Печать тернового венца

Старший комиссар не любила кладбища. Возможно, это было связано с тем, что по роду своей деятельности (Элька жила в Гамбурге и работала в отделе по расследованию убийств) она ежедневно сталкивалась с проявлениями людской жестокости и во всех без исключения случаях ей приходилось иметь дело с мертвецами.

Кладбище было небольшим и ухоженным. Шествуя мимо гранитных и мраморных надгробий и памятников, Элька в очередной раз подумала о бренности бытия. У тетушки Иоганны была насыщенная жизнь. Три мужа, масса любовников и даже любовниц. Она, ничуть не стесняясь этого, не скрывала от Эльки, что взяла за правило наслаждаться существованием. Да еще приговаривала, мол, не следует упускать даруемых судьбой шансов, ведь, может статься, после смерти уже не представится возможность осуществить давно лелеемые мечты.

Тетушка провела большую часть жизни не в родной деревушке на севере Германии, недалеко от датской границы, а в крупных городах: Берлине, Мюнхене, Франкфурте, Кельне. Да и за границей ей довелось побывать. Только под старость, потеряв последнего супруга, тетушка решила вернуться на родину предков.

Элька Шрепп хорошо помнила, что разговоры с мудрой тетушкой очень помогли ей. Да, да, много лет назад, когда она была неловкой стеснительной девушкой с длинными темными волосами и полноватой фигурой, будущая комиссарша обращалась за советом не к родителям, а к тетушке Иоганне. Та первой узнала о страшном секрете Эльки, а именно о том, что юная Шрепп, к своему ужасу и негодованию, испытывает запретные чувства – ощущает тягу не к молодым людям, а к представительницам собственного пола.

Тетушка Иоганна, обожавшая крепкие сигареты и черный кофе (что, кстати, не сказалось негативно ни на ее здоровье, ни на красоте, которой она удивляла всех даже в возрасте семидесяти пяти), отнеслась к признаниям восемнадцатилетней Эльки совершенно спокойно и поразила личной откровенностью в ответ. Вытащив из шкафа старый фотоальбом, она отыскала в нем изображение томной красавицы в серебристом платье с волосами, уложенными по моде тридцатых годов.

– Это моя самая трепетная любовь, – призналась тетушка. – Ее звали Эльза. Нашей связи не помешало то, что я уже была тогда замужем. Эльза являлась достаточно известной певицей, работающей в кабаре. Она была еврейкой и закончила жизнь в концлагере...

Элька подошла к вырытой глубокой яме. Появились работники похоронного бюро, которые опустили в могилу гроб из светлого дерева. Элька, чувствуя, что в глазах защипало, отвернулась. Ей будет не хватать тетушки Иоганны. Кстати, именно она помогла Эльке после окончания гимназии сделать правильный выбор. А вот родители Эльки были далеко не в восторге от желания дочери пойти работать в полицию. Они, весьма консервативные по своим убеждениям люди, считали, что ее удел – выйти замуж за богатого соседа (которого, кстати, и присмотрели), нарожать ему кучу детей и заниматься в течение последующих шестидесяти лет домашним хозяйством, трепетно ожидая по вечерам мужа.

И все же Эльке удалось добиться своего: поссорившись с родителями, она отбыла в Гамбург, где поступила на службу в полицию. Несколько лет она не общалась с родителями, и опять же тетушка Иоганна помогла ей помириться с ними. Оказалось, что отец ревниво следит за успехами старшей дочери и собирает газетные статьи, в которых упоминалось ее имя. Родители даже уверились, что Элька стала полицейской с их согласия и благословения, совершенно забыв прошлые споры и ссоры с дочерью.

Комиссарша самоотверженно трудилась на ниве раскрытия кровавых преступлений и получала новые похвалы и знаки отличия. А вот в личной ее жизни просвета не было. Как заявил Эльке знакомый психоаналитик, она просто не способна к долговременным серьезным отношениям, поскольку испытывает перед ними непреодолимый страх. Кто знает, может, в словах психоаналитика и содержалась доля правды, но дело было скорее в ином: Элька день и ночь пропадала на работе и была готова пожертвовать сном, выходными, отпуском и праздниками ради расследования очередного злодеяния. Ее подругам подобное быстро надоедало, и раз за разом повторялась одна и та же ситуация: комиссар Шрепп, вернувшись на свою съемную квартиру в гамбургском районе Бармбек, обнаруживала, что та пуста – ее пассия, собрав чемоданы, упорхнула, оставив на столе ключи и записку, в которой сообщала Эльке, что «так больше продолжаться не может». Впрочем, иногда записки не было, а пару раз Элька не только не обнаруживала в шкафах вещей покинувшей ее очередной подруги, но недосчитывалась и своих собственных.

Набравшись мужества, комиссар Элька Шрепп, которая вообще-то ничего и никого не боялась и с легкостью справлялась с самими отъявленными головорезами, в день своего тридцатилетия, приехав к родителям, выложила им всю правду. Ей надоели вечные попытки отца и матери устроить ее личную жизнь и выдать замуж за очередного состоятельного владельца куриной фермы или хозяина автомастерской, и Элька без обиняков заявила, что является лесбиянкой. Она рассчитывала, что родители будут шокированы, более того, до глубины души потрясены и морально раздавлены. Комиссарша настраивалась на обвинения, упреки, порицания, брань отца, слезы матери и попытки вразумить ее и наставить на путь истинный – то есть наконец-то последовать примеру братьев и сестер, сделаться семейным человеком, плодиться и размножаться.

Но все произошло не так, как Элька представляла. После ее слов отец, ничуть не удивившись, сдвинул очки на кончик носа и попросил матушку налить ему еще одну чашку кофе. Та недрогнувшей рукой выполнила его просьбу. Затем родители, пропустив признание дочери, которое та репетировала в течение последних двух месяцев, мимо ушей, завели речь о том, что грядущей осенью ожидается падение цен на картошку. Элька, разозлившись, бабахнула кулаком по столу и заявила:

– Вы слышали? Я люблю женщин! Я лесбиянка!

Пододвинув ей чашку кофе, матушка любезно сказала:

– Да, да, это нам понятно, милая. Не хочешь ли немного пирога с ревенем?

Элька выбежала из родительского дома и, прыгнув в машину, умчалась в Гамбург. За прошедшие с тех пор без малого тринадцать лет она несколько раз пыталась снова и снова заговорить с родителями на щекотливую тему, но каждый раз они делали вид, что ничего не понимают, и немедленно переводили разговор на повседневные предметы.

Комиссарша со временем убедилась в том, что отец и матушка выбрали изумительную стратегию: делали вид, что ничего не изменилось. Они по-прежнему регулярно напоминали ей, что давно пора обзавестись семьей, то есть любящим мужем и как минимум тремя отпрысками. Ее влечение к женщинам они считали блажью горожанки, неловкой попыткой досадить семье и не воспринимали слова Эльки всерьез. Матушка нахваливала ей все новых и новых кандидатов в супруги, а отец громыхал, заявляя, что лесбиянки в действительности – обжегшиеся на мужчинах дамочки, которым требуются сильная мужская рука и размеренный распорядок жизни...

– Дорогая, нам пора! – услышала Элька голос одной из своих теток. Она встрепенулась, выныривая из воспоминаний, – многочисленные родственники небольшими группками покидали кладбище. – Не забывай, нам предстоят еще поминки!

Комиссарша Шрепп, с унынием взглянув на нескончаемую вереницу участников скорбной церемонии, уселась за руль своего «Форда-Эскорта» и порулила в сторону родительского дома. Она пообещала себе, что отдаст дань умершей тетушке и пробудет в семейном гнезде до вечера. Наверняка родители захотят, чтобы она осталась и на выходные, но Элька не желала задерживаться в деревушке и намеревалась тем же вечером вернуться в Гамбург. Она сошлется на неотложную работу (что отчасти правда), а также на то, что ее ожидает подруга (это была ложь). Со своей последней любовницей она рассталась почти полгода назад и с тех пор зализывала душевные раны; в квартире ее дожидалась только одна дама – трехцветная толстая кошка по кличке Ангела Меркель, вверенная по причине сегодняшней поездки в Шлезвиг-Гольштейн заботам коллеги и помощника Эльки долговязого Йохана Пилярски.

Спустя четверть часа, заглушив мотор, Элька поднялась по ступенькам родительского дома. На первом, как, впрочем, и на втором, этаже и даже в подвале гудели голоса. У Эльки имелось четыре брата и три сестры. Все они, за исключением младшего Штефана, которому только недавно исполнилось восемнадцать, были людьми семейными. Комиссарша толком не знала, сколько именно у нее племянников и племянниц, ибо ее братья и сестры вместе со своими женами и мужьями, в отличие от многих немцев, которые, как и сама Элька, предпочитали жить в одиночестве и не намеревались обзаводиться потомством, прикладывали все силы для улучшения негативной демографической ситуации в Федеративной Республике. На ее малой родине время, казалось, остановилось: мужчины трудились, дабы прокормить семью, женщины, не помышляя об эмансипации, вели домашнее хозяйство и рожали новых и новых детишек, и все были довольны жизнью.

– Даниэль! – раздался зычный женский голос, и Элька увидела, как на зов повернули головы сразу три или четыре мальчугана.

Комиссарша подошла к шведскому столу, положила на свою тарелку немного салата и, забившись в угол, принялась сосредоточенно жевать. Там ее и обнаружил отец. Герр Гюнтер Шрепп, высокий полный мужчина лет шестидесяти пяти с короткими седыми волосами и красным обветренным лицом, потрепал старшую дочку по плечу и заявил:

– Элька, я читал о твоем последнем расследовании в газетах! Все ловишь этого душителя в поездах? На его совести уже восемь жертв!