целое.

Любопытно, что часть членов кружка — братья Медынцевы, Т.Е. Жегин, В.Д. Коншин — были людьми женатыми, в то время как оба брата Третьякова ходили в холостяках. Несмотря на такой «смешанный» состав кружка, он сумел просуществовать несколько лет. По-видимому, причиной этого был общий для всех его членов-купцов набор ценностей, столь резко отличных от ценностей описанных А.Н. Островским представителей «темного царства».

Сохранилось несколько стихов А.А. Медынцева, отправленных им в письмах Павлу Михайловичу. В одном из них, от 15 декабря 1853 года, Медынцев поздравляет приятеля с днем именин. Любопытна шутливая характеристика, данная им Павлу Михайловичу: