Печать василиска

– Больше ничего не расскажешь? – она уже знала, каким будет ответ, но попытаться ведь стоило.

– Как-нибудь в другой раз. Хорошо?

Сердце вдруг дернулось, сжалось до размера булавочной головки, потому что Аля как-то ясно и отчетливо поняла, что другого раза не будет. Она и так подобралась к Гришаеву слишком близко, а он не из тех людей, которые любят лишние вопросы. Он уже жалеет о случившемся. По глазам видно, что жалеет. Зря, она же все понимает: и про случайный душевный порыв, и про случайный секс. Такое с каждым может случиться, даже с авантюристом Гришаевым. Может, сказать ему, что она все понимает? Чтобы не нервничал, не терзался угрызениями совести? Не стоит, он уже думает о чем-то совершенно другом, натягивает одежду – интересно, одежда тоже ненастоящая, как и профессия? – а на лбу вертикальная морщинка, значит, мысли невеселые. Не нужно его отвлекать. К чему лишние разговоры, когда и так все ясно. Главное, что он обещал за ней присмотреть. И присматривать-то недолго осталось, всего одну ночь, а потом все закончится. Если баба Агафья не ошибается. Пусть бы она не ошибалась...

– Эй, ты чего? – Аля и не заметила, что Гришаев больше не кружит по комнате, а стоит напротив и всматривается в ее лицо. – Боишься?

Ничего она не боится. Днем не страшно, а к ночи он вернется.

– Не бойся, – Гришаев ее поцеловал. Опять в нос, а хотелось, чтобы в губы... – Ну, я пошел?

– Иди. Нет, подожди! – Все-таки на один вопрос можно получить ответ и сейчас. – В тот раз, помнишь, когда я за тобой... подсматривала, как ты тогда на балконе оказался?

Гришаев усмехнулся.

– Это просто, я же видел, что ты любопытствуешь. Решил припугнуть, а на балкон зашел через одну из пустующих комнат, она на замок не закрывается.

Вот, значит, как все просто...

– А запах? – Аля нахмурилась. – Ты тогда мне про запах говорил...

– Не было никакого запаха. – Гришаевская улыбка сделалась хитрой. – Это такой специальный психологический маневр, чтобы сбить противника с толку. А вообще, от тебя всегда очень вкусно пахнет, честное пионерское. Ну, теперь я могу идти?

– Иди, – отпускать его не хотелось, но ведь уйдет в любом случае, потому что авантюрист, а авантюристам спрашивать разрешения у женщин не пристало...

День без Гришаева тянулся медленно-медленно. Даже спать расхотелось. Аля промучилась полчаса в постели, а потом решила, что с нее довольно. И душ она все-таки приняла, только не у себя, а в комнате Гришаева. Правда, пришлось долго настраиваться, уговаривать себя, что ничего с ней не случится. Ну не утонет же она в душе, честное слово!

Не утонула. Да и с чего бы ей, полжизни в воде проведшей, этой самой воды бояться? Пусть ее кто-нибудь другой боится! Воодушевленная этой маленькой победой, Аля решилась на большее – на уборку в своей комнате.

Осколки вазы были рассыпаны по всему полу, а вода за ночь высохла, точно и не было ее. Одолженным у Марьи Карповны веником Аля смела все осколки на совок, выбросила в мусор теперь уже окончательно мертвую сирень, застелила постель, постояла в задумчивости на балконе, а потом решилась-таки спуститься.

На первом этаже было тихо и безлюдно, пахло пылью и чуть-чуть полиролью, а сквозь неплотно задернутые шторы в комнаты пробивался яркий солнечный свет. На кухне суетилась Марья Карповна. Алиному появлению она обрадовалась и тут же принялась жаловаться на постояльцев:

– Совсем пообнаглели! Мальчишки эти, которые экологи, всю ночь по танцулькам шастают, потом дрыхнут до обеда, уже который день не могу в их комнате прибраться. Не пускают, понимаешь! Говорят, что сами будут убираться, потому что им меня, видите ли, жалко. А что меня жалеть, если у меня работа такая – убираться? Я вот как представлю, как они мне там наубираются сами-то, так мне сразу с сердцем плохо делается. Вот скажи, Алевтина, почему они меня в комнату не пускают? Может, они там что из мебели поломали?

Аля не знала, почему Николай и Толик не пускают Марью Карповну убираться, но эта их внезапная блажь ей тоже казалась странной. Раз не пускают в комнату, значит, боятся, что домработница может увидеть что-то лишнее. А что она у них может увидеть?

– И никакие они не экологи, я тебе говорю! Они ж ровным счетом ничего не смыслят в этой, как ее... биологии. И вообще, зачем экологам с собой сумки такие здоровенные таскать? Я однажды спросила этого, который здоровый, зачем сумки-то, а он посмотрел на меня так сверху вниз и говорит: «А в сумке, мать, образцы». Вот ты мне скажи, какие такие образцы? – Марья Карповна осуждающе посмотрела на Алю, точно это была ее сумка.

Образцы?.. Насчет образцов Аля ничего сказать не могла, но вот аквалангистское снаряжение в большую сумку спрятать можно запросто. И Николай роста подходящего, и в биологии они с Толиком ничего не смыслят, и по ночам из дому уходят. Всем говорят, что в деревню, к барышням, а кто проверял, куда на самом деле? И комнату ее они могли запросто обыскать. Даже при закрытой входной двери, потому что балконная-то дверь почти всегда открыта, значит, можно, как Гришаев, выйти на балкон из пустующей комнаты, а уже с балкона – к ней...

– И эта... Елена Александровна вчера точно с цепи сорвалась. Чаю ей захотелось непременно с рутой. Представляешь?

– Так пусть бы выпила, – пустые разговоры о какой-то там травке отвлекали от куда более серьезных мыслей о Толике и Николае.

– Ну ты, Алевтина, даешь! – Марья Карповна уперла кулаки в крутые бока, сказала с нескрываемым превосходством: – Сразу видать, что девка городская. Кто ж чай с рутой пьет?! Рута – это ж пряность, она горькая! Я ее, конечно, на огороде у себя выращиваю, но не для чаю, а для супчиков там разных, для соусов. Вот я так прямо ей и сказала, а она знаешь что? А она говорит: «Все равно давайте!» А Егор Ильич вообще к ужину не спустился, – продолжала жаловаться домработница. – Ведь знал же, что я специально для него отбивнушечек нажарила, очень он мои отбивнушечки уважает, а вот не спустился! Я даже сама к нему на второй этаж поднималась, чтобы к ужину позвать, а он дверь не открыл. Хотя точно знаю, что на месте был, слышала, как возится, – Марья Карповна горестно вздохнула, сказала: – Вот готовишь им готовишь, а они нос воротят и даже двери не открывают...

– Марья Карповна, а что с электричеством вчера было, вы не знаете? – спросила Аля.

– С электричеством? – домработница нахмурилась. – Так электричества не только в поместье не было, в деревне тоже. Это ж Митька Комарин, идиотина такая, напился и на комбайне прямо в электрический столб врезался. Это еще слава богу, – она размашисто перекрестилась, – что не убился, окаянный. Или нехай бы убился, – сказала, подумав, – я из-за этого гада последнюю серию «Роковой любви» посмотреть не смогла. Думала, приду сегодня на работу, буду завтрак готовить и повторение посмотрю, – она кивнула на стоящий на холодильнике телевизор, – так и тут же не дали! Приперлись эти... Ивановы и давай ныть. Краля эта крашеная все решала, что ей скушать, чтобы не поправиться. Она ж мое не кушает, она ж у нас на диетах сидит, кикимора сушеная! А муженек ее – Эллочка, скушай то, скушай это. Так всю серию из-за них и пропустила. И ведь что обидно-то, она ж так ничего есть и не стала, задрала кофтенку, посмотрела на свой живот уродский и ушла не жрамши.

– Почему уродский? – спросила Аля рассеянно.

– Да потому, что через весь живот у нее шрамище огромный, да еще такой некрасивый, развороченный. Вроде бы дамочка не из бедных, могла бы себе какую операцию косметическую сделать, чтобы это безобразие убрать, да, наверное, денег пожалела, лахудра!

Вообще-то Эллочка не походила на женщину, привыкшую на себе экономить, и представить ее с уродливым шрамом никак не получалось, но мало ли? Всякие чудеса случаются.

– Ой, да что ж я тебе рассказываю?! – Марья Карповна суетливо поправила черный платок, запричитала: – У тебя горе-то такое, а я с глупостями своими. Ты ж, Алевтина, сущей сиротинушкой осталась: без матери, без деда, а теперь вот еще и без мужа. – Она покачала головой и тут же добавила с легким укором: – А что ж ты не в трауре? Ладно, деда плохо знала, полюбить не успела, а тут же не чужой человек, муж родной! Алевтина, некрасиво это. Что люди подумают?