Pavor Nocturnus

— Этот факт только дополнение. Мэд Кэптив был пойман на месте преступления, намереваясь похитить ребенка. Оказывал сопротивление при задержке. На допросе добровольно признался в содеянных похищениях. Сегодня он упомянул то, что не мог знать никто, кроме похитителя и того, кто расследовал новую пропажу, то есть меня.

— Не может быть! А если и может… Как, как человек, слабый и телом, и духом, без денежных средств и вообще без еды, одежды, способен на такие изощренные планы, которые никто не может понять…

— Поэтому, несмотря на новости, ваш муж все еще под подозрением. У него есть сообщники. Насильно или нет, осознанно или нет, но он связан с этим делом. К тому же, он напал на санитара во время побега из психиатрической клиники. Мужчина вскоре скончался. Как минимум, с этим мы как полиция можем работать.

— Что вы такое говорите?!

— Это не упоминалось в газетах?

— Нет. Клянусь, нет!

— Значит, главный врач решил скрыть это от общественности. Репутация.

— Господи… Как я жалею, что отдала его на лечение в эту больницу! Одному Богу известно, что они с ним сделали. Он не был таким, он никогда не впадал в слепую ярость и тем более безумие. Единственными странностями, о которых он говорил, были голоса, точнее, неразборчивый шепот в голове и жуткие головные боли. Но ничего подобного не было, слышите? Я требую обратить внимание на руководство этой больницы, на их работу!

— Болезни имеют свойство прогрессировать. Именно так они могут сказать, и мы вряд ли сможем доказать обратное.

— В любом случае, даже если сказанное вами и правда, это не сравнится с тем, что теперь весь город считает моего мужа убийцей сотни детей. В это я точно не верю, никогда не поверю! Похищения случились и прошедшей ночью. А вы… Вы должны были окончательно разобраться во всем, прежде чем объявлять это на весь город. На всю страну! А может, и на весь мир!..

Я ничего не мог сказать. Это ошибка совершена, и ее нельзя исправить.

— Новости, знаете ли, быстро разлетаются, — продолжила Роза Иствуд. — Репортеры поджидали меня возле дома, а потом весь вечер караулили, просовывали свои камеры чуть ли не в каждую щель окна. Утром я с трудом успела проскользнуть мимо них! Даже в газете про меня написали, что я «отказалась вести какой-либо разговор». Будто я обязана оправдываться! Выставили меня едва ли не соучастницей, пособницей! Насколько это приятно — писать объяснительные письма родителям, надеясь, что хотя бы их журналистская рука минует, менять прическу и одежду ради того, чтобы тебя не узнали, — как считаете?

— Вы в праве просить офицера для сопровождения и защиты. Это все, что я могу сейчас для вас сделать.

— Нет, вы можете перестать прятаться в своем офисе, признать ошибку и сказать об этом на камеру.

— Сейчас увидите, поймете, о чем я говорил и почему не отказываюсь от своих подозрений. Хотите, чтобы я признал вину. Тогда заставьте своего мужа рассказать нам все!

Роза Иствуд замерла, не дойдя до последней камеры заключения, выпрямилась. Глубокий вдох, еще больше расширивший плечи и грудь. Выдох. Колени судорожно тряслись, подгибались. Шаги медленные, неравномерные, не по прямой линии, как при головокружении.

Встала напротив решетки, за которой находился ее муж. На одной линии со мной. Глаза заметались по беспорядочным траекториям. Не моргала, не чувствовала рези. Слезы не давали роговице иссохнуть, увлажняя ее все обильнее по мере осознания зрелища. Лицо выглядело безэмоциональным: тоска, страх, удивление смешались так, что подавили друг друга. Она будто осматривала неизвестное опасное животное в клетке, пытаясь подступиться к нему скорее ментально. Дышала поверхностно и редко. Со спины почти не было видно.

Мэд Кэптив совершал противоположные действия. Сидел на нарах с закрытыми глазами. Без движений, кроме частых дыхательных. Крылья носа трепыхались. Звучало, как одышка пса после изнурительного бега.

6 секунд в помещении было относительно тихо. Даже заключенные прекратили разговоры. Шпильки почти не звучали, настолько аккуратно приближалась Роза Иствуд. Положила ладонь на металлические прутья. Вздрогнула от холода, но только крепче обхватила их. Я напрягся, вспоминая случай с Пятым, положил ладонь на полицейскую дубинку. Пятый, хоть и боялся, тоже был наготове.

Напряжение в воздухе. Давление со всех сторон: и физическое, и ментальное. Веки заключенного распахнулись. Глаза округлились, и зрачок сузился на свету. Женщина испуганно сделала глоток воздуха и отстранилась от решетки. Заключенный встал, выпрямился, полностью показав изменения в телосложении.

— Мэд! Господи Мэд, что же с тобой сделали?! Ты сам на себя не похож: одна кожа на костях.

— Кто это? Зачем ты ее привел, полицейский?

— Боже! Ты меня не узнаешь, Мэд? Это же я, Роза, твоя… жена. Проклятые врачи — садисты, а не врачи! — они издевались над тобой? Они что-то кололи тебе? Резали голову? Ты не можешь не помнить меня, не можешь забыть…

— Он помнит, да, помнит… Жена. Мне нужно с ней соединиться? Вы, люди, любите это делать, я видел это в лесу. Давай, я хочу любых ощущений!

Снял штаны и нижнее белье одним движением. Плотно сомкнул ягодицы и выставил пах вперед. Довольная улыбка, но эрекция отсутствует. Признаки эксгибиционизма при импотенции?

— Мэд Кэптив, оденьтесь. Быстро! — крикнул я. Его безумие раздражало. Печально было видеть, насколько такая выходка ранила бедную женщину. Она резко зажмурилась, будто не могла видеть обнаженного бывшего мужа, приложила ладонь к губам. Из глаз впервые выпали слезы, скатившиеся по круглым щекам. Убеждалась, что теперь это другой человек, и неизвестно что он мог совершить. Как я и говорил.

— Что не так? Я не понимаю…

— Мэдди, родной… Если ты хоть что-нибудь помнишь, если понимаешь мои слова, скажи им, что ты не виновен в похищениях детей. Я обещаю, тебя оправдают, выпустят из этой тюрьмы, никто тебя больше и пальцем не тронет и ты не вернешься в эту проклятую больницу. Я добьюсь этого, я обещаю…

Конечно, Роза Иствуд заблуждалась насчет своих возможностей. По сути, лгала. Неосознанно, под влиянием горя. Это нечестно, но я не мешал, ожидая исхода ее слов.

— Ты тоже! Почему люди хотят слышать неправду?

— Нет-нет-нет, — говорила она теперь располагающим мягким тоном, как с ребенком, — нам нужна только правда. Ты же не делал этого, ведь так?

— Еще чего! Я забрал многих. Мы не считаем цифры, как вы, но я не хуже остальных. Даже лучше: я помогаю им.

— Ты помнишь имена, может, лица тех, кто тебя вынудил это сделать? Хоть кого-нибудь… Ох зачем, зачем они так поступают?

— Еда. Вы еда. Всех ваших мы съели!

— Вы же понимаете, что он лжет, — обратилась Роза Иствуд ко мне. — Посмотрите на него! Он истощал на двадцать килограммов.