Печать света

— Да, ремонт нынче дорог, это точно, — закивала Мири. — А кому продали книгу?

— Имени покупателя не знаю. Аукцион был организован через Интернет. Так мило, мне даже не пришлось никуда ехать. Представитель аукционного дома принес свой собственный ноутбук, так как на моем компьютере нет специальной защиты… так он объяснил. Торги заняли совсем немного времени, и я осталась вполне довольна результатом.

— Понятно, — протянула девушка. — А скажите, услугами какого аукционного дома вы пользовались? Понимаете, — торопливо добавила она, — всегда хорошо иметь сведения о проверенной компании, тем более если они так заботятся о безопасности, что и связь у них защищенная.

— Тут я с вами согласна, рекомендации друзей сильно облегчают жизнь. — Фрау протянула тонкую руку, почти не тронутую артритом, открыла ящичек изящного бюро и извлекла на свет шкатулку. Красное дерево и бронза, решила Мириам, с интересом разглядывая цветочный орнамент на крышке. Полудрагоценные камни, стекло, эмаль. Модерн, начало двадцатого века. Какая чудесная вещь!

— Прелесть какая! — воскликнула она вслух.

— Правда? Вам нравится? — фрау погладила узор на крышке. — А ведь это подарок вашей бабушки. У нее был прекрасный вкус.

— Это точно, — кивнула Мири, проглотив комок в горле. «У бабушки был не только вкус. Савта Мириам обладала также добрым сердцем и острым умом. Как же мне ее не хватает!»

Фрау Легерлихт перебрала хранившиеся в шкатулке визитки и нашла нужную:

— Вот, прошу.

Мири сфотографировала данные аукционного дома на телефон, а потом спросила:

— Скажите, а вы слышали когда-нибудь о Печати света, или Путеводной звезде?

— Нет, — старая дама покачала головой. — Это словно названия элитных сортов роз… или зеленого чая. Но мне они ровным счетом ничего не говорят.

1602 год

— Ты не найдешь Золотой город, государь.

Император Рудольф рассердился. Сердился он с удовольствием, и многие при дворе боялись его вспышек, зная, что они легко переходят в болезненное состояние, когда император не контролирует себя. Он мог приказать казнить вчерашнего любимца, а на следующий день требовал его к себе и, узнав, что натворил, впадал в депрессию и бывал искренне опечален. Чопорная Вена угнетала его, и он переехал в Прагу, где нашел то, что помогло ему продлить свой век: скромный двор, ученые занятия и раввина Льва Бен Бецалеля в качестве лекаря и собеседника. Когда конь императора взбесился, раввин не побоялся подойти к обезумевшему животному и усмирил его. Рудольф доверял старому иудею и только из его рук принимал лекарства, не без оснований предполагая, что многие в империи мечтают отравить его. И все же болезнь медленно, но прогрессировала. Иной раз приступ монаршего гнева заканчивался припадком, который до смерти пугал придворных, ибо Рудольф бился в страшных конвульсиях, и многие шептались, что император одержим дьяволом.

Сейчас его гнев только начинал закипать. Он ходил по комнате, и воздух, потревоженный резкими движениями, колебал пламя свечей.

— Как смеешь ты, подлый, говорить мне такое? Я император Священной римской империи! — тучный Рудольф задыхался на ходу, слова набегали одно на другое. — Я собрал при дворе всех величайших астрологов и алхимиков современности! Здесь, именно здесь, в Праге, находится сейчас центр Вселенной! Как смеешь ты сомневаться? Не ты ли говорил, что место это особое?

— Да государь, — отозвался стоявший подле окна старик. Пока император расписывал свое могущество, он время от времени поглядывал в окошко. Там мерцали огоньки города. Город был стар и грязен уже сейчас и вряд ли когда-нибудь был новым и чистым. Города не как люди, у них нет периода детства и юношеского беспечного расцвета. И виной тому, конечно, люди. Сколько жил на свете раввин Лев Бен Бецалель, столько удивлялся тому, как человек — будь он хоть самым бедным иудеем, хоть императором Рудольфом — умеет так испортить все, к чему прикасается. И в то же время только человеку дал Бог разум, величайший дар… который люди тоже умудрились превратить в проклятие.

«Я старею, — грустно сказал себе раввин, — старею и начинаю ворчать». Он прислушался с голосу императора. Так и есть: одышка усиливается, речь все менее связная; если поднять на него глаза, то зрелище будет не из приятных: брызжущий слюной отечный толстяк с выпученными глазами.

— Господин, вы принимали сегодня лекарство?

Император осекся, несколько мгновений хлопал глазами, потом, попятившись, рухнул в кресло и пробормотал:

— Разумеется.

— Нужно увеличить дозу, государь. Теперь три раза в день по четыре капли. С водой, а не с вином.

Рудольф сморщился. Но прежде чем он начал опять жаловаться на горечь лекарства, раввин тем же ровным голосом спросил:

— Как ваш старший сын, император?

— Получше. Но он все же… я решил отослать его в провинцию. Свежий воздух и все такое.

— Это мудро. Только приставьте к нему верного человека, чтобы тот сумел предотвратить очередное безумство.

— За что проклят мой род, Махарал? Я полюбил девушку из незнатной семьи, дочь моего антиквара. Неужели это такой страшный грех? Просто хотеть немного счастья? Катерина родила мне детей… и в старшем сыне я вижу свою болезнь, только усилившуюся многократно. Когда у него случился первый припадок и он убил того бедного мальчика, я поклялся себе не жениться. Государство не должно получить безумца на престол. Пусть лучше род мой угаснет.

— Это было мудрое решение императора, — пробормотал старик.

— Но за что, Махарал? Иезуит, отец Иоанн, твердит, что то есть Божья кара за грехи. Чем я так провинился? Вся жизнь моя — в служении государству, ибо я читал труды Аристотеля и Макиавелли и я знаю, что пусть власть и дана нам Богом, но задача монарха — быть пастырем и отцом для народа своего. Для вящей славы своей империи я ищу истину! Философский камень, буде моим придворным удастся отыскать его, навсегда решит проблему денег и пустой казны. А Золотой город? Что ты молчишь, Махарал? Ведь если я найду дорогу туда, то Римская империя станет самой могущественной и процветающей державой!

— Но что, если цель не в этом?

— Ты обвиняешь меня во лжи? — в эту минуту простого удивления император был гораздо более величествен, чем когда извергал на приближенных желчные потоки своей нездоровой ярости.

— Нет, мой император. То, что ты говоришь о своей цели, несомненно, потому что я знаю твою душу: она благородна, и ты истинный рыцарь и защитник своей империи. Но выслушай меня, — рабби Лев, бросив еще один взгляд в окно, на темный город, где почти пропали огни, сделал шаг вперед. Видя, что старик тяжело опирается на палку, Рудольф махнул рукой, и тот, благодарно кивнув, опустился на лавку.