Павлик Морозов [1963]

— Клуб?

Дымов задумался. Два дня назад он приехал в Герасимовку из районного центра проверить, как сельсовет готовится к хлебозаготовкам. Он не собирался здесь задерживаться: в райкоме партии считали, что Трофим Морозов хороший председатель и сумеет сам объяснить населению, как важно продать государству хлебные излишки. Но оказалось, что дела в Герасимовке неважные. Обрадовались приезду нового человека, кажется, больше всего ребятишки. Славный народ!

— Так ты, Паша, говоришь — клуб? — Дымов снял кепку, задумчиво провёл рукой по волосам. Хорошее дело… Только нужно прежде всего открыть избу-читальню. Сколько у вас пионеров?

— Одиннадцать, — поспешно ответил Яков. — А вот он, Пашка, у нас, это самое, вожак.

— Ну вот, — улыбнулся Дымов, — вас только одиннадцать, а в деревне сколько народу! Как же всех оставлять без избы-читальни? Выбирайте на пионерском сборе толкового пионера, и пусть он открывает избу-читальню.

— Вот её, — Павел кивнул на Мотю.

— Мотю? Хорошо! Значит, будешь ты, Мотя, временно исполняющей обязанности заведующего избой-читальней. А? — улыбнулся Дымов. Он обнял Павла. — А вы помогайте ей, ладно? Дежурить по очереди — раз. Выпишем газеты, журналы, книжки — два. Ну, а в той же избе и вам, пионерам, можно собираться…

— Товарищ партейный, — позвал Потупчик, — ужин-то стынет… Ну-ка ребята! Совсем заговорили человека!

— Иду, иду, дядя Василь, — поднимается Дымов. — Так ты, Паша, скажи об этом отцу. Пусть поможет вам открыть избу-читальню.

Павел молчит.

— Не забудешь?

— А вы… товарищ Дымов… сами ему скажите…

— Почему так?

Павел снова молчит. Потупчик говорит негромко:

— Он с отцом не в ладах.

— Не в ладах?

— Да, ему от отца доставалось… Мне тут по соседству видно… Так, что ли, Пашка? Я помню, он тебя крепко отхлестал, когда ты в пионеры записался.

Дымов быстро обернулся к Павлу и внимательно посмотрел в большие чёрные глаза смущённого мальчика.

— Так он тебя бил, Паша? — тихо спросил Дымов.

Павел наклонил голову, невнятно пробормотал:

— Ничего не бил… дядь Вася… чего ты… — И вдруг оживился. — Товарищ Дымов, а вы вчера говорили, что дадите нам лозунги, чтобы мы написали. Помните, про хлебозаготовки и про колхозы?

Уполномоченный серьёзно посмотрел на Павла, соображая что-то.

— Дам, Паша… Вот поужинаю и напишу. Подожди минутку.

Ребята проводили глазами Дымова и Потупчика, уселись на крыльце. Уже совсем стемнело, в избах засветились окна. Тихо в деревне.

— А дождь и впрямь собирается, — вздохнул Яков и вдруг прислушался.

— Ой, ребята, пропал! Мать зовёт. Иду-у, маманька!

Он перемахнул через забор и скрылся в темноте.

Павел и Мотя сидят молча.

— Паш… — шепчет Мотя.

— А?

— Ты про что думаешь?

— Да так… — неопределённо повёл он плечом.

— А я тоже люблю думать… Про всё, про всё! Знаешь, когда хорошо думается? Когда спать ложишься… Правда? А тебе сны снятся?

— Снятся.

— Мне раз приснилось, что в Герасимовке дома стеклянные и электричество.

Павел с интересом взглянул на неё, убеждённо сказал:

— Электричество на самом деле будет. Помнишь, Зоя Александровна говорила, что в каждой деревне электричество проведут. Вот только колхоз сначала надо.

— Только домов стеклянных не будет — побьются… — Мотя глубоко вздохнула. — Паш, а один раз ты мне приснился…

— Я?!

— Ага. А я тебе никогда не снилась?

— Не… — помолчав, ответил он.

На огороде залаял пёс.

— На кого это Кусака? — Мотя вскочила, придерживая на коленях платье. Она исчезла за избой, но Павел слышал её тоненький голосок:

— Кусака, Кусака! На, на! Кому говорю!

В небе загромыхало. Тяжело дыша, девочка прибежала к крыльцу.

— Кто бы это был, Паш? По огородам пошёл, быстро так…

Павел приподнялся.

— Куда?

— Да разве ж разберёшь в темноте? Вроде к вашему огороду. Да ты сиди…

— Бежать пора, — он встревоженно вглядывался в темноту, — а то мать заругает.

На крыльцо вышли Потупчик и Дымов.

— Вот и я думаю, товарищ Дымов, — громко говорил охотник, — ежели у нас, как ты рассказываешь, колхоз будет да пни выкорчуют, так великое это дело!

— Переменим соху на плуг с трактором, дядя Василь.

— А я трактористкой буду! — сказала Мотя. — Только я трактора не видела.

— Увидишь, Мотя! Обязательно… Ого! — воскликнул Дымов, взглянув на загремевшее небо.

Девочка рассмеялась:

— И у Кулукановых никто батрачить не будет.

— У Кулукановых?

— Да, товарищ квартирант, — оживился Потупчик. — Арсений — последний из этого проклятого рода остался… Лучшую землю забрал себе, заешь его гнус! Такой кулачище! Я у него пять лет, почитай, за харчи батрачил… Да разве я один?

— Хм!.. — Дымов казался очень заинтересованным. — А ведь в сельсовете этот человек кулаком не числится. Так и записано: середняк Кулуканов Арсений Игнатьевич. Подожди-ка, у меня, кажется, список населения есть. Ну-ка, пойдём к свету, дядя Василь.

Они снова ушли в избу. Мотя взглянула на Павла.

— Ты слышал, Паш? Что это твой отец Кулуканова середняком считает?

— Сейчас хлынет, — уклончиво ответил Павел, глядя в небо. — Я побегу.

4

Среди ночи Василий Потупчик проснулся от стука в дверь. С фонарём вышел в сени, спросил сердитым басом:

— Кого там черти носят?

— Пусти, дядя Вася…

— Пашка?

— Я…

Потупчик загремел запорами и, осветив мальчика фонарём, качнул головой.

— Э, парень, да что с тобой? Белый, как смерть!

— Где… Дымов?

— Спит. Где ему быть?

Потупчик ввёл Павла в избу. Из соседней комнаты, наскоро натягивая рубашку, выглянул Дымов. Кутаясь в одеяло, пришла сонная Мотя. Все молча, с изумлением, смотрели на Павла. Дымов шагнул к мальчику: