Печать льда

Из-за спины Орлика вышла Айсил, и по ее лицу Гардик понял, что спрашивать о судьбе двух стражников, которые должны были ждать его в коридоре, не следует. Айсил села на то самое место, где сидела еще вчера, заставляя магистров вспоминать собственную юность, когда даже мысли о женщине горячили неопытную плоть, и запустила руку под стол. Секунду она что-то нащупывала там, потом вытащила липкий комочек и растерла его по ладони.

– Я все слышала, – сказала она магистру. – Все, о чем вы тут говорили. Поэтому не будем тратить время на упреки. Мне нет дела до того, которые из магистров настоящие, а какие подлинные. Плевать на то, давно ли хранители стали самохранителями. Тем более что мне не так уж много хочется узнать. Разве только вот это. Кто попытается или уже попытался убить Фейра Гальда?

– Травник Ласах, оружейник Ханк и охранник менялы Вохра Чарк, – словно против воли Гардика раздались слова.

– Они же должны были затем убить Орлика, – задумалась Айсил, – хотя в отношении травника и оружейника у тебя были сомнения.

– Были, – согласился Гардик. – Ну так и против них нашлись бы стрелки и клинки.

– Хаклик или Орлик, Ворт, Грейн, Шарб, сам Рин Олфейн, Ласах, Ханк, Чарк, ты – Гардик, – она прищурилась. – Девять. Кто десятый?

– Он неохотно… служит, – произнес Гардик и вдруг почувствовал ужас.

– Кто? – спросила Айсил.

– Арбис, – словно разорвал смыкающий губы клей Гардик. – Он изменился в последние лет десять, но… Арбис.

– Это уже война. – Айсил посмотрела на Орлика, и странный четырехгранный клинок вошел в грудь старшего магистра.

Глава 27 НОЧЬ

Хельд пришел к Олфейну только ночью. Рин не видел, как солнце ушло за горизонт, потому что был глубоко под землей, глубже, чем ему приходилось спускаться до сих пор, наверное, даже много глубже, чем бурлила черной глубиной Мертвая яма в подземелье Водяной башни. Но отчего-то он чувствовал, что вот именно теперь солнце подобралось к горизонту, а теперь исчезло на треть, наполовину, скрылось совсем. Он не мог сказать, очистилось ли небо в последнюю предпраздничную ночь, или облака нависали над Айсой непроницаемой пеленой, но солнце чувствовал и желал только одного: дожить до завтра, чтобы скрестить меч с Фейром Гальдом.

Рин провел половину дня в глубоком подземелье. Дорога туда была долгой. Сначала его вели с факелами по лестницам вниз, потом повернули куда-то в сторону храмовой площади, а потом Рин перестал ориентироваться, так как ступени поворачивали то вправо, то влево, то уходили вниз, коридоры раздваивались, расстраивались, от чада факелов становилось тяжело дышать. Идущие следом стражники напрягались не меньше, чем сам Рин, да и странный скрежет, который не сотрясал своды, а расползался по ним мелкой дрожью, начинал проникать в голову, заставляя дрожать все вокруг.

– Кости земли трутся, кости земли!.. – хихикал где-то сзади Хельд, но потом отстал и затих, и только мерный топот сапог продолжал раздаваться в сгущающейся за спиной темноте.

Наконец путь завершился. Послушник поднял над головой факел, и Рин увидел, что он в высоком зале. Его своды смыкались над головой на высоте десятка локтей. Посередине зала стоял темный и как будто липкий стол, по одной стене тянулись скамьи, вдоль другой громоздились высокие корзины, а у дальней темнели какие-то ямы. И все вокруг казалось воплощением ужаса. Послушник прошел вдоль стены и один за другим зажег еще несколько факелов, копоть от которых поползла в черную дыру в центре купола.

– Привяжите его к столу, – приказал послушник.

– Однако мы… – усомнился кто-то из стражников.

– Сейчас-сейчас, – раздался знакомый голос и вперед вышел толстяк с излеченным пальцем. – Думаю, что сын Рода Олфейна не будет сопротивляться доблестной страже Айсы.

– Разве доблести прилагаются к чинам? – напряженно проговорил Рин.

– Вряд ли, – оскалил зубы толстяк. – Так они из мамкиной груди не высасываются тоже! Ложись, Олфейн, на стол, а то ведь силу придется применить.

Силу применить пришлось. Рин сшиб с ног толстяка, второго стражника, попытавшегося помочь первому, но тут на Олфейна, отложив самострелы, навалились остальные, и вскоре он был притянут к столу крепкими ремнями за ноги, за руки и за пояс. Толстяк, ощупывая зубы, выругался и ударил Олфейна в скулу.

– Допрыгался, выродок!

– Странно, – процедил Рин. – Предавал Айсу ты, пропускал ночью через ворота убийц Борта и Грейна ты, а злишься на меня?

– Заткнись! – заорал толстяк, но его тут же оборвал голос Хельда.

– Не кричать. Не следует кричать.

Настоятель подошел к столу, и Рин увидел, что горло храмовника покрыто амулетами и какими-то шнурками.

– Не следует кричать, – почти ласково повторил Хельд. – Во-первых, никто не услышит – мы глубоко. Во-вторых, кричать в замкнутом помещении вредно, звуки возвращаются в голову и вызывают боль. В-третьих, время для крика еще не пришло. Что такого сотворил Рин Олфейн? Всего лишь совершил запрещенное колдовство. Что ему грозит? Самое страшное – несколько ударов розгами у пыточного столба. Да и то вряд ли его попечитель Гардик пойдет на это. Мы даже к столу его привязали затем лишь, чтобы он выслушал увещевания Храма, не пытаясь заткнуть уши. Не думаю, что наше разбирательство будет долгим. А вы, – Хельд повернулся к стражникам, – идите обратно. Через полсотни шагов будет небольшой зал, который мы миновали перед этим залом, там уже горят факелы, стоят столы и поблескивает в кувшинах отличное вино. Да и от тушеной баранины вряд ли кто из вас откажется. Думаю, что так веселее будет ожидать конца нашей беседы с Олфейном. Да, оставьте там на его долю пару кубков!

Стражники довольно загудели, зазвенели в узком проходе доспехами, а Хельд сокрушенно вздохнул.

– Что такое? – постарался улыбнуться Рин Олфейн. – Пытаешься подобрать подходящие слова?

– Нет, – качнул головой настоятель и поправил амулеты на горле. – Жду, когда ты будешь готов меня выслушать.

– Я готов, – постарался оставаться спокойным Рин.

– А я нет, – хихикнул настоятель и исчез на долгие часы.

Рин попробовал освободиться, но ремни были прочными. К тому же кто-то стоял у входа в зал – невидимый, но странно спокойный. Настоятель вернулся уже ночью, когда Олфейн почувствовал, что ужас начинает проникать в его сердце. С Хельдом был тот человек, что скрывался в темноте, наблюдая за пленником.

– Как ты, мальчик? – вздохнул храмовник.

– Я мог бы выслушать тебя и при дневном свете, – заметил Рин.

– Сейчас ночь, – отрезал Хельд.

– И не так глубоко, – добавил Рин.

– Здесь не холодно и не прохладно, – вздохнул настоятель и кивнул второму послушнику. – Начинай, брат.

– И сидя или даже стоя, – продолжил Рин, наблюдая, как высокий и худой скам распускает шнуровку серого балахона. Капюшон ее упал на плечи, и Олфейн с ужасом увидел изможденное лицо худого человека. Подбородок и щеки его покрывали запекшиеся раны, на лбу были вырезаны какие-то слова.

– Боль моя во славу твою! – прочитал Хельд. – Единому не нужны наши дары, ему нужен наш дух. А дух воспитывается отречением. Каждый подбирает отречение себе сам или ему советуют наставники. Вот я отдаю плоть свою железу, что давит на мои плечи и чресла. Мой брат вырывает вместе с кожей из лица поросль и наносит мудрости, изреченные нашими отцами на лоб свой.

– И какое же отречение ты посоветуешь мне? – хрипло спросил Рин. – И не кажется ли тебе, настоятель, что ваши забавы не к лицу Храму? Или мне следует позвать стражу?