Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1»
Шрифт:
– Миледи, это несправедливо: я все говорю, а вы ничего не говорите.
– А ты хочешь, чтобы я тебе сказала?
– Ужасно хочу, ужасно, Оксана!
– Ой, какой ты смешной!
– Почему я такой смешной?
– Потому что… потому что… я тебя дюже люблю, и уже давно, давно.
Игорь зажмурил глаза и хотел дальше слушать. Но Оксана ничего больше
– Оксана, на всю жизнь?
Она кивнула головой. Они стояли и смотрели друг другу в глаза. И, не отрывая взгляда, Оксана сказала:
– Ой, какой же ты, Игорь, тебе, наверное, целоваться хочется!
– Хочется, – прошептал Игорь.
Оксана приблизила к нему плечо и зашептала горячо:
– Нельзя, Игорь, целоваться нельзя, дорогой мой! Если будем целоваться, стыдно будет в колонии жить. Колония ж наша родная ж, наша колония, а мы с тобой, какие мы с тобой люди будем, разве ж можно, чтоб в колонии целовались?
– Один только раз…
Теперь Оксана держала его руку:
– Ой, не надо, миленький Игорь, а кто его знает, как с одного раза будет, а может, потом еще больше захочется.
– Ну, я тебе руку поцелую.
– Поцелуй вот сюда, только один раз, смотри ж, Игорь, один раз…
При фонаре было видно, как она покраснела. Помолчали, дружно глядя в окно, и Оксана опять зашептала:
– Ты сказал: на всю жизнь, так мы еще успеем, хорошо, мой милый? Хорошо? Давай учиться, давай колонии поможем, нехай будет счастливая наша колония, хорошо? А потом поедем в Москву, хорошо? В студенты, родненький мой, в студенты поедем: я на биологический, а ты на какой? Ты, мабудь, на литературный?
На каждое ее «хорошо» Игорь отвечал счастливым, глубочайшим движением души, только слов ему не хватало.
12
Разгром
Приняв дежурство по колонии в десять часов вечера, бригадир первой Воленко сменил часовых в лагере и в вестибюле, проверил сторожей на производственном дворе и у кладовых, прошел по палаткам для порядка и еще раз заглянул в главное здание, чтобы просмотреть меню на завтрашний день. В вестибюле он мельком взглянул на стенные круглые часы и удивился. Они показывали пять минут одиннадцатого.
– В чем дело? – спросил он дневального.
– Остановились. Уже приходил Петров 2-й и лазил туда, сказал – завтра утром исправит.
– А почему не сегодня?
– Он взял запаять что-то…
– А как же завтра с подъемом?
– Не знаю.
Воленко задумался, потом отправился в палатку к Захарову:
– Алексей Степанович, у нас беда – часы испортились.
– Возьми
мои.Захаров протянул карманные часы.
– Ой, серебряные!
– Подумаешь, драгоценность какая – серебро!
– А как же: серебро! Спасибо!
Утро встретило колонистов на удивление свежим солнечным сиянием. Колонисты щурились на солнце и нарочно дышали широко открытыми ртами, а потом все разъяснилось: часы испортились, и Воленко наудачу поднял колонию на полчаса раньше. Воленко был очень расстроен, на поверке приветствовал бригады с каким-то даже усилием. Нестеренко ему сказал:
– Ну что такое: на полчаса раньше. Это для здоровья совсем не вредно.
Но Воленко не улыбнулся на шутку. После сигнала на завтрак, когда колонисты, оживленные и задорные, пробегали в столовую, он стоял на крыльце и кого-то поджидал, рассматривая входящих взглядом. Зырянский пришел из лагеря одним из последних. Воленко кивнул в сторону:
– Алеша, на минутку.
Они отошли в цветник.
– Что такое?
– Часы… пропали… Алексея, серебряные.
– У Алексея?
– Он мне на ночь дал… наши стали.
– Украдены? Ну?!
– Нет нигде.
– Из кармана?
– Под подушкой были…
– А ты… все в столовой? Сейчас же обыск! Идем!
В кабинете Воленко подошел к столу, Зырянский остался у дверей.
– Алексей Степанович! У меня взяли ваши часы.
– Кто взял? Зачем?
Воленко с трудом выдавил из себя отвратительное слово:
– Украли.
Захаров нахмурил брови, помолчал, сел боком:
– Пошутил кто-нибудь?
– Да нет, какие шутки? Надо обыскать.
В кабинет вошли Зорин и Рыжиков. Рыжиков с разгону начал весело.
– Алексей Степанович, Зорин партию столов в город… Я обратно привезу медь.
Зырянский с досадой остановил его:
– Да брось ты с медью! Никто никуда не поедет.
– Почему?
Захаров встал за столом:
– Часы того не стоят. Нельзя обыск. Кого обыскивать?
Воленко ответил.
– Всех!
– Чепуха. Этого нельзя делать.
– Надо! Алексей Степанович!
Рыжиков испуганно огляделся:
– А что? Опять кража?
– У меня… часы Алексея Степановича…
Захаров повернулся к окну, задумчиво посмотрел на цветники:
– Если украдены, никто в кармане держать не будет. Зачем всех обижать?
Зорин шагнул вперед, гневно ударил взглядом в заведующего:
– Ничего! Все перевернуть нужно! Всю колонию! Надоело!
– Обыскивать глупо. Бросьте!
Рыжиков закричал, встряхивая лохмами:
– Как это глупо? А часы?
– Часы пустяшные… Пропали, что ж…
Рыжиков с гневом оглянулся на товарищей:
– Как это глупо? Как это так пропало? Э, нет, значит, он себе бери и продавай, а потом опять будут говорить, что Рыжиков взял, чуть что – сейчас же Рыжиков? До каких пор я буду терпеть?
Зырянский неслышно открыл дверь кабинета и вышел. Часовым сегодня стоял Игорь Чернявин. Зырянский приказал:
– Чернявин, стань на дверях столовой, никого не выпускать?
– Почему?
– Это другое дело – почему. Я тебе говорю.
– Ты не дежурный.
– Э, черт!
Он быстро направился к кабинету, ему навстречу вышел Воленко.