Печать василиска
Шрифт:
Николай, Толик и товарищ Федор уже стояли возле Егоровой машины, но Гришаев вопреки ожиданиям направился не к «Ауди», а к «Лендроверу», сказал восхищенно:
– Роскошная машинка! Не возражаете, если я до города с вами прокачусь? Никогда не ездил на подобных монстрах.
Тимур возражал, но виду не подал, вежливо улыбнулся в ответ на бесцеремонную просьбу, распахнул заднюю дверцу.
– И я хочу на монстре покататься! – товарищ Федор сорвался с места, вцепился в полу гришаевской жилетки. – Я с вами!
Аля грустно улыбнулась. Защитник, не хочет оставлять ее наедине с двумя этими стервятниками. Спасибо тебе, товарищ Федор, огромное спасибо...
Пока они рассаживались в джипе, Аля на переднем сиденье, Гришаев с товарищем Федором на заднем, из дому вышла чета Ивановых. Эллочка выглядела раздраженной, несмотря
По дороге в город большей частью молчали. Даже скотина Гришаев предпочитал пялиться в окошко и лишь время от времени комментировать открывающиеся из салона «Лендровера» живописные пейзажи. Аля комментарии не слушала, сосредоточенно смотрела прямо перед собой. Сделанный выбор придал ей решимости. Раз уж все равно умирать, то можно больше не бояться...
На разговоры со следователем ушел остаток дня. Пока допросили всех свидетелей, пока составили протокол, пока урегулировали непонятные Але, но очень важные для следствия формальности, как-то незаметно наступил вечер. Осталось загадкой, помогли ли их показания. Следователь на все вопросы о том, как продвигается расследование, отвечал уклончиво, мол, расследование продвигается, о результатах будет сообщено дополнительно, а пока господам отдыхающим лучше бы поберечься и, ясное дело, не покидать без надобности пределы Полозовых озер. Тимур попробовал было возмутиться произволом властей, на что следователь любезно предложил товарищу Юсупову не чинить препятствий следствию, а написать официальную жалобу, которая непременно будет рассмотрена в официальном же порядке. В общем, в поместье возвращались уставшими и раздраженными, даже Гришаев, которого происходящее до недавних пор, кажется, забавляло, начал проявлять признаки недовольства.
В Полозовых воротах их ожидал настоящий сюрприз: в каминном зале снова был накрыт стол, а Елена Александровна вдруг нацепила личину радушной хозяйки и едва ли не с порога потащила «дорогих ребяток» ужинать. Особо дорогим для экономки вдруг стал товарищ Федор, из чего Аля сделала вывод, что у нотариуса Елену Александровну постигло жестокое разочарование и она решила сменить тактику. В конце концов, управлять простодушным товарищем Федором много проще, чем умным и проницательным Игнатом Петровичем, и при определенном везении и удачном раскладе от сложившейся ситуации можно выгадать очень многое. Но, к огромному разочарованию экономки, завоевать любовь и доверие нового хозяина Полозовых ворот этим вечером так и не удалось. Стоило только Елене Александровне со всевозможными почестями и реверансами усадить смущающегося товарища Федора во главу стола, как дверь каминного зала распахнулась, впуская внутрь Агафью Сидоровну.
– Федор, я тебе что велела?! – не здороваясь и не обращая никакого внимания на присутствующих, она подошла к внуку, положила искореженную артритом ладонь ему на плечо. – Я тебе велела вернуться домой засветло, а ты что делаешь, неслух?
– Агафья Сидоровна, – экономка поднялась навстречу незваной гостье. – Это моя вина. Я подумала, что Федору будет полезно...
– Нечего за других думать! – Агафья Сидоровна раздраженно взмахнула тростью, скомандовала: – Федор, домой!
Аля видела, что товарищу Федору очень не хочется выходить из-за стола, но ослушаться бабушку он, привыкший к робкому повиновению, тоже не может. Бедный парень, ее бесстрашный рыцарь. Как же она теперь без рыцаря?..
Товарищ Федор все-таки ушел, обвел гостей виноватым взглядом, выбрался из-за стола и, понурив голову, побрел к выходу. Уже на пороге Агафья Сидоровна вдруг остановилась, исподлобья посмотрела на Алю, спросила:
– Не забыла наш вчерашний разговор?
Аля молча кивнула – забудешь такое.
– Вот и хорошо. Три дня всего осталось... – старуха покачала головой в такт каким-то ей одной ведомым мыслям и, не прощаясь, вышла из комнаты.
– Это еще что за ведьма? – Тимур сжал Алино запястье.
Отвечать она не стала, высвободила руку, отвернулась от мужа. Теперь, когда можно больше не бояться, не нужно притворяться и играть роль примерной жены. Хотя бы несколько часов можно побыть самой собой. Нож, перед самым ужином стянутый из кухни и спрятанный в кармане юбки, через тонкий
шелк холодил бедро. Нож очень острый, с изящным стальным лезвием. Только бы у нее хватило решимости...После ухода товарища Федора ужин не заладился. Елена Александровна молчала, наверное, обдумывала дальнейшую стратегию по завоеванию сердца и, в большей мере, кошелька нового хозяина. Гришаев и Вадим Семенович о чем-то лениво переговаривались. Эллочка, которая в самом начале ужина попробовала было заигрывать с Тимуром, но неожиданно натолкнулась на стену холодного равнодушия, кокетничала с Егором. Егор был мрачен, на Эллочкины домогательства отвечал скорее по инерции, думал о чем-то своем. Николай и Толик вяло переругивались, не забывая при этом уничтожать выставленные на столе разносолы и запивать их изрядным количеством спиртного. Тимур почти ничего не ел, время от времени бросал на Алю многозначительные взгляды, давал понять, что на сей раз непослушание ей с рук не сойдет.
Они покинули каминный зал самыми первыми. Тимур больше не мог ждать. Ему не терпелось пустить в ход плетку-семихвостку или еще что пострашнее. Аля почти не боялась, выпитые за ужином три бокала вина придали ей смелости и решительности. Главное, подпустить его поближе, усыпить бдительность. Сразу поближе не получится, Тимур привык растягивать удовольствие, смаковать ее боль, как дорогой коньяк, выпивать аккуратно, каплю за каплей. Сначала будет разминка с плеткой, а потом, когда у нее не останется сил кричать и шкура, теперь уже обесцененная окончательно, покроется кровавой росой, наступит время для других, уже более утонченных пыток. Ничего, она потерпит, ей не привыкать.
– Прогуляемся, дорогая, – твердые пальцы тисками сжали локоть. – Места тут изумительные, давай-ка подышим свежим воздухом перед сном.
Значит, бить он ее сегодня будет. Только не в доме, где слишком много ненужных свидетелей, а на свежем воздухе. Убить не убьет, Тимур слишком осторожен, но накажет примерно так, чтобы неповадно было в следующий раз...
Не будет никакого следующего раза! Только бы хватило сил потерпеть, дождаться, пока все закончится, воспользоваться ножом...
Тимур шел быстрым, широким шагом, волоком волок за собой упирающуюся Алю, бормотал себе под нос что-то неразборчивое. Сумасшедший, ее муж сумасшедший. Интересно, он всегда таким был или стал с годами? Как же она не разглядела, не почувствовала, что выходит замуж за монстра?!
А может, не ждать наказания? Может, воспользоваться ножом прямо сейчас? Нет, сейчас ничего не получится. Не сможет она убить человека, даже такого гада, как Тимур, вот так, ни с того ни с сего. Для того чтобы решиться, ей нужна боль, такая сильная, чтобы внутренности наизнанку и набатный звон в голове. Тогда она точно сможет, тогда уж точно не дрогнет, не пожалеет...
Верба была старой, раскидистой, с узловатыми, искореженными неумолимым временем ветвями, шершавой, еще не отдавшей полуденное тепло корой. Кора пахла горечью и немного озером, небольно царапала кожу. Тимуру верба понравилась: и ее массивная основательность, и низкие, до самой земли ветви. Тимур сказал, что место подходящее, и профессиональными отточенными движениями вывернул Алины руки, прикрутил к кряжистому стволу. Одежду, юбку и блузку он снимал неторопливо, аккуратно расстегивал пуговку за пуговкой, разглаживал складочки. Раз снял одежду, значит, не хочет, чтобы она испачкалась, значит, будет бить до крови. Это ладно, хуже другое, много хуже. Он нашел спрятанный нож. Нашел и, кажется, даже обрадовался, с выверенным нажимом провел острием по голому Алиному животу. Было больно и страшно – и еще обидно, что осуществить задуманное не получится теперь, наверное, уже никогда. Тимур ошибок не прощает, а она ошиблась...
От Тимуровых ласк на коже выступила кровь. Аля не видела, просто чувствовала, как горячие ручейки стекают по животу, падают на босые ноги. Она не кричала. Пока можно терпеть, кричать она не станет и смотреть в узкие, с сумасшедшей искрой, глаза мужа тоже не станет. Она будет смотреть на озеро, на лунную дорожку, делящую черное отполированное зеркало на две равные половины, на звезды, отражающиеся в этом зеркале, яркие, словно ненастоящие.
Тимур вырезал на ее животе розу – он так сказал. Сказал – сначала роза, потом наказание. Он был романтиком – ее сумасшедший муж. Роза не получалась, Тимур злился, острие ножа нервно вздрагивало, и каждый новый штрих получался глубже, чем предыдущий.